Не так плохо для вторника тридцатипятилетней давности, особенно с учетом того, что я не могу вспомнить ни единой подробности предыдущего или следующего дня. Но точна ли информация, хранящаяся у меня в памяти?
На втором году учебы в старших классах у меня вполне мог быть обед в 11:40. Таким образом, эта часть моих воспоминаний, скорее всего, верна, но я достаточно много знаю об эпизодической памяти, чтобы настаивать на этом. В то время я не вела дневник, а других записей о том, чему я стала свидетелем в то утро, не существует, и я не могу быть уверена, что в школьном кафетерии действительно был телевизор, что я ела картофель фри (хотя в 1986 году я точно не имела представления о здоровом питании!) или что я даже была в кафетерии, когда взорвался «Челленджер». Подробности, запечатленные в этом воспоминании-вспышке, с равной вероятностью могут быть правдивыми, ложными или искаженными. Если бы мне предложили пари, я поставила бы деньги на то, что в мое воспоминание-вспышку проникла как минимум одна полностью ложная деталь.
И вот почему. Я не записывала то, чему стала свидетелем в тот трагический день – в отличие от психологов Ульрика Найссера и Николь Харш. Через 24 часа после взрыва космического челнока они задали нескольким студентам, изучающим начальный курс психологии в Университете Эмори, следующие вопросы:
• Где вы были?
• Что вы делали?
• С кем вы были?
• Что вы чувствовали?
• Какое это было время дня?
Кроме того, они попросили студентов оценить свою уверенность в точности каждого ответа по шкале от 1 (всего лишь предположение) до 5 (абсолютная уверенность).
Затем, осенью 1988 года, по прошествии двух с половиной лет, они задали тем же студентам те же вопросы и сравнили ответы – то есть воспоминания, хранящиеся в эпизодической памяти, – с первоначальными. Насколько надежной оказалась их эпизодическая память? Никто из студентов не показал 100-процентный результат, то есть через два с половиной года ни один человек не дал ответы, полностью совпадающие с ответами через 24 часа после трагедии. 25 процентов участников эксперимента показали нулевой результат. Каждый ответ, данный этими студентами, отличался от того, о чем они рассказывали непосредственно после взрыва. Их воспоминания о событии, случившемся всего два с половиной года назад, были полностью ложными. Половина студентов смогли правильно вспомнить свой ответ только на один из вопросов.
Кроме того, исследователи спросили студентов, отвечали ли они раньше на эти вопросы. Утвердительно ответили только 25 процентов участников эксперимента, а 75 процентов были уверены, что никогда раньше не видели этой анкеты.
Таким образом, по прошествии всего лишь двух с половиной лет в воспоминаниях молодых людей обнаружилось много ошибок. Как вы думаете, насколько достоверно мое воспоминание о взрыве космического челнока, когда с того дня минуло тридцать пять лет? Я помню, что была в школьном кафетерии, ела картофель фри и вместе с одноклассниками видела взрыв по телевизору. Но, может, в тот день я болела и не пошла в школу, в 11:40 в одиночестве ела куриный суп с лапшой у себя на кухне, а взрыв видела вечером по телевизору, вместе с братом и родителями. Три с лишним десятилетия спустя я абсолютно уверена в точности своей вспышки памяти, связанной со взрывом космического корабля. Но означает ли эта уверенность, что мои воспоминания на самом деле точны?
Вовсе нет. Вы можете быть на 100 процентов уверены в своих ярких воспоминаниях и в то же время на 100 процентов ошибаться. Если вновь обратиться к студентам из Университета Эмори, то можно увидеть, что независимо от точности их воспоминаний все они демонстрировали высокий уровень уверенности в том, что помнили, – даже когда им доказывали, что они абсолютно неправы.
Весной 1989 года этим же студентам показали оба варианта ответов на вопросы. Столкнувшись с множеством несоответствий между новыми воспоминаниями о взрыве и первоначальным рассказом, они были убеждены в точности более поздних воспоминаний, то есть ошибочной версии. Найссер и Харш неверно предположили, что подробности оригинала – как бы то ни было, собственноручно записанные студентами – послужат мощным стимулом, запускающим точные воспоминания о том, что они действительно видели 28 января 1986 года. Но этого не случилось. Все участники эксперимента настаивали на точности более поздних воспоминаний и недоумевали по поводу несовпадений, растерянно глядя на свой оригинальный рассказ. «И все-таки я думаю, что это было не так», – сказал один из студентов. Их воспоминания изменились необратимо. И стали ложными.
Однако с учетом того, что мы знаем об эпизодической памяти, эта убежденность в точности скорректированных воспоминаний совершенно логична. Каждый раз, когда мы «достаем с полки» своего мозга записи о событиях, обращаемся к эпизодической памяти, она становится уязвимой для изменений, и, прежде чем снова положить воспоминания на полку, мы переписываем только что извлеченную версию, заменяя новой редакцией, которая содержит все внесенные изменения. Таким образом, если предположить, что все студенты говорили или думали о взрыве космического челнока по крайней мере один раз после заполнения первых анкет, то оригинальная история о катастрофе давным-давно была стерта из их памяти и заменена новыми версиями, которые могли непреднамеренно все больше расходиться с тем, что произошло на самом деле.
