— У нас хлеб есть, — возразил Питер. — И рыба. Только рыбки очень маленькие.
— А ну — ка зайди к нам, — велела Глория. — Я точно знаю, что тебе надо. Ты должен сию же минуту зайти к нам.
— Но я не… — начал было Питер.
— Заходи, — сказал Лео. — Давай потолкуем.
— Немедленно к столу, — сказала Глория. — Сначала поедим, а уж потом потолкуем.
На кухне у Лео и Глории Матьен было тепло и стол стоял совсем близко к печке, где плясало весёлое пламя.
— Садись, — сказал Лео.
Питер уселся. Ноги у него дрожали, а сердце колотилось, словно он всё ещё бежал.
— Боюсь, у меня совсем нет времени, — сказал он. — Честное слово. Боюсь, мне некогда ужинать.
Глория поставила перед ним миску с рагу.
— Ешь, — велела она.
Питер зачерпнул рагу, поднёс ложку к губам. Прожевал. Проглотил.
Он уже забыл, когда в последний раз ел что — нибудь, кроме чёрствого хлеба и крошечных костлявых рыбок.
И сейчас, съев первую ложку рагу, он вдруг вспомнил это тепло, этот вкус, это счастье… Точно нежная рука подтолкнула его, совсем чуть — чуть, и все, что он потерял, разом нахлынуло, накатило: сад, отец, мама, сестра, обещания, которые он дал, но не в силах выполнить…
— Что такое? — всполошилась Глория. — Почему мальчик плачет?
Лео положил руку на плечо Питеру.
— Тихо, сынок… Не волнуйся. Всё образуется. Всё будет хорошо. Мы всё сделаем, всё что надо. Вместе сделаем. Но сначала ты должен поесть. Это важно.
Питер кивнул, взялся за ложку. Он снова прожевал, проглотил — и слёзы хлынули сами. Они стекали по его щекам прямо в миску.
— Очень вкусное рагу, мадам Матьен, — проговорил Питер сквозь слёзы. — Очень — очень вкусное.
Руки у него ходили ходуном, и ложка стучала о край миски.
— Аккуратненько, — сказала Глория. — Не капни на стол.
«Прежняя жизнь ушла навсегда, — думал Питер. — Не вернёшь. Никогда не вернёшь».
— Ешь, Питер, — мягко сказал Лео.
Питер понял: только что он заглянул правде в глаза. И осознал, что утратил. Когда Питер доел, Лео Матьен взял у него из рук миску, поставил на стол и сказал:
— А теперь рассказывай. Всё рассказывай.
— Всё? — уточнил Питер.
— Да, всё. С самого начала.
И Питер начал рассказывать. Сначала про сад. Про то, как папа подкидывал его высоко — высоко в воздух и ловил, а рядом смеялась мама, вся в белом, с огромным, круглым как мяч животом.
— Небо было огненно — золотое, — вспоминал Питер. — И уже горели фонари.
— Хорошо рассказываешь, — похвалил Лео. — Я очень ясно всё это представляю. А где твой отец сейчас?
— Он был военным, — ответил Питер, — и погиб в бою. Вильно Луц служил вместе с ним, они дружили. Он видел, как погиб отец. И потом он пришёл к нам домой — рассказать…
— Вильно Луц, — повторила Глория таким голосом, словно говорила страшное проклятие.
— Когда мама услышала, что отца больше нет, ребёнок у неё в животе… моя сестра, Адель, стала проситься наружу. — Питер умолк и, вдохнув, выговорил: — Адель родилась, а мама умерла.
Перед тем как она умерла, я дал ей слово, что буду всегда заботиться о сестре. Но я не сдержал обещания, потому что сестру забрала повивальная бабка, а меня — Вильно Луц. Он хотел сделать из меня настоящего солдата.
Глория грозно выпрямилась.
— Этот Вильно Луц! — Она взглянула на потолок, за которым находился чердак, и угрожающе потрясла кулаком. — Я ещё с ним побеседую!
— Сядь, пожалуйста, — попросил жену Лео Матьен.
Глория села.
— Так что же стало с твоей сестрой? — спросил Лео у Питера.
— Вильно Луц сказал мне, что она умерла, что она родилась мёртвой.
Глория тихо охнула.
— Он так сказал. Но он врал. Врал. Он мне сам признался. Она не умерла.
— Ох уж этот Вильно Луц! — Возмущённая Глория снова вскочила и затрясла кулаком.
— Сначала про сестру мне сказала гадалка, сказала, что Адель жива, — продолжал Питер. — А потом мне приснился сон, она там тоже была живая. А ещё гадалка обещала, что к сестре меня приведёт слониха. Но сегодня днём я видел слониху фокусника. Лео Матьен, её надо отправить домой! Иначе она тут умрёт. Она должна попасть домой. Фокусник должен всё переколдовать.
Лео, скрестив руки на груди, покачивался на задних ножках стула.
— Не качайся, — велела ему жена. — Вечно ты стулья портишь.
Лео Матьен медленно опустился вместе со стулом, поставив его на все четыре ножки, и улыбнулся.
— А что, если?.. — произнёс он.
— Даже не начинай, — одёрнула его Глория. — Пожалуйста, не начинай.
— Может, всё — таки?
Сверху донёсся глухой стук — это Вильно Луц требовательно стучал об пол деревянной ногой.
— А вдруг? — не унимался Лео.
— Конечно, — сказал Питер, даже не взглянув на потолок, и, не сводя глаз с Лео Матьена, спросил: — А что, если?..
— Почему бы нет? — отозвался Лео Матьен и улыбнулся.
