– Может, лучше наша звезда пойдет? – Он бросил взгляд в сторону отличницы. – Почему Миша вперед нее должен, у нас какой-то закон есть?
Отличница покраснела и уставилась в пол. Глеб ей нравился, но она никогда не давала ему повода догадаться.
– Не закон, – покачала головой завуч. – Хороший тон.
– Хороший для кого? Для стервы-пятерочницы? – Глеб цыкнул зубами, как будто собирался плюнуть себе под ноги.
Одногруппники молчали и смотрели куда угодно, только не на него.
– Да ладно, ладно… – согласился Мишаня. – Я пойду.
Видимо, Мишаня решил, что, если Глеб, который последнее время стал какой-то бешеный, замутит скандал, настроение экзаменаторов снизится не к добру.
– Вот, правильно. – Завуч вздохнула и покосилась на Глеба. – А ты лучше в столовую прогуляйся, борец за правду. Михаил тебе позвонит, когда все сдадут.
Глеб, кивнув, зашагал прочь, но не добрался до столовой. Он вышел к пустынной лестнице изучать ступеньки. Вниз – двенадцать. Двенадцать – вверх. Будто эхо шагов чеканит по часам сутки. Сквозь окна пробивался свет, уже по-летнему накаляющий железные перила до белого блеска. Май кончался, и тем яснее становилось, какой, несмотря на все проблемы, он был счастливый. Именно был. И привел к нулю. Вверх – плюс двенадцать. Минус двенадцать – вниз.
В их первую ночь Аня ни о каком нуле не заикалась. Да и не было никакой «их первой ночи». Это Шахерезада наверняка исчисляла ночи, которые были чьи угодно – не ее. Арабская Жанна д’Арк, спасающая народ от безумного тирана, или, может, просто бедная девица, проданная отцом-визирем. Что ей оставалось? Глеб и Аня ночи не считали, не думали о том, кому ночи принадлежат, потому что темнота – не однушка в Бибирево и нет ее ни в одном реестре собственности. Считали они тогда осколки стекла на полу, собирали их порой носками, не страшась пораниться трупом айфона. Гудели пылесосом за уборкой, варили картошку в мундире под гудение вытяжки и гудели неслышимо, друг от друга – благостно, от новостей – тревожно. Глеб, конечно, опасался, что отец его за нарушенное обещание как-то накажет, но виду не показывал, не тот случай. Первый раз ослушался родителя, о, страдалец! Аня вот боялась, что накажут не ее, а маму. Глеб рассыпался в неловких предложениях помощи. «Я спрошу отца, может, у него есть хорошие юристы». Аня: «Мои родители сами хорошие юристы. Слишком хорошие».
В чем заключалось дело Аниных родителей, Глеб так толком и не разобрался. Деталей Аня то ли не знала, то ли не говорила. И вся история представлялась ему задачкой с переменными, где вместо конкретных чисел сплошные n, a, b…
Дано: отель, которым владеют преуспевающие муж и жена – двухметровый сын питерского профессора и черноглазая внучка раввина. Гордо стареющая пара, много посещают вдвоем театры. У мужа кандидатская степень по праву, публикации в иностранных журналах. У жены – предпринимательская карьера, меценатство, интервью опальной прессе. Да, их бизнес помогал тем, кого не увидишь по телику. Гостиничный бизнес непростой. Особенно непростой, если бесплатно даешь публичную площадку организации, которую правительство терпеть не может. И вот весной эта организация проводит большую встречу. Можно сказать, свое Учредительное собрание. В конференц-зале отеля Аниных родителей. Туда, пока Глеб и Аня слушали дерьмовый концерт на «Флаконе», пришло много людей. В том числе полиция, которая потребовала разойтись. Вопрос: если встреча и ее главные участники накрылись медным голосом капитана, то что и кто накроется следом? Ответ: площадка для встречи и ее владельцы – Анины мама с папой.
Поначалу Аня паниковала, думала, угроза совсем близко, но спустя пару дней успокоилась: уверяла, что иски на маму канительные, что шиш, не заберут ее родичей в царство решеток. Пронесет. Но и от коронавируса может пронести, а все же логичней обезопаситься и сделать прививку. Здесь была актуальна прививка в виде забугорного подданства. Такое решение: пока никого не заключили под стражу, пока только проблемы у бизнеса, уехать в Германию, ведь среди немцев у Аниного папы много приятелей и партнеров. «Deutschland ist ein Bundesstaat, der in Mitteleuropa liegt»[8], – отвечал Глеб на экзамене свой монолог. Неслучайно он был готов идеально, сдавал первым.
Правда, из решения одной задачи вытекал вопрос для другой, посложнее. Нужно ли уезжать Ане? Глеб осознавал: если Аня свалит с родителями, то для него она окажется царевной-лягушкой, испарившейся в тридевятые дали.
Аня совершеннолетняя. Ей досталась собственная квартира. Она талантлива: проект с фланелевой рубашкой не победил на конкурсе, но претендовал на победу в двух номинациях и был отмечен как перспективный. Некоторые члены жюри пророчили Ане карьеру еще до окончания универа. Один дизайнер сказал, что, пусть Аня соорудила велосипед и презентовала свое детище чересчур пафосно, стиль у нее есть. Кроме того, у Ани есть Глеб. Вернее, Глебу хотелось думать, что он у нее есть.
Ушедший май эту принадлежность подтверждал.
