– Да я просто живу в реальном мире, в отличие от тебя.
– Я тоже читаю новости.
– Тебе же на все похер, – гнула Аня свое. – Похер на коронавирус, на тысячи смертей в больницах. Ты маску носишь только при мне, думаешь, незаметно? На репрессии тебе еще больше похер, тебя волнует исключительно, уеду ли я. И я тебя не виню. Тебе повезло, что можно на все наплевать. Мне так не повезло.
Глеб готов был парировать, что его жизнью Аня не интересуется вовсе, что все их общение вертится вокруг ее проблем, что его безразличие к политоте берется от усталости, от желания заняться чем-то осязаемым, созидательно-простым, не как у родаков… но не хотелось наезжать на Аню, печальную и пьяную. Глеб встал с дивана и прижался своим лбом к Аниному, как иногда делал с партнерами по байдарочной гонке перед стартом:
– Извини. Поступай как надо.
Аня потерлась о его лоб щекой, дохнула в ухо спиртом и солью. У нее была сухая кожа на щеке. Глеб вдруг понял, что эта сухость – страх. Страх ему недоступный, но абсолютно твердый. Страх, одновременно принадлежащий и загадочной мелодии, и грозной Афине, и слабой девочке.
– Ты можешь приехать летом ко мне в Дюссельдорф, – сказала она.
– Обещаю. Обещаю, что приеду к тебе, – подтвердил Глеб. – Не летом, так осенью.
– Надеюсь, адилище с вирусом кончится и границы откроют для всех.
Однако адилище на то и адилище, чтобы не кончаться. Уже в последней декаде мая стало ясно, что число заболевших в России растет, привитых мало, а значит, никакие границы Германия для туристов летом не откроет.
«Die Landeshauptstadt von Nordrhein-Westfalen ist Düsseldorf»[9], – добавил Глеб в свой монолог на экзамене ненужную реплику, стремясь очередной раз напомнить себе о своем обещании. Учительская комиссия на излишнюю подробность внимания не обратила. Завуч же, когда наконец объявляли результаты, снизила балл за дерзости в коридоре:
– Herr Koromyslow kriegt vier von fünf Punkten. Denn die Arroganz ist ein Fehler, besonders für einen künftigen Diplomaten[10].
Оценка была Глебу безразлична. В темном экзаменационном кабинете он таращился на портрет Гете и думал, что, пожалуй, училка права и высокомерие действительно будет ошибкой. Ошибкой, которая помешает приехать к Ане. Чтобы получить визу в Германию, стоило отбросить и гордость, и стеснение, и прочие «себе дороже». Стоило просить о помощи у родителей. В конце концов, им и так пришлось бы давать согласие на выезд несовершеннолетнего.
Будущее тотально
Анна 20:21
я поговорила с папой
он сказал простую визу оформить пока без шансов. тебе как знающему язык лучше сварганить заявку на обучение в Германии. выбрать колледж, чтобы отучиться 12 класс
это кстати реально почему нет. поступишь и у нас поживешь первое время. У нас отличное местечко завтра сфоткаю какой тут рейн
Глеб 20:22
я не успею так быстро 11 класс придется заканчивать в рф
мне бы для начала просто к тебе съездить
Анна 20:33
что делать если обстоятельства
но я буду рада если ты прилетишь
все не так сложно как кажется. Я учу уже немецкий вовсю
– Тебе бедро или мякоть? – спросила мама.
– Да, – ответил Глеб, не отвлекаясь от переписки.
– Что – да?
Глеб 20:41
вообще если помощь нужна с немецким, я к вашим услугам мадмуазель
а то по видео давно не созванивались
– Наверно, бедро.
– А салат?
– Немного.
Анна 20:44
ахаха
ты король дойча но у меня и так тут полно учителей просто с тобой наоборот хочется на русском
папа меня тренирует) по видео давай завтра?
Глеб 20:44
можно
после шести
Курицу мариновали в меду и соевом соусе, прежде обсыпав розмарином и поперчив. Сладковатая, с блестящей корочкой, издалека она смахивала на гигантскую переспелую ягоду.
Глеб вернулся от репетитора, который вежливо чморил его за четверку на экзамене. Ужинать не хотелось совсем: репетитор хоть и сердился, но в честь конца учебного года солеными галетами угостил. Мама же торопилась сесть за стол – резала курицу так, что бронзового цвета сок брызгал на поднос. Кудри на маминой голове намекали: она провела выходной день в салоне, а значит, как обычно после процедур, была голодна.
– Ты с Аней переписываешься? – спросила она, пока накладывала себе и Глебу салат. Моцарелла, пучки рукколы, томаты черри и никаких огурцов. Все как любит Глеб.
– Да. Спасибо, мне хватит. Думаю, что делать, чтобы к ней скататься. Границы для туристов почти везде в Шенгене закрыты. Через Грецию добираться далеко и дорого…
– А ты уверен, что тебе нужно скататься? – спросила мама.
– Уверен.
– Сейчас подъем короны снова. – Она отрезала столовым ножом кусок мякоти и стала жевать. – Ничего не откроют. Только Венгрию для привитых, в которые ты пока даже по возрасту не годишься. А в Германию нужна либо родственная, либо другая серьезная виза. Как ты собираешься ее получить?
