Интероцептивной сети в совокупности с аффективной нишей, которую она помогает создавать, недостаточно для ощущения и восприятия эмоций. Для этого мозг должен быть приспособлен к тому, чтобы строить понятийную систему, конструировать понятия для эмоций и приписывать ощущениям смысл эмоций — у себя и у других. Гипотетическая макака со способностью к эмоциям должна быть в состоянии посмотреть на другую макаку, качающуюся на дереве, и увидеть не только физическое перемещение, но и случай «радости».
Животные определенно могут учиться понятиям. Обезьяны, козы, коровы, еноты, хомяки, панды, обыкновенные тюлени, бутылконосые дельфины и множество других животных изучают понятия с помощью запахов. Вы можете не думать о запахе как о понятийном знании, однако каждый раз, когда вы ощущаете один и тот же аромат, например попкорн в кинотеатре, вы категоризируете. Смесь химических веществ в воздухе каждый раз отличается, и тем не менее вы воспринимаете попкорн. Аналогичным образом большинство животных используют обонятельные понятия для распознавания друзей, врагов и потомства. Многие другие животные изучают понятия также по виду или звуку. Овцы, по-видимому, распознают друга по мордам (!), а козы — по звукам голоса[590].
В лабораторных условиях животные могут изучить дополнительные понятия, если вы вознаграждаете их едой или питьем, расширяя их аффективную нишу. Павианы могут научиться отличать «B» от «3» независимо от шрифта, а макаки могут отличать изображения животных от изображений пищи. Макаки-резусы могут изучить понятие «макак-резус» и отличать его от «японского макака», хотя они принадлежат к одному виду[591] и отличаются только по цвету. (Не напоминает ли это вам то, что делают люди?) Макаки могут даже научиться понятиям для различения стилей живописи Клода Моне, Винсента ван Гога и Сальвадора Дали[592].
Однако понятия, которым обучаются животные, — не то же самое, что человеческие понятия. Люди конструируют понятия на основе цели, а в мозге макак просто нет необходимых для этого связей. Это та же самая нехватка связности, которая отвечает за уменьшенный размер их аффективной ниши.
Что насчет человекообразных обезьян — могут ли они конструировать понятия на основе цели? У шимпанзе, наших ближайших родственников, мозг больше, чем у макак, в нем больше связей, необходимых для интеграции сенсорной информации. Тем не менее человеческий мозг все еще втрое больше, чем у шимпанзе, с большим количеством этих важных связей. Это не исключает наличия у шимпанзе понятий, основанных на цели. Просто более вероятно, что ваш мозг лучше приспособлен для создания чисто ментальных понятий, таких как «богатство», в то время как мозг шимпанзе лучше приспособлен для созданий понятий для действий и конкретных объектов, таких как «поедание», «собирание» и «банан»[593].
Человекообразные обезьяны почти наверняка имеют понятия для физического поведения, например раскачивания на ветках. Большой вопрос — может ли один шимпанзе увидеть другого, качающегося на дереве, и воспринять случай «радости»? Это потребовало бы, чтобы у наблюдающего шимпанзе имелось чисто ментальное понятие и чтобы он сделал вывод о замысле раскачивающегося шимпанзе, то есть чтобы он сделал умозаключение о психическом состоянии. Большинство ученых считает, что умозаключения о психическом состоянии — базовая способность человеческой психики. Поэтому на кону стоит многое, если человекообразные обезьяны все же умеют это делать. Мы знаем, что обезьяны этого не могут; они способны понять, что человек делает, но не то, что он думает, желает или чувствует[594].
