– Потом за мной. Да-да. – Известную цитату Глеб знал от Ани. – Но что бы конкретно случилось, если он бы не молчал?
– Что? – спросил румяный куда-то в пустоту.
– Этого пастора расстреляли бы сразу. Вместе с коммунистами. И все. И вся разница.
– Так ведь каждый должен не бояться… Не кто-то один.
– Если бы еще что-то сказать хотел действительно каждый, – грустно улыбнулся Глеб и открыл дверь, намекая, что беседа завершилась.
Добрался домой Глеб чуть позже обычного. На столе ждала пицца с анчоусами, заказанная мамой перед отъездом в загородный дом. К пицце был приклеен салатовый листочек из кубарика. Мама нарисовала на нем сердечко шариковой ручкой. Глеб кое-как почистил зубы и уснул, едва коснулся кровати.
Разбудил звонок от отца.
– Ты сдурел? – спросил отец, как еще недавно спрашивал наставник-сменщик.
– В смысле? – опешил Глеб. После внезапной ночевки у Ани он редко общался с отцом.
– Глеб, мама сказала, ты работаешь в баре.
– Да. Ты можешь заехать, и я тебе все объясню. Это лучше, чем грубить мне по телефону.
– Грубить! – передразнил хриплый отцовский голос. – Какой ты строгий. Давай через час тогда заеду? Мы, как я помню, хотели с тобой поплавать.
– Вообще сначала лучше позавтракать. Я еще с кровати не встал.
– Перед бассейном не завтракают, Глеб. Забыл?
Отец ездил на черной икс-шестой «бэхе» девятнадцатого года выпуска. Третье поколение, кожаные сиденья, скоростной шик. Глеба, вопреки его русской национальности, быстрая езда напрягала. Во время обгонов он вжимался в кресло и, стараясь не закрыть глаза, смотрел себе под ноги.
– Ты пойми, Глеб, я не против твоих отношений с этой дамой. Просто где эта дама? – спросил отец.
Мчались по Садовому, мимо Триумфальной площади с ее лощеными качелями и барами, дрыхнувшими в ожидании субботней гулянки.
– Аня в Германии.
– Вот именно. Если бы ты был ей нужен, она была бы в Германии? Подумай.
– Она уехала, потому что ее родителей прессовали за оппозицию, – кое-как складывал слова еще не до конца пробудившийся Глеб. Он надеялся, что упоминание протестного движа отца смягчит.
– Я слышал, – закашлялся отец, крутанув руль. – Все хреново, конечно, но ты тут при чем?
– Я хочу быть с Аней. А она – со мной.
– Что-то непохоже, что она с тобой. Глеб, вы бы все равно расстались. Молодая девушка рано или поздно рискнет попробовать нового. Да и ты… ты вот неужели готов всю жизнь быть с одной Аней?
Глеб никогда об этом не думал, но на всякий случай кивнул:
– Угу.
– Это потому что она далеко-о… – саркастично протянул отец.
– Я обещал приехать. Обещал и ей, и конкретно себе. Ты сам говорил, что обещания сдерживать важно.
– Важно… когда тебе в ответ тоже что-то обещают. Тебе она что-то обещала?
Глеб молчал.
– Не бери на себя ответственность за всякую эфемерную чушь, – пустился отец в рассуждения. – Сказки про долг обычно рассказывают люди, которые хотят использовать… Я, Глеб, как человек, дававший присягу, в курсе, о чем говорю. Сначала трындят, мол, защищай родину, а потом, оказывается, защищай мракобесие и чьи-то чужие бабки. Когда навязывают ответственность за абстрактные штуки – вроде любви, родины, чести, – всегда обманывают.
– В смысле?!
– Глеб, любовь к даме, которая далеко, – абстрактная штука. Очень-очень абстрактная. Мама твоя такие уважает, потому что ей поэтом надо было быть, а не чиновницей. Но я никакое согласие подписывать не буду! Я прямо скажу, как думаю: тебе надо учиться, заниматься спортом и трахать красивых барышень, которые тебя ценят, а не работать, Глеб, мальчиком на побегушках у алкашей и ныть по какой-то забугорной девице. При всем уважении к беде ее родителей.