Мама Глеба часто заказывала на завтрак багет из пекарни. Теплый и сытный, багет не съедался до конца двуротой семейкой, а к следующему утру, подобно толкиновскому троллю, обращался в камень. Воспитание обязывало маму Глеба не выкидывать хлеб, так что окаменелые багеты копились в кухонном ящике. Когда первого мая Аня и Глеб сели в электричку до станции «Покровское-Стрешнево», специально, чтобы покормить в большом парке отчего-то невиданных Аней прежде уток-огарей, Глеб взял черствые остатки багетов. Аня взяла плед, металлический термос и две кружки. Кружки – не только чтобы пить чай, но и чтобы размягчить хлебный камень в горячей воде, превратив его в скользкий мякиш. Мякиш Аня с Глебом кидали в пруд, наблюдая, с каким искренним азартом жуют кряжистые клювы.
– Да ну, я не хочу в агентство, – сказала Аня, замачивая очередной кусок. – Не хочу кормиться от кого-то, как эти утки. Я хочу делать свое. Ни от кого не зависеть.
И так серьезно прозвучали ее слова, так при вежливом пока что, весеннем солнце сверкнула индийская родинка, что и Глеб ей точно бы весь в ответ засверкал: вот же она, свобода, вот он же он и есть, тот самый реалистичный вариант его фантазии быть воином – делать свое, ни от кого не зависеть, бороться за успех.
– Может, мне на продюсерский поступить вообще? Могли бы вместе что-то срежиссировать, – произнес Глеб.
Они еще час обсуждали магазин одежды, бренд, кто чем займется. Им было наплевать, насколько идея близка к реальности. Казалось, все уже сотворено их словами, рождено по методу божьему где-то в любимом Аней пространстве идей. Нужно лишь вытащить оттуда готовую мечту.
Назад из парка возвращались в наступающей темноте, лезли напролом сквозь кусты. В самой гуще остановились и начали целоваться.
– Пойдем, а то ветки колются, как шприцы, – сказала Аня.
Как раз тогда Глеб сравнил эмиграцию ее родителей с прививкой от коронавируса. Аня спросила:
– Думаешь, мне такая прививка показана?
– Думаю, не показана. Тебе-то зачем вообще уезжать?
– А я делала, кстати, вакцину два месяца назад. Настоящую.
– И все равно ты везде в респираторе.
– Респище – дополнительная защита. Не каждый, как ты, везучий – переболеть и не заметить.
Глеб не рассказывал Ане, что кое-какие симптомы он заметил. Тем более с мая колючая проволока в ушах возникала куда реже – видимо, действовали лекарства, назначенные терапевткой. Скрывал он и некоторые другие вещи. Когда мама требовала приходить домой к одиннадцати вечера, Глеб изображал, что якобы у него много домашки. Впрочем, мама требовала ранних возвращений нечасто, порой отпускала с ночевкой и радовалась, что у сына кто-то появился. Глеба пугало, что́ мама скажет, узнав об Аниной семье. Противно было бы угодить в роль Ромео. Правда, и таить историю Аниных родителей Глеб тоже не стал. Хоть крошечный, а все же шанс, что мама войдет в положение и как-то со своими связями поддержит, стоило использовать. Иначе к чему тогда его заверительные «помогу чем смогу»?
В первый день после майских праздников мама проснулась пораньше, положила себе бурого риса из пароварки и спросила Глеба:
– Ну, как твоя девушка?
Глеб обрисовал ситуацию осторожно и без эмоций, чтобы не выдать стыдной надежды на помощь.
– М-да, как бывает… – Мама ковырялась в миске круглыми костяными палочками, уничтожая надежду. – Девочка-то ни в чем не виновата… Ты, главное, не вздумай подставляться из-за нее. И отговаривай от идиотских поступков. Она родителей своих любит, что справедливо, да только они не пушистые. Этими штуками такие ведомства занимаются, что я тебя, случись чего, сто процентов не вытащу. Не лезь, бога ради, ни в какие пикеты.
До пикетов не дошло. На День Победы Глеб отпросился ночевать у Ани. Она встретила его в дверях, одетая в спортивный костюм. Пряча под капюшоном лицо с красными глазами и потекшей тушью, она предложила купить водки. Глеб сообразил, что повод весомый. Водку глушили всю ночь, сидя на обкусанном диване, используя вместо стола табуретку. Накладывали на бородинский хлеб липкие комья квашеной капусты и запивали каждую рюмку капустным же рассолом, отчего рот немел, словно заболоченный. Аня много, сбивчиво говорила, и чем дальше, тем яснее было Глебу, что лично он девятого мая Германии проиграл.
– Отеля уже у нас фактически нет. Если я останусь, они могут мне тут устроить, чтобы родителей шантажировать… Или просто из мести. Мне надо ехать через неделю, – призналась Аня после четвертой рюмки.
– Кто «они»? – морщился Глеб то ли от непривычной химозной горечи, то ли от грустной новости.
– Ты не понял, у кого теперь дело? Они родителям ничего не простят.
– А тебе?
– А мне зачем прощать?
– Стоп, – сказал Глеб. Комната напоминала ему надувную лодку, раскачиваемую на речных порогах. – Откуда ты берешь инфу? Есть конкретно угрозы, что тебя станут преследовать?
Аня бросила вилку в пластиковую банку с рассолом. В лицо Глебу угодила кислая капелька.