Что касается человекообразных обезьян, то можно допустить, что они могут делать умозаключения о психическом состоянии и конструировать понятия, основанные на цели, но научных доказательств этому не имеется. Возможно, у шимпанзе есть предпосылки, поскольку они умеют устанавливать некоторые ментальные сходства среди перцептивных различий. Например, они знают, что леопарды взбираются на деревья, змеи взбираются на деревья и обезьяны взбираются на деревья. Можно представить, что шимпанзе способны распространить это понятие на новое животное, которое может делать аналогичное действие (например, на домашнюю кошку), и предсказать, что кошка может взбираться на дерево. Однако человеческое понятие «взбираться» — больше, чем просто действие; это цель. Соответственно, настоящей проверкой было бы, смогут ли шимпанзе понять, что у человека, взбегающего по лестничному пролету, карабкающегося по стремянке или ползущего вверх по скале, есть общая цель — «взбираться». Такая психическая способность показала бы нам, что шимпанзе действительно могут выйти за пределы чисто физического сходства, группируя вместе примеры подъема, которые выглядят по-разному, но преследуют одну и ту же ментальную цель. А если бы шимпанзе могли понять, что продвижение вверх в социальной иерархии — такое же взбирание, то их понятия были бы идентичными с нашими. Человеческие дети могут достичь этого, как мы узнали в главе 5, если у них есть слово для представления этого понятия. Соответственно, следующий вопрос: есть ли у человекообразных обезьян способность изучать слова и использовать их для изучения понятий так же, как это делают человеческие дети?[595]
Специалисты пытаются обучить шимпанзе языку начиная с 1960-х годов, обычно с помощью визуальной системы символов, например американского жестового языка[596], — ведь их голосовой аппарат не слишком приспособлен к человеческой речи. Человекообразные обезьяны могут научиться использовать сотни слов или других символов, чтобы относить их к определенным параметрам мира, если у них все время будет иметься вознаграждение. Они могут даже комбинировать символы, чтобы передавать сложные требования пищи, например «сыр есть — желание» и «жевательная резинка спешить — желание немного взять». Ученые все еще спорят, понимают ли обезьяны значение символов или они просто имитируют поведение преподавателей, чтобы получить вознаграждение. Для наших целей самые важные вопросы таковы: могут ли человекообразные обезьяны изучать и использовать слова или символы самостоятельно, без явного вознаграждения, и могут ли они строить чисто ментальные понятия вроде «богатства» или «печали»[597].
К настоящему времени у нас есть очень мало свидетельств, что человекообразные обезьяны могут изучать и использовать символы самостоятельно. Похоже, что у них только одно понятие, которое они могут связать с каким-то символом, не требуя внешнего вознаграждения, — «пища». Но когда обезьяны обучились использовать какое-нибудь слово, делают ли они следующий шаг? Используют ли они слово в качестве приглашения выйти за пределы того, что они видят, слышат, трогают и пробуют на вкус, чтобы сделать вывод о чем-то психическом? Мы пока не знаем. Слова определенно не побуждают человекообразных обезьян искать понятия в психике других созданий — так, как это делает человеческий ребенок. Но здесь есть интересные возможности. Например, похоже, что шимпанзе могут категоризировать по-разному выглядящие предметы в соответствии с их назначением — орудия, контейнеры, пища, — если вы вознаграждаете их и если у них уже не понаслышке имелся опыт с таким назначением. Более того, если вы учите их ассоциировать какой-нибудь символ с какой-нибудь категорией (например, «орудие») и награждаете их, то они могут сопоставить этот символ с незнакомыми орудиями[598].
Используют ли человекообразные обезьяны слова таким образом только для того, чтобы потребовать вознаграждение? Скептики указывают, что человекообразные обезьяны определенно не используют символы или слова, чтобы говорить о погоде или своих детенышах; они могут ссылаться на что-то отличное от вознаграждения, но только если вознаграждение ожидает на другом конце. (Было бы интересно понаблюдать, что произойдет с обезьянами, обученными символам, если их преподаватели прекратят вознаграждать их. Продолжат ли они использовать символы?) Важный момент, я думаю, в том, что слова не кажутся органической частью аффективной ниши у большинства человекообразных обезьян, как это происходит у типичных человеческих детей. Для человекообразных обезьян слова сами по себе не стоят изучения[599].
Одним важным исключением из этого рассказа могут быть бонобо[600]. Это весьма социальные создания, намного более равноправные и взаимодействующие, чем обыкновенные шимпанзе. У них также более широкая сеть социальных отношений, и они дольше играют перед принятием ролей взрослых. Некоторые бонобо, похоже, способны выполнять задания без внешнего вознаграждения, в то время как обыкновенным шимпанзе оно кажется необходимым. Возьмите историю Канзи, детеныша бонобо, который смотрел, как его приемная мать и другие взрослые бонобо зарабатывали пищевое вознаграждение за изучение языка символов. К шести месяцам Канзи, похоже, тоже изучил символы, причем самостоятельно, наблюдая за другими бонобо, зарабатывающими вознаграждение. В какой-то момент ученые обнаружили при тщательной проверке, что Канзи, по-видимому, в определенной степени понимает разговорный английский. Таким образом, возможно, что мозг бонобо, погруженный в обогащенную языком среду, может изучить значение определенных слов[601].
В отличие от бонобо, обыкновенные шимпанзе характеризуются как очаровательные умные создания с темной стороной. Они охотятся и убивают друг друга при возможности, чтобы захватить территорию или получить пищу. Они также нападают на незнакомых безо всякой причины, сохраняя жесткую иерархию доминантности, и бьют самок для сексуального подчинения. Между тем бонобо разрешают конфликты с помощью секса — это намного лучше, чем убийство.