Глеб ткнул куриное бедро вилкой. От одного запаха пряной еды подташнивало.
– Вообще… я хотел спросить, может, ты знаешь какой-то способ.
– Вообще, – передразнила мама, – тебе не кажется, что ты многого хочешь? Может, погулял и хватит?
– Я обещал, – сказал Глеб. – А учебу я и не бросал. У меня все профильные – пятерки. Даже по немецкому годовая пять вышла, хоть и четверка за экзамен.
– М-да… – Мама перестала жевать и развернулась к окну, словно увидела там подтверждение своим мыслям. – Все плохо, да?
Глеб молчал. За окном просигналила скорая. Он прислушался, как если бы по звуку можно было определить, насколько серьезно состояние больного, к которому едут.
– Знаешь… – мама покосилась на нетронутую тарелку Глеба, – с Германией у меня связей нет. Но я могу попробовать достать тебе годовую мультивизу в Бельгию, один мой приятель работает в нашем бельгийском дипкорпусе. Бельгия рядом с Германией. Из Брюсселя доберешься на поезде, там, по сути, и границы-то нет. Но ты должен понимать, что билеты, гостиница… немаленькие деньги сейчас.
– Я могу пожить у Ани, она сказала. На неделю всего.
– И на неделю тебе нужны сбережения! Тысяча евро – сто процентов. Мало ли что случится. Иначе не отпущу. Плюс расходы на дорогу и жилье. Вот считай, сколько выйдет в рублях.
– Сто тысяч? – вполголоса спросил Глеб, наблюдая, как мама начинает сердиться. Такое бывало не очень часто, но в ее недовольстве Глеб всегда видел скрытую судорогу, жуткую настолько, что она передавалась ему. Будто от мамы к нему шел невидимый провод или катетер.
– Сто пятьдесят минимум. Раз ты уже взрослый, раз имеешь право на взрослую любовь и поездки черт знает куда, ты должен их заработать сам. Докажи мне, что ты достаточно ответственный парень, чтобы я отпустила тебя в другую страну.
– Угу… понимаю. Я уже начал копить.
– Копить! – Мама нервно рассмеялась. – Сто процентов не накопишь. Дело не в том, что мне жалко. У меня, конечно, есть тысяча евро. Просто я не хочу, чтобы ты превратился в мажорного увальня. Я видела таких. И в админке у себя видела по блату устроенных. Тебе нужно потрудиться, если хочешь сдержать свое обещание.
Собравшись было притронуться к еде, Глеб с вилкой и ножом в руках застыл над тарелкой.
– Но я же несовершеннолетний, я не знаю…
– А надо узнать! – перебила мама и ударила звонко ладонью по столу. Она хотела добавить, что тоже раньше ничего не знала, что работала и продавщицей в магазине косметики, и секретаршей, но осеклась на полуслове, когда заметила, что из руки у Глеба идет кровь.
От маминого удара по столу Глеб вздрогнул, его рука с вилкой дернулась – зубчики уперлись в ладонь, державшую нож. Врезались на мгновение в тыльную сторону, чуть ниже костяшек. Не задержались, но оставили четыре короткие красные черточки. Четыре маленькие течи.
– Извини. Сейчас, – сказала мама и потянулась к шкафчику за аптечкой.
Боли Глеб не чувствовал, только в первую секунду неуклюжего самопореза было подобие комариного укуса. Из ранок медленно сочилось. Похоже, вилка задела капилляры.
– М-да. Что ж ты такой робкий у меня. – Мама шуршала лекарствами в пакете. – Чуть что, шарахаешься.
– Да ерунда, – бодрился Глеб в пику замечанию. – Я правильно понял, ты обещаешь мне бельгийскую визу, но конкретно все деньги на поездку я должен заработать сам?
– И устраивайся сам. Тепличного местечка от меня не жди. Видела я таких по блату устроенных. Жалкое зрелище. Давай по-честному делать. Не получится – не беда, помни, потом все равно найдешь новую любовь. А если устроишься куда, нам с отцом надо будет подписать согласие на выезд.
Глеб вытянул руку над столом, и мама облила его ранки йодом, отчего те заныли назойливым жжением. Перед мамой Глеб временами терялся. Бывало, он, как и теперь, пытался увидеть ее со стороны, представить, что она не его мама, но ничего не получалось. Что-то в ней постоянно ускользало, пряталось, и в итоге она была просто мамой, и все.
– Не думай, что я зла на тебя, – сказала она. – Конечно, мне не нравится, что ты влюбился в дочку двух беглых коммерсов. Но романтика есть романтика, и я лояльна, пока ты сам не одурел, как твой папаша.
Мама раздербанила бинт в ленту и принялась накручивать на Глебову ладонь, залихватски, словно фейсер у клуба, спьяну одаривающий посетителя трехслойным входным браслетом.
– Пойми, бога ради, все, кто сегодня у нас вопит о правах человека, сами готовы их нарушать, – продолжала она говорить. – Посмотри на Европу, Америку, вспомни Ассанжа и Трампа. Я не пытаюсь тебе внушить, что у нас суперсвободная страна, это не так, но их дутые флагманы свободы ничем не лучше. После ковида кирдык пришел хвален