Снова открыть фитнес-центр для посетителей отец планировал с понедельника, чтобы впускать уже по QR-кодам. А пока небольшой бассейн на втором этаже был безлюдный и светлый. Четыре дорожки выглядели издалека как четыре сапфировых слитка в керамическом ящике.
Плавать Глебу все равно не хотелось.
Он встал у края. Мышцы после вчерашней смены деревенели и звали домой, в кровать. Пятка дотронулась до водной глади. Холодно – отдернулся, как в детстве.
– Давай ныряй, чего ты! – смеялся отец, доплыв на спине до середины соседней дорожки. – Жизнь – праздник, который всегда с тобой. Читал ты уже Хемингуэя?
– У Хемингуэя было про Париж, а не про жизнь, – ответил Глеб и начал спускаться, подрагивая. Мокрый холод окружил, обжег и постепенно оттаял. Глеб толкнулся ногами от бортика и поплыл, догоняя отца. Кролем. Рука вылезает из воды под прямым углом, так учили. И главное – ноги. Ноги как мотор.
– Хорошо же?
Глеб ускорился, у финиша нырнул неглубоко, перешел на брасс. Когда вынырнул у другого края бассейна, где пахло сауной, вода стала, как всегда, теплой и понятной. Сквозь полупрозрачный потолок било солнце.
– В баню пойдем, Глеб?
– Какая баня, на улице вообще жара…
– Везде тебя надо уговаривать.
После бассейна исчезла не только усталость, но и что-то еще. Как будто не было вчерашней смены, людей с пивными бокалами, вони перебродивших растений. Поплавав, они двинули завтракать в ресторанчик неподалеку. Глеб заказал пашот с лососем, грейпфрутовый салат и черный кофе. В баре он обычно обедал успевшими отсыреть за полдня сэндвичами, поэтому тут налегал на все разом, заедал розовую рыбу цитрусовыми дольками.
Утренний разговор вспомнился уже дома. Глеб сел за ноут, открыл биржу авиабилетов. Бело-голубая страница напоминала отцовский бассейн. Она тоже, казалось, могла снять накопившуюся усталость, снять раз и навсегда. Стоило лишь перейти по ссылке и ввести нужный номер карты. Но на юниорской карте не хватало даже на билеты. И дошло, что, раз отец не даст согласия на выезд, в Бельгию не пустят. А он ведь не шутил. Отец запорол его поездку.
Глеб захлопнул ноут, так что чуть не сломал пару клавиш.
Вечером вернулась мама и привезла ящик ранней клубники.
– Век бы не видеть этих ягод, честно говоря. Поможешь, пожалуйста?
– Я папу сегодня видел. Он сказал, не будет ничего подписывать, – пожаловался Глеб.
– Не переживай, – отмахнулась мама. – Я его уговорю. Он сделает.
– Он заезжал к тебе? – спросил Глеб, раскладывая ягоды из ящика по пластиковым коробочкам, чтобы они поместились в холодильник.
Мама ответила не сразу, взглянула искоса.
– Нет, не заезжал. Друзья были. А что?
– Ничего.
Когда Глеб разложил все ягоды, мама стояла в дверях ванной и с каменным лицом смотрела в айфон. Видимо, ей писал кто-то по работе. Или отец? Бесполезно его уговаривать. Глеб шепотом выругался и прошаркал к себе в комнату. Он хотел было сесть за ноут, но руки были липкие. Измазались ягодным соком и землей. «Дерьмо. Какое дерьмо», – думал Глеб, изучая ладони в клубничных разводах. Вспомнился вчерашний посетитель: «Ты этого дерьма наследник».
Глеб, кстати, не знал, что по одной из теорий его имя – древнескандинавского происхождения – толкуется как «наследник» или «наследник бога».
Трип-хоп
Наследник бога вытирал со стойки крошки сухариков. Их оставил пока единственный за сегодня гость, притащил в кармане желтую пачку, а написано на ней было: багет. С виду самый обычный мужик, гость хрустел на весь бар и так сорил, что сомнений не возникало: тоже явно какого-то бога наследник. Глеб следил за его лягушачьим ртом, вспоминая, как трупы багетов бросали уткам. Как водой из термоса их размягчали, а теперь Глеб словно и сам багет. В пятом классе шутили: Глеб-хлеб. Зачерствