Тем не менее закон продолжает высоко ценить вымышленного беспристрастного судью, даже на самом высоком уровне. Когда члена Верховного суда Елену Каган, бывшую кандидатом в 2010 году, спросили, помогали ли когда-нибудь чувства при рассмотрении какого-нибудь дела, она ответила обратное: «Закон от начала до конца». Судья Соня Сотомайор также столкнулась с оппозицией во время слушаний по поводу ее утверждения в должности, поскольку некоторые сенаторы боялись, что эмоции и сопереживания прямо противоречат ее способностям судить справедливо. Она полагает в целом, что судьи имеют чувства, но не должны принимать решения на их основе.
Тем не менее очевидно, что судьи в своих постановлениях не лишены эмоций. Следующий вопрос: а разве должны быть? В самом ли деле чистый разум — наилучший способ вынести мудрое решение? Представьте человека, который очень спокойно и хладнокровно взвешивает «за» и «против» в отношении того, должен или не должен умереть другой человек. Не видно ни следа эмоций. Как у Ганнибала Лектера в «Молчании ягнят» или у Антона Чигура в «Старикам тут не место». Я тут несколько паясничаю, но принятие бесстрастных решений такого рода — по сути то, что указывает закон в той части уголовных дел, где выносится приговор. Чем притворяться, что аффекта нет, лучше мудро использовать его. Как однажды выразился член Верховного суда Уильям Бреннан, «поэтому чувствительность к чьим-то интуитивным и страстным реакциям и осведомленность о целом спектре человеческих переживаний — не только неизбежная, но и желательная часть судебного процесса, аспект воспитания, а не устрашения». Ключ здесь — эмоциональная гранулярность: широкий и глубокий диапазон понятий (эмоциональных, физических и прочих) для придания смысла натиску телесных ощущений, которые являются рисками на рабочем месте[558].
Рассмотрим, например, судью, столкнувшегося с обвиняемым наподобие Джеймса Холмса, который убил двенадцать кинозрителей и ранил еще семьдесят во время ночного сеанса в городе Аврора в 2012 году. Такой судья может разумно сконструировать опыт гнева, однако само по себе это чувство может быть проблемой; гнев может подтолкнуть судью наказать обвиняемого слишком жестко из соображений возмездия, что угрожает нравственному порядку, на котором основано судебное разбирательство. Для уравновешивания такой точки зрения некоторые правоведы высказывают мнение, что судья может попробовать культивировать сочувствие к обвиняемому, который, возможно, безумен или своего рода жертва себя. Гнев — это форма невежества; в нашем случае — невежества в восприятии обвиняемого. Несомненно, Холмс годами боролся с серьезным психическим заболеванием. В первый раз он пытался покончить с собой в возрасте одиннадцати лет и сделал несколько попыток суицида в тюрьме. Крайне трудно культивировать сочувствие к тому, кто открыл огонь по невинным людям в кинотеатре. Временами трудно даже просто помнить, что обвиняемый — это человек, вне зависимости от серьезности или жестокости его преступления, но это тот случай, когда сочувствие может быть важнее всего. Оно может помешать судье зайти слишком далеко в наказании при вынесении приговора и помочь нравственности в вынесении наказательных решений и карательной юстиции. Вот тот тип эмоциональной гранулярности, который делает мудрым использование эмоций в зале суда[559].
Если все происходит именно таким образом, то вопрос, какие эмоции будут самыми полезными для судьи, зависит от его целей во время разбирательства. Например, какова цель наказания? Это возмездие? Сдерживание, чтобы избежать будущего вреда? Реабилитация? Это зависит от правовой теории человеческого разума. Какова бы ни была цель, наказание должно быть таким, чтобы сохранять человеческие качества обвиняемого при уважении к человеческим качествам жертвы, даже если обвиняемый совершил какое-то отвратительное деяние. Действовать иначе — значит рисковать самой правовой системой.
Почему так сложилось, что вы можете подать на кого-нибудь в суд за сломанную ногу, но не за разбитое сердце? Закон считает, что эмоциональный вред менее серьезен, чем физический, и меньше заслуживает наказания. Подумайте, насколько иронично это звучит. Закон защищает целостность вашего анатомического тела, но не целостность вашей психики, притом что тело — всего лишь контейнер для органа, который делает вас тем, кто вы есть, — вашего мозга. Эмоциональный вред не считается настоящим, если не сопровождается физическим вредом. Психика и тело разделены (здесь давайте поднимем бокал за Рене Декарта).
Если есть какая-то одна идея, которую вы можете вынести из этой книги, так это мысль, что границы между психическим и физическим проницаемы. Глава 10 немного рассказывала о том, как эмоциональный вред от хронического стресса, плохого эмоционального обращения и пренебрежения родителей и прочих психологических заболеваний может в конечном итоге вызвать физическую болезнь и травмы. Мы видели, как стресс и провоспалительные цитокины ведут к многочисленным проблемам со здоровьем, включая атрофию мозга, и увеличивают вероятность рака, сердечных заболеваний, диабетов, инсульта, депрессии и множества других болезней[560].
