Тем не менее, чтобы обучать какому-нибудь понятию эффективно, вам понадобится слово. Коллективная интенциональность требует, чтобы все люди в группе разделяли общее понятие, будь оно «цветок», «сорняк» или «страх». Случаи каждого из этих понятий крайне разнообразны, а в их физических характеристиках мало статистических закономерностей, но все участники группы должны каким-то образом изучить эти понятия. Для всех практических целей такое изучение требует слова.
Что появляется раньше — понятие или слово? По этому поводу ведется научный и философский спор, в который мы здесь вдаваться не станем; однако ясно, что люди формируют некоторые понятия до знания слова. В течение нескольких дней после рождения дети быстро изучают перцептивное понятие лица, не зная слово «лицо», как мы отмечали в главе 5, поскольку лица обладают статистической регулярностью: два глаза, нос и рот. Аналогичным образом мы различаем понятия «растение» и «человек», не требуя слов для них: растения осуществляют фотосинтез, а люди нет. Различие не зависит от субъекта восприятия, вне зависимости от того, как называть эти два понятия[304].
С другой стороны, определенные понятия требуют слов. Рассмотрим категорию «воображаемые телефоны». Все мы видели детей, которые держат какой-нибудь предмет у уха и разговаривают по нему, имитируя действия своих родителей. Предметы могут быть самыми различными: банан, рука, чашка, даже плюшевая игрушка. В этих случаях нет статистически значимых повторений, и все же папа может дать сыну банан и сказать: «Звони, звони, это тебе», и этого достаточно для разделяемого понимания того, что делать дальше. С другой стороны, если вы не знаете понятия «воображаемый телефон» и видите двухлетнего ребенка, прижимающего к уху игрушечную машинку и разговаривающего, вы увидите только говорящего ребенка, который держит игрушку у головы.
Аналогичным образом понятия эмоций проще всего изучать с помощью слов для эмоций. Вы знаете, что категории эмоций не имеют надежных «отпечатков» на лице, теле или в мозге. Это означает, что случаи одного понятия эмоций, например «удивления», не требуют физического сходства, чтобы мозг сгруппировал их вместе. Точно так же двум понятиям, например «удивлению» и «страху», не нужны надежные «отпечатки», чтобы мозг уверенно различал их. Поэтому мы (как культура) вводим ментальное сходство с помощью слов. С детства мы слышим, как люди употребляют слова «страх» и «удивление» в конкретных ситуациях. Звук каждого слова (а впоследствии и письменный вид каждого слова) создает статистически достаточную повторяемость внутри каждой категории и статистическую разницу между ними, чтобы мы приступили к работе. Слова немедленно предлагают нам установить цели, чтобы закрепить каждое понятие. Маловероятно, чтобы без слов «страх» и «удивление» эти два понятия распространялись от человека к человеку. Никто не знает, формируются понятия до слов или наоборот, но ясно, что слова сильно связаны с тем путем, с помощью которого мы развиваем и передаем чисто ментальные понятия.
Теоретики классического взгляда бесконечно обсуждают вопрос, сколько имеется эмоций. Любовь — эмоция? Что насчет благоговения? Любопытство? Голод? Относятся ли слова «счастливый» и «радостный» к различным эмоциям? Различны ли вожделение, похоть и страсть? И вообще — эмоции ли это? С точки зрения социальной реальности это неважно. Любовь (любопытство, голод и т. д.) — это эмоция до тех пор, пока люди соглашаются, что ее случаи выполняют функции эмоций[305].
В предыдущих главах мы характеризовали некоторые из этих функций. Первая проистекает из того факта, что понятия эмоций, как и все эмоции, создают смысл. Предположим, вы обнаружили, что часто дышите и вспотели. Вы возбуждены? Испуганы? Физически утомлены? Различные категоризации представляют различные смыслы: иными словами, различные вероятные объяснения вашего физического состояния в этой ситуации, основанные на вашем прошлом опыте. Как только вы создали какой-нибудь случай эмоции, проведя категоризацию с помощью понятия эмоции, ваши ощущения и действия объяснены.
Вторая функция эмоций проистекает из того факта, что понятия предписывают действие. Если вы часто дышите и вспотели, то что вам следует делать? Широко улыбаться при возбуждении, удирать в страхе или лечь и отдохнуть? Случай эмоции, сконструированный из прогноза, подгоняет ваше действие к конкретной цели в конкретной ситуации, используя в качестве руководства прошлый опыт.
Третья функция связана со способностью понятия управлять ресурсами вашего тела. В зависимости от того, как вы категоризируете свое потение и одышку, происходит разное воздействие на ваш бюджет. Если вы припишете ситуацию к категории возбуждения, это может привести к умеренному выбросу кортизола (например, чтобы поднять ваши руки); категория страха может привести к повышенному выбросу кортизола (словно вы готовы удрать); а отдых не требует дополнительного кортизола. Категоризация действует на тело. Каждый случай эмоций затрагивает регулирование бюджета тела на ближайшее будущее.
Эти три функции имеют нечто общее: они касаются исключительно вас. Вам не нужно затрагивать кого-либо другого, чтобы создавать смысл, действовать или регулировать бюджет тела. Однако понятия эмоций имеют две других функции, которые втягивают в ваш круг социальной реальности других лиц. Одна функция — коммуникация эмоций, когда два человека производят синхронную категоризацию с помощью понятий. Если вы видите вспотевшего и быстро дышащего человека, то это выражает одно, если на нем спортивный костюм для бега, и нечто совершенно другое, если на нем смокинг жениха. Категоризация здесь придает смысл и объясняет, почему человек действует именно так. Другая функция — социальное влияние. Понятия наподобие «возбуждения», «страха» и «утомления» — это инструменты, чтобы вы управляли не только своими ресурсами, но и телесными ресурсами других людей. Если вы можете заставить кого-то воспринять ваше потеющее состояние с одышкой как страх, вы влияете на их действия каким-то образом, которого не могут обеспечить быстрое дыхание и вспотевший лоб сами по себе. Вы можете быть творцом переживаний других людей[306].
Последние две функции требуют, чтобы другие люди — те, с которыми вы общаетесь, или те, на которых вы воздействуете, — согласились, что определенные состояния тела или физические действия выполняют конкретные функции в определенных ситуациях. Без этой коллективной интенциональности действия одного человека будут восприняты другими людьми как бессмысленный шум вне зависимости от того, насколько значимы они для него самого.
Предположим, что вы гуляете с подругой и видите мужчину, с силой топающего ногой по мостовой. Вы категоризируете этого мужчину как сердитого. Ваша подруга категоризирует его как подавленного. Сам мужчина полагает, что он просто сбивает грязь со своего ботинка. Означает ли это, что вы с подругой неправы? Может ли этот мужчина не знать в тот момент о собственной эмоции? Кто прав в этом случае?
Если бы это был вопрос физической реальности, вы определенно бы разобрались с этим делом. Если я скажу, что моя блузка сделана из шелка, а вы скажете, что она из полиэстера, мы можем провести химический анализ и узнать ответ. Однако в социальной реальности не бывает такой вещи, как точность. Если я скажу, что моя блузка красива, а вы скажете, что она ужасна, ни один из нас не будет объективно прав. То же самое относится к восприятию эмоций топающего человека. Эмоции не имеют «отпечатков», поэтому здесь не может быть точности. Лучшее, что вы можете сделать, — найти консенсус. Мы можем спросить других людей, с кем из нас они согласны по поводу блузки или топающего мужчины, или мы можем сравнить наши категоризации с нормами нашей культуры[307].
Вы, ваша подруга и топающий мужчина конструируют восприятие через предсказания. Сам мужчина может ощущать неприятное возбуждение, и он может категоризировать свои интероцептивные ощущения как случай «удаления грязи со своего ботинка». Вы можете конструировать восприятие гнева, а ваша подруга — восприятие подавленности. Каждый конструкт реален, поэтому на вопросы о точности в строго объективном смысле ответить нельзя. Это не ограничение науки: в первую очередь это просто неправильный вопрос. Нет никаких независимых от наблюдателя измерений, которые могут надежно и конкретно вынести решение по этому вопросу. Когда у вас нет объективного критерия для вычисления точности и вы остаетесь с консенсусом, это говорит о том, что вы имеете дело с социальной реальностью, а не физической[308].
Это легко понять неправильно, и это часто неправильно понимается, поэтому я поясню. Я не говорю, что эмоции — это иллюзии. Они реальны, но социально реальны — как в случае цветов и сорняков. Я не говорю, что все относительно. Если бы это было верно, цивилизация бы развалилась. Я также не говорю, что эмоции «всего лишь у вас в голове». Эта фраза примитивизирует мощь социальной реальности. Деньги, репутация, законы, правительство, дружба и религиозные воззрения тоже находятся «всего лишь» в умах людей, но люди живут и умирают ради них. Они реальны, поскольку люди соглашаются, что они реальны. Но и они, и эмоции существуют только при наличии воспринимающих людей.
Представьте, что вы залезли в пакет с картофельными чипсами и обнаружили, что предыдущий съеденный вами кусочек был последним. Вы ощущаете разочарование, что пакет пуст, облегчение, что не добавите себе лишних калорий, легкую вину, что умяли целый пакет, а также желание съесть еще один чипс. Я только что изобрела понятие эмоции, для которого в английском языке, несомненно, нет никакого слова. И все же, когда вы читали мое длинное описание этого сложного ощущения, вы, вероятнее всего, смоделировали всю ситуацию, вплоть до шелеста пакета и безрадостных мелких крошек на его дне. Вы испытали эту эмоцию без отдельного слова для нее.