— Хватит! — воскликнула Глория.
— Нет, не хватит! — возразил Лео Матьен. — Мы должны, мы просто обязаны задавать себе эти вопросы. Так часто, как можем, как осмелимся. Как изменить мир, если не спрашивать о главном?
— Мир не изменишь, — сказала Глория. — Каким он был испокон веков, таким и останется вовеки.
— Нет, — спокойно возразил Лео Матьен. — Я верю, что это не так. Потому что сейчас перед нами стоит Питер и просит этот мир изменить.
— Бух, бух, бух — стучала над их головами деревянная нога Вильно Луца.
Глория посмотрела на потолок, потом на Питера и покачала головой, а затем медленно кивнула.
— Да, — сказал Лео Матьен. — Да — да. Я тоже так думаю.
Он поднялся из — за стола, снял с шеи салфетку.
— Пора собираться в тюрьму, — объявил он Питеру.
Лео притянул к себе жену и крепко — крепко обнял. На мгновение она прижалась щекой к его щеке, потом отстранилась и повернулась к Питеру.
— Да? — спросила она.
— Да, — ответил Питер.
Он стоял перед ней навытяжку, точно солдат перед командиром, и совсем не ожидал, что она вдруг обхватит его мягкими руками и прижмёт к себе, к запахам бараньего рагу, накрахмаленного белья и зелёной травы.
Его обнимают!
Он совершенно забыл, каково это, когда тебя обнимают. И он тоже обхватил Глорию обеими руками и… разрыдался.
— Ну, будет уже, не плачь, — шептала она, раскачивая его из стороны в сторону. — Не плачь, глупыш, не плачь, мой хороший, мой чудный мальчик, который хочет изменить мир. Ш — ш — ш… не плачь. Как же тебя не полюбить? Разве можно не полюбить такого отважного, такого преданного мальчика?
Глава 14
Во дворце графини, в тёмном пустом бальном зале, спала слониха. Ей снилось, будто она идёт по бескрайней саванне, под сияющим голубым небом, и спину ей пригревает солнышко. А вдали стоит мальчик, стоит и ждёт. Она долго идёт к нему, а когда наконец доходит, он смотрит на неё как тогда, днём, из толпы. Но сейчас он ничего не говорит. Они идут вместе по высокой траве, и слониха — прямо во сне — думает: «Как же здорово идти рядом с этим мальчиком!» Ей кажется, что все в ее жизни теперь устроилось правильно. Она счастлива. А солнце так приятно греет спину…
В тюрьме, на своём плаще, расстеленном на соломенном топчане, лежал фокусник. Он глядел в окно в надежде, что тучи раздвинутся и он увидит свою звезду. В последнее время ему не спалось по ночам. Стоило ему закрыть глаза, как слониха снова и снова пробивала крышу оперного театра и приземлялась на мадам ЛеВон. Воспоминание было таким острым, таким явственным, что он не находил себе места. Он уже и думать ни о чём другом не мог — только о слонихе и о том великом чуде, которое ему удалось сотворить, чтобы явить её миру.
А ещё ему было невероятно одиноко. Хоть бы увидеть человеческое лицо! Любое! Пусть даже лицо несчастной мадам ЛеВон! Пусть эта калека приедет, пусть обвиняет его, грозит — он всё равно будет счастлив. Появись она сейчас здесь, он обязательно показал бы ей звезду, которая светит иногда прямо в окно, и спросил: «Вам доводилось когда — нибудь видеть такую красоту? Неужели у вас не разрывается сердце, оттого что в нашем мрачном, тёмном мире светят такие яркие, такие прекрасные звёзды?»
Короче говоря, в тот вечер фокусник не спал. Он услышал, как со скрежетом открылась дверь тюрьмы и по длинному гулкому коридору затопали две пары ног. Фокусник встал, надел плащ.
Взглянув через решётку в двери камеры, он увидел, как в коридоре среди тьмы, раскачиваясь, приближается пятно света. Сердце у фокусника ёкнуло, и он крикнул, заранее крикнул этому свету.
Что же он крикнул? Да вы наверняка догадываетесь.
— Я хотел сделать лилии! — прокричал фокусник. — Поймите, я собирался сделать букет лилий.
Лео Матьен поднял над головой фонарь, и Питер разглядел арестанта: длинная неопрятная борода, поломанные ногти, плащ с разводами плесени… и горящие глаза. Они горели как у загнанного зверя: в них читались и отчаяние, и мольба, и злость.
Надежды Питера рухнули. Этот человек вряд ли способен сотворить даже самое незатейливое чудо, не говоря уже о таком серьёзном деле, как отправка слонихи в родные края.
— Кто вы? — спросил фокусник. — Кто вас прислал?
— Меня зовут Лео Матьен, — сказал маленький полицейский. — А это — Питер Огюст Дюшен. Мы пришли поговорить с вами о слонихе.
— Ну, разумеется, — кивнув, произнёс фокусник. — О ком же ещё?!
— Мы хотим, чтобы вы сколдовали всё обратно и отправили её домой, — сказал Питер.
Фокусник рассмеялся, и смех его был не очень приятным.
— Домой, говоришь, отправить? А с какой стати?
— Она умрёт, если вы этого не сделаете, — объяснил Питер.
— Почему это?
— Потому что она скучает по дому, — ответил Питер. — Она тоскует. Вы разбили ей сердце.
— Так, значит, теперь понадобился фокус от тоски и разбитого сердца? — Фокусник вздохнул и снова засмеялся, а потом покачал головой. — То, что случилось, было так прекрасно, так величественно и удивительно, вы даже не поверите! И как всё бесславно закончилось…