Предположим, что вы вместе со школьной подругой вспоминаете, как двадцать лет назад поехали на концерт Джимми Баффетта. Предположим также, что с тех пор вы ни разу не вспоминали об этом концерте. Делясь своими воспоминаниями, подруга сообщает подробность, которая заставляет вас вспомнить о том, что вы забыли.
«Помнишь, с нами поехала Джен», – говорит она.
«О боже, точно! – восклицаете вы. – Я совсем забыла о ней, но теперь вспомнила. Она была на заднем сиденье!»
Эта подробность хранилась в вашем мозге, но нейронные связи, ассоциирующие «Джен» с остальными воспоминаниями, были слабыми и не активировались самостоятельно, без дополнительной подсказки. Конечно, теперь вы уже понимаете, что вы обе могли ошибаться. Возможно, Джен была с вами на концерте Rolling Stones, а не Джимми Баффетта. Или ехала на переднем сиденье, а не на заднем. В любом случае то, что вы сумеете вспомнить, в значительной степени зависит от доступных подсказок поиска.
Допустим, Джен действительно ездила с вами на тот концерт. Теперь предположим, что вы не забыли о концерте на два десятка лет, а за прошедшие годы часто вспоминали об этом событии, но каждый раз не включали Джен в извлеченные воспоминания. Вы уже знаете, что при каждом извлечении из памяти усиливается и заново консолидируется новая версия. И поскольку вы забывали включать Джен в каждую следующую версию, то могли напрочь потерять эту подробность. Теперь «Джен» утратила даже слабую связь с воспоминаниями о концерте. В таком случае вы, скорее всего, не поверите воспоминаниям подруги.
«Нет, Джен не было на заднем сиденье, – скажете вы. – Извини, но я не помню, что она вообще была с нами на концерте». Вы настаиваете на той истории, которую помните, даже при наличии убедительных свидетельств обратного – подобно студентам из Университета Эмори, которые не верили собственным записям о взрыве «Челленджера», сделанным двумя годами раньше.
Таким образом, ваши воспоминания о событиях прошлого могут быть как верными, так и абсолютно ошибочными – или лишь отчасти совпадать с тем, что было на самом деле. Поэтому, когда в следующий раз ваш супруг или супруга будут настаивать, что они точно помнят произошедшее, но их история не совпадает с тем, что помните вы, не спешите вступать в спор. Поймите, что у вас обоих, по всей вероятности, хранится искаженная информация об этих общих воспоминаниях, и примиритесь с тем, что всей правды о том, что произошло тогда, вы никогда не узнаете.
8Что вертится на языке
На днях я не могла вспомнить, кто играл Тони Сопрано в телесериале «Клан Сопрано» канала HBO. Я была уверена, что знаю, как его зовут, но имя выскочило у меня из головы. Я помнила, что он внезапно умер во время отпуска в Италии. Его жену, Кармелу, играла Эли Фалко. Он еще снимался в том милом фильме с Джулией Луи-Дрейфус. Я могла представить его лицо. Помнила звучание его голоса. Я начала перебирать алфавит. Э? Энтони? Нет, это имя его персонажа. Д? Похоже на правду. Джон? Джек? Джерри? Нет, не то.
Я точно знала, что его имя хранится в моем мозге, и чувствовала, что оно где-то близко, но никак не могла извлечь его. Я вспоминала много других подробностей об актере и понимала, что имя должно храниться в соседних нейронных сетях. Когда я училась в колледже, интернета еще не было, а исследования требовали похода в библиотеку, некоторые чрезмерно амбициозные и беспринципные студенты находили нужную информацию в подшивках периодики, а затем прятали ее от других студентов, чтобы те не могли выполнить задание. Поиски имени актера, игравшего роль Тони Сопрано, в нейронных цепях моего мозга напоминали поиски подшивок периодики в библиотеке колледжа, когда я удивленно смотрела на пустое место на полке, где должна была находиться нужная мне информация. Вопрос часами крутился у меня в голове, раздражая меня, – мне не давало покоя желание получить ответ. Я постоянно отвлекалась, чувствовала себя взвинченной и в конечном итоге сдалась и полезла в интернет.
АКТЕР, ИСПОЛНЯВШИЙ РОЛЬ ТОНИ СОПРАНО
Джеймс Гандольфини
Точно! Какое облегчение.
Один из самых распространенных сбоев памяти называется блокировкой, и известен как «ответ вертится на языке[3]». Вы тщетно пытаетесь вспомнить слово – чаще всего чье-то имя, название города, кинофильма или книги. Вы знаете, что вам знакомы ускользающее слово или фраза, но вам не удается извлечь их из памяти по первому требованию. Это блокированное слово не забыто. Оно хранится где-то в вашем мозге и прячется, как непослушная собака, не идущая на зов. Вы временно не в состоянии его извлечь.