Но это не вся история. Эмоциональный вред может сократить вашу жизнь. Внутри вашего тела есть маленькие пакеты генетического материала, которые находятся на концах ваших хромосом подобно защитным колпачкам. Они называются теломерами. Все живые существа имеют теломеры — люди, дрозофилы, амебы, даже растения в вашем саду. Каждый раз, когда одна из ваших клеток делится, ее теломеры слегка укорачиваются (хотя они могут восстанавливаться с помощью фермента, именуемого теломеразой). Поэтому в целом их размер медленно уменьшается, и в какой-то момент, когда они становятся слишком короткими, вы умираете. Это обычное старение. Угадайте, что еще вызывает уменьшение ваших теломер? Стресс. У детей, испытывавших беды в раннем возрасте, теломеры короче. Другими словами, эмоциональный вред может вызывать более серьезные и более длительные проблемы в будущем, чем перелом кости. Это означает, что правовая система может заблуждаться на пути к пониманию и оценке степени травмы, которая может проистечь из эмоционального вреда[561].
В качестве еще одного примера рассмотрим хроническую боль. Закон в целом рассматривает хроническую боль как «эмоциональную», поскольку отсутствуют видимые повреждения тканей. В этих случаях закон обычно заключает, что страдание недостаточно реально для получения компенсации. Людям, страдающим от хронической боли, часто ставят диагноз психического заболевания, особенно если они предпочитают какую-нибудь операцию для уменьшения их «иллюзорных» страданий. Страховые медицинские компании отказывают в лечении, поскольку хроническая боль считается психической, а не физической. Человек не может работать, но при этом не получает никакой компенсации. Однако, как мы видели в предыдущей главе, хроническая боль, вероятно, является мозговым заболеванием вследствие неверных предсказаний. Это страдание реально. Закон упускает из виду, что предсказания и симуляция — обычный способ работы мозга, а хроническая боль — количественное отличие, а не качественное[562].
Интересно, что закон соглашается с тем, что другие виды вреда могут отсутствовать сейчас, но проявиться в будущем. Примечательный пример — вред от нарушения внутренних химических процессов в организме, такой как синдром «Войны в заливе», хроническое заболевание со множеством симптомов, предположительно вызываемое неизвестными факторами во время «Войны в заливе», эффекты которого проявляются позже. Синдром «Войны в заливе» небесспорен; нет согласия по вопросу, действительно ли он является отдельным медицинским состоянием. Тем не менее тысячи ветеранов предъявляли в суд претензии по этому синдрому. Для стресса или другого вреда, считающегося эмоциональным, такого законного пути нет (выплаты при боли и страдании относительно редки).
Сделав это наблюдение, я должна указать, что закон глубоко непоследователен в своих взглядах на эмоциональный вред, если вы посмотрите на международные нормы в отношении пыток. Женевские конвенции запрещают психологический вред для военнопленных, и Конституция США аналогично запрещает «жестокое и необычное наказание». Поэтому для государства незаконно мучить заключенного психологически, но совершенно законно поместить его в одиночную камеру на длительный срок, притом что стресс от заключения может укоротить теломеры заключенного и, соответственно, его жизнь[563].
Также совершенно законно в старших классах издеваться, оскорблять, мучить и унижать ваших детей, хотя это укорачивает их теломеры и потенциально сокращает их жизнь. Когда группа школьниц отвергает одну девочку, они действуют намеренно и с целью причинить страдание, при этом правовые действия в их отношении редки. В одном широко освещенном случае пятнадцатилетняя Феба Принс повесилась в 2010 году после нескольких месяцев словесной травли и физических угроз. Шестерых подростков преследовали в уголовном порядке за нападки, психологический террор, оскорбления и различные нарушения гражданских прав, после того как они издевались над школьницей, а потом писали жестокие комментарии на ее странице в «Фейсбуке». Этот случай подтолкнул Массачусетс к принятию законов против издевательств. Начало положено, но такие законы наказывают только в самых экстремальных случаях. Как вы будете регулировать детскую площадку в правовом поле?[564]
Цель издевательств — заставить страдать, но есть ли намерения причинить вред? Мы не знаем наверняка, но относительно большинства случаев я в этом сомневаюсь. Значительная часть детей не осознает, что причиняемые ими психические страдания могут преобразоваться в физические заболевания, атрофированные ткани мозга, пониженный IQ и укороченные теломеры. Дети есть дети, скажем мы. Но жестокое отношение — это национальная эпидемия. В одном исследовании свыше 50 процентов детей по всей стране сообщили о том, что минимум раз в два месяца их словесно или социально травили в школе, либо они сами участвовали в издевательстве над другим ребенком. Свыше 20 процентов сообщили, что были жертвой или виновником физического издевательства, а свыше 13 процентов сообщили об участии в электронном издевательст