И я много думал о физической среде – об относительной формальности городских площадей Линкольн-центра по сравнению с неформальностью Центрального парка, о наличии нескольких площадок (как официальных, так и пространств, которые могут быть преобразованы в новые сцены для выступлений), о гораздо большем разнообразии поколений в Линкольн-центре, о классических резонансах «высокого искусства» и об институциональных атрибутах.
Я приехал в Линкольн-центр в самый разгар реконструкции, направленной на то, чтобы сделать учреждение более открытым и гостеприимным, частично за счет создания новых зон зеленых насаждений и общественных площадей. Когда эта реконструкция в значительной степени была завершена, попробовал использовать отремонтированный кампус в качестве альтернативы традиционным презентациям на сцене. Я продолжаю уделять много внимания созданию смешанных концертов: живая музыка и современный танец на одной афише, добавленные выступления на площади перед основными на главной сцене и т. д., все с прицелом на объединение нескольких аудиторий как способ построить сообщество, собрав разделенные аудитории в совместном опыте.
Не знаю, можно ли еще что-то добавить к тому, что написал Билл. На протяжении всей этой главы я рассказывал о своем собственном опыте музыканта и о том, как определенные клубы и их политика способствовали творческому взаимодействию между нами, исполнителями. Билл же больше фокусируется на опыте аудитории. Теперь я тоже часть аудитории, которую он справедливо ставит на первое место и которой наглядно демонстрирует, как интересные и неожиданные комбинации групп, выступающих в рамках одного концерта, могут создавать музыкальные связи в голове слушателя. Он называет это вертикальным букингом.
Свою работу в Joe’s Pub Билл называет горизонтальным букингом. Только при условии частого посещения клуба в течение сезона слушатель мог бы понять, в чем тут фишка. Билл прав: со временем, если отбор групп создает цельное ощущение, этот паттерн проявляется и у слушателя вырабатывается доверие к месту. Он даже может пойти на концерт, не зная, кто выступает (я так делал), но полагаясь на выбор невидимого распорядителя, составляющего программу. Можно не знать этих людей в лицо, но именно они отвечают за дух места не в меньшей степени, чем ранее приведенные мной факторы.
Процесс, который Билл описал, происходит и в других клубах и местах, хотя и не так часто, как хотелось бы. Вкус Билла довольно эклектичен, а большинство мест все же как-то позиционируются, например «джаз-клуб», «рок-клуб», «фолк-клуб» или «хип-хоп-клуб». Когда эти ярлыки размываются, начинается самое интересное. Как пример – фестиваль «Афропанк», на который я недавно ездил в Бруклин. Большинство музыкантов не ограничивают сами себя в жанре, и свободный от предрассудков распорядитель поможет аудитории это понять – и в процессе поспособствует чему-то творческому.
Глава десятаяДилетанты!
Музыка состоит из звуковых волн, с которыми мы сталкиваемся в определенное время и в определенных местах: вот они появляются, вот мы их ощущаем – и вот их уже нет. Наши впечатления от музыки определяются не только этими волнами, но и контекстом, в котором они появляются. Многие верят, что в великом искусстве скрыто некое таинственное и присущее только ему качество, благодаря которому шедевры так глубоко воздействуют на нас. Этот «атом» еще никому не удалось изолировать, но мы знаем, что социальные, исторические, экономические и психологические факторы влияют на наше восприятие так же, как и само произведение. Искусство не существует в вакууме. И из всех искусств именно музыка, будучи эфемерной, в большей степени является опытом, нежели вещью: важно, где вы ее услышали, сколько вы за нее заплатили, кто еще был с вами.
Процесс создания музыки, одежды, скульптур и картин или даже еды оказывает на нас совершенно иное и, возможно, более благотворное воздействие, чем простое потребление этих же вещей. И все же в течение очень долгого времени государство в своем отношении к преподаванию и финансированию искусства никак не поощряло творчество среди широких слоев населения. Часто может показаться, что власть имущие не хотят, чтобы мы наслаждались творчеством: они предпочитают поддерживать культурную иерархию, которая обесценивает наши любительские усилия и поощряет потребление, а не созидание. Звучит так, будто я верю, что существует какой-то мировой заговор – я так, конечно же, не считаю, – но ситуация, в которой мы находимся, фактически такова, как если бы заговор был реален. То, как нас учат музыке, и то, как она социально и экономически позиционируется, влияет на то, как интегрируется (или не интегрируется) музыка в нашу жизнь, и даже на то, какая музыка может появиться в будущем. Капитализм тяготеет к созданию пассивных потребителей, и во многих отношениях эта тенденция контрпродуктивна. Именно наши инновации, наше творчество в конечном итоге способствуют развитию многих отраслей, о которых так сразу этого и не подумаешь.
Поедание консервированного лосося на берегу форелевой речки
Марк Кац в своей книге «Поимка звука: Как технология изменила музыку» объясняет, что до 1900 года целью музыкального образования в Америке было «научить создавать музыку». Все изменилось с появлением проигрывателя и записанной музыки в начале ХХ века[84]. Я знаю, что вы, должно быть, сейчас думаете: неужели я, человек, проживший почти всю жизнь на деньги с продаж альбомов, могу всерьез считать, что технологии, повлиявшие на наше восприятие музыки, не очень-то пошли на пользу творческим личностям, таким, как я, да и вообще на пользу культуре?
Конечно, в больших городах люди всегда могли пойти послушать выступления профессиональных музыкантов. Даже в маленьких городках артисты за деньги играли на танцах и свадьбах – и продолжают играть сегодня. Не вся музыка исполнялась любителями. Но 100 лет назад большинство людей жили за пределами больших городов и могли насладиться музыкой только в исполнении друзей и членов семьи. Таким образом, многие, вероятно, никогда не слышали оперу или симфонию. Была, конечно, вероятность услышать музыку в исполнении странствующей группы, но по большей части людям за пределами крупных городов оставалось уповать только на собственные исполнительские возможности. (К началу ХХ века была создана сеть из десяти тысяч региональных исполнительских центров под названием Шатокуа[85], где люди могли слушать музыку и лекции приезжих исполнителей.A)
Эллен Диссанайк, культурный антрополог и автор книги “Homo Aestheticus”, говорит, что в ранние времена – в доисторические времена – искусством занимались сообща, это укрепляло сплоченность группы и тем самым повышало ее шансы на выживание. Другими словами, письмо (рассказывание историй), музыка и искусство имели практическое применение с эволюционной точки зрения. Может быть, в музыке действует тот же принцип, что и в игровых видах спорта: с тем, с чем не может справиться музыкант в одиночку, справится музыкальная «команда». Музицирование учит вещам, выходящим далеко за рамки написания песен и их исполнения[86].
Однако в современную эпоху стало считаться, что искусство и музыка являются продуктом индивидуальных усилий, а не тем, что порождается сообществом. Распространился стереотип гения-одиночки, повлиявший на наши представления о возникновении культуры. Зачастую мы думаем, что можем и даже должны полагаться на блаженных пророков, которые приведут нас в какое-то новое место, одарят своим прозрением и творениями, и, конечно же, эти пророки – кто угодно, но не мы. Идея не нова, но распространение коммерческих записей привело к гораздо более быстрому смещению парадигмы. Их распространение означало, что космополитичную музыку людей, которые жили в больших городах (музыку профессионалов), и даже музыку профессиональных музыкантов из далеких стран теперь можно было услышать повсюду. Любители и местные музыканты, вне всяких сомнений, были этим несколько напуганы.
Как уже рассказывалось в четвертой главе, первые проигрыватели могли не только воспроизводить музыку, но и записывать, поэтому в течение недолгого времени любой непрофессионал имел возможность стать записывающимся артистом. Поскольку качество этих записей было не очень хорошим, в основном они делались в жанре художественной декламации – люди просто записывали свою болтовню. Этакие аудиописьма. Или аудиооткрытки. Топорные записи местных певцов и салонных музыкантов некоторое время сосуществовали с записями профессионалов, которые распространяли производители проигрывателей. Но довольно скоро компании поняли, что можно заработать больше денег, если поток музыки будет односторонним, поэтому функция записи была устранена. Современная культура полна примеров того, как творческая работа непрофессионалов сводится на нет усилиями компьютерных компаний или разработчиков программного обеспечения, а также охранителей и лоббистов, продвигающих законы об авторских правах и интеллектуальной собственности. Музыкантов-любителей насильно задвинули на второй план. Вот вам и рынок, угождающий воле народа!
Джон Филип Суза твердо верил в значимость непрофессиональных музыкантов. Вот что он написал в своем эссе 1906 года «Угроза механической музыки»:
Широкая любовь к искусству проистекает из певческой школы, светской или духовной; из деревенского оркестра и изучения игры на тех инструментах, которые ближе всего к народу. У рабочего класса в Америке больше пианино, скрипок, гитар, мандолин и банджо, чем во всем остальном мире… [но теперь] их замещают автоматические музыкальные устройства.
Ибо когда в домах музыку можно будет услышать без труда изучения и без медленного процесса приобретения техники игры, полное исчезновение музыкантов-любителей станет лишь вопросом времени…