Ген Никифорович заперся в своём доме. Сидел в темноте, думал.
Саушкин ждал, ждал и постучал в дом:
— Давайте думать вместе.
Ген Никифорович ответил из-за двери:
— Ты же не знаешь устройства выжималки. Это же многоэтажный завод.
Саушкин твердил своё:
— А полная темнота на что? Если уж я додумался до хитрости с кошельком при старухином фонарике!..
Гену Никифоровичу пришлось впустить Саушкина.
Посидели они в темноте, помолчали.
— Я так думаю, — сказал, наконец, Саушкин, — что вы где-нибудь задели ногой провод и выдернули штепсель из розетки.
Ген Никифорович фыркнул:
— Вот ещё глупости!
Посидели они, помолчали.
— Я часто дома задевал ногой провод от торшера, — сказал Саушкин, — и выдёргивал штепсель.
Когда Саушкин в десятый раз повторил про штепсель и провод, Ген Никифорович не выдержал:
— Пойдём проверим, все ли штепселя на месте.
Они прошли по этажам выжималки — и, разумеется, нашли выдернутый штепсель.
Ген Никифорович высмотрел облако потяжелее и включил свою выжималку.
Над островом облако остановилось. Конец его загнулся вниз и влез в раструб выжималки. Выжималка проглотила облако, загудела, затряслась.
— Дело в шляпе, — объявил Ген Никифорович. — Полезай в свою машину.
Саушкин вошёл в машину, разделся и открыл краны. Из дырочек в трубах ударили струи. Вода становилась всё холоднее. Саушкин терпел.
Пошла ледяная — он терпел.
Он терпел, когда на него посыпался ледяной горох.
Из машины он вернулся пятнистый от синяков.
Ген Никифорович испугался:
— Что там случилось? Почему ты в синяках?
— А разве так не должно быть?
Ген Никифорович взглянул на небо и ахнул:
— Вон что! Выжималка засосала градовую тучу.
Саушкин разозлился:
— Выходит, моя машина просто-напросто душ?
Ген Никифорович тут же ответил:
— Градовый душ, — это впервые в мире.
— Что же вы думали, — негодовал Саушкин, — когда рисовали чертёж душа и называли его машиной для переделки?
— Думал, построит душ, а там разберёмся, — оправдывался Ген Никифорович.
— По-вашему, душ — это всё, — сказал Саушкин. — А кто победил старуху? Кто научился думать в темноте? Кто научился говорить полным голосом? Кто исправил вашу выжималку?
Прощаясь с Саушкиным, Ген Никифорович подарил ему своё присловье:
— Вперёд, а там разберёмся!
— Знаем мы это присловье, — сказал Саушкин. — Идёшь с ним в душ, а попадаешь под град. Хорошо ещё, ваша выжималка не втянула самолёт. Нет уж, у меня будет своё: «Вперёд, и ничего не бойся».
Саушкин надул свой баллон и отплыл с острова.
Теперь он не ждал, куда его понесёт, а грёб руками. Плыл на зазывающий старухин голос:
— Пожалуйте, все виды услуг! Ублажаем, угощаем, отправляем в путешествия!
Скоро показался остров с голубеньким павильоном. В дверях павильона поблёскивало. Саушкин догадался: усатая старуха наблюдает за ним в бинокль.
Когда же он добрался до острова, старуха как ни в чём не бывало сидела в своём павильоне и жужжала электробритвой. Саушкина она признала, только виду не подала. Напоила лимонадом, уложила отдохнуть. Извинилась: дескать, дела требуют. Стала звонить по телефону, вызвонила Африку и предложила белого медвежонка в тамошний зоопарк. Африканцы сперва не соглашались на белого медвежонка: есть у них белые медведи, размножаются в зоопарках хорошо, — а просили крокодилиху на развод: такая беда, у них всех крокодилов выловили и развезли по другим странам, остался один крокодил. Старуха пообещала в будущем одного крокодила на развод и таки навязала африканцам белого медвежонка. Повесила трубку, пожаловалась Саушкину:
— Намаялась я с этими зверями, давай свекольника похлебаем, силы восстановим.
Поели они, и старуха попросила Саушкина помочь. В четыре руки они потянули за кольцо в полу. Поехали вверх подвешенные на цепях гири, загремели цепи и колёса, поднялась тяжёлая западня.
В подвале старуха сняла с крючка небольшую белую шкуру, почистила, потрясла и попросила Саушкина как о чём-то пустяшном:
— Полезай-ка, милый сын, погляди, не погрызена ли где шкура?
Саушкин сказал про себя: «Вперёд, и ничего не бойся».
Давайте-ка условимся, что теперь с «вперёд, и ничего не бойся» станут начинаться новые главы.
Старуха меняет профессию
— Вперёд, и ничего не бойся, — сказал себе Саушкин.
— Чего ты там бормочешь? — заворчала старуха. — Полезай давай в шкуру-то, некогда мне.
— Вы бы, бабушка, сперва показали, как это делается.
— Да я в эту беленькую и не залезу!
— Другую возьмём, побольше. Да хоть эту, — сказал Саушкин и снял с крючка шкуру крокодила.
Старуха залезла в шкуру и оттуда сказала:
— Видел? Чего тут мудрёного-то!
Саушкин мигом зашнуровал её. Попалась, усатая!
Старуха запричитала из шкуры:
— Ой, слепа совсем стала! Я тебя приняла за Саушкина, знаменитого неудачника. Уж извини, выпусти меня, да поди своей дорогой.
— Я и есть Саушкин.
Старуха не верила:
— Неудачливость не грипп, от неё не вылечиваются.
— А я вылечился. Теперь вам не вывернуться. Довольно помучили людей.
Старуха отпиралась, вертела крокодильим хвостом, лебезила:
— Один раз только и согрешила — засунула тебя в львиную шкуру, а теперь ты меня в крокодилью, вот и квиты, яхонтовый мой, бриллиантовый.
— А кто к мельнику приходил в крокодильей шкуре, стращал, требовал полный горшок денег? — спросил Саушкин.
Теперь дошло до старухи, что другой стал Саушкин, что близка расплата.
— Ой, что же будет? — причитала старуха.
Саушкин через международную телефонную станцию заказал зоопарк. Объявил в трубку:
— Для вас есть крокодилиха на развод.
— Ой, что же будет! — причитала старуха.
— Слушайте и воображайте, что с вами будет, если вы не закроете фирму «Липучка» и не откроете «Химчистку», — сказал Саушкин.
— Я привезу крокодилиху в зоопарк, там вас посадят в террариум. Смотритель террариума удивится: у крокодила растут усы! За усы будет цепляться мусор, ветки всякие, водоросли. Смотритель обрежет усы раз, другой, третий — растут! Растут с невиданной скоростью, растут на глазах… Однажды смотритель рассердится и хлестнёт крокодила метлой. Крокодил, ясное дело, должен зареветь своим голосом… Ну-ка поревите, — сказал Саушкин.
Старуха проревела.
— Никуда не годится! — сказал Саушкин. — Настоящий крокодил одновременно лает и воет. Само собой, скоро смотритель выбьется из сил. Посадят усатого крокодила в клетку, отвезут в Африку и выпустят в реку Конго. А уж там за вас крокодилы возьмутся!
— Саушкин, — завыла старуха, — мне страшно! Ведь какие раздобытки в «Химчистке». Копеечное дело! А мне надо большое приданое. Кто на мне без хорошего приданого женится, на усатой-то…
— Выдам вас замуж, если закроете «Липучку», — сказал Саушкин.
— Закрою, закрою! Это за кого же — замуж?
— За мельника, — сказал Саушкин.
— Говоришь, купаться, купаться, а вода холодная. Мельник электричество ни на дух не переносит, а я бреюсь электробритвой.
— Будет вам электричество, — сказал Саушкин.
Он позвонил по телефону Гену Никифоровичу и попросил приехать к мельнику на остров, привезти лампочки, провода, инструменты.
— Мне некогда, — отговаривался Ген Никифорович, — я переделываю выжималку. Сегодня облако застряло в раструбе. Ни туда, ни сюда.
— Плохи ваши дела, — сказал Саушкин. — Кто думает только о себе, тот неудачник.
Ген Никифорович засмеялся и обещал явиться на остров к мельнику с инструментом и прочим.
Саушкин написал маме письмо: дескать, спички ещё не купил, но купит, ведь теперь он на пути к дому.
Саушкин выпустил старуху из крокодильей шкуры, сел на свой баллон и поплыл на остров к мельнику.
Сказал про себя:
«Вперёд, и ничего не бойся»…
Там, где темно и ужасно
Со словами «Вперёд, и ничего не бойся» он постучал в окованные железом ворота амбара.
Мельник глянул в замочную скважину. Погремел ключами и впустил гостя.
Огляделся Саушкин: в амбаре стало ещё страшнее — бугры, ямищи, а в них темень, как вода.
Мельник счастлив, хохочет, трясёт бородой:
— Хитрецы на простаков падки! Попался, второй раз не выпущу.
Саушкин в ответ засмеялся:
— Чем испугал! Теперь моё любимое занятие — сидеть в темноте.
— Это чего же хорошего?
— Думаю. В темноте на любую загадку нахожу разгадку.
Мельник даже рот разинул: неужто? Стал просить:
— Может, в моём амбаре посидишь, разгадаешь, где серебро искать? Полная темнота, ничего не мешает.
— Несите кусок хлеба и запирайте меня, — сказал Саушкин.
Он накрошил хлеба, затаился. Прибежала мышка к хлебу. Саушкин услышал её, накрыл ладошкой. Привязал к хвосту нитку, отпустил. Подождал-подождал, пошёл по нитке и нашёл норку. Позвал мельника, указал место. Тот раз копнул, другой — и вот оно, серебро, лежит кучкой.
Мельник глядел на серебро, глядел, не верил своим глазам. Попросил:
— Можно твоим средством попользоваться, мил-друг Саушкин?
Саушкин разрешил попользоваться. Мельник заперся, долго сидел в тёмном амбаре, а как вышел, признался, что сидел без толку в полной темноте. Уходил в амбар с заботой и вернулся с ней же. Попросил:
— Поди, мил-друг Саушкин, посиди в темени… Поди, догадываешься, какая забота… как зверину отразить.
Саушкин посидел в амбаре. Вернулся и объявил мельнику:
— От зверины одно средство — электричество.
Мельник раскричался:
— Не надо мне ни електричества, ни атому, ни селиви-стера!.. Или как его там, показывает который, с ручками.
— Посидите в полной темноте, — сказал Саушкин, — авось придумаете другое.
Мельник отмахнулся:
— Сидел я в твоей полной темноте… Ты хоть скажи, что зверине это самое електричество?
— А вот скажите, где живут лешие, кикиморы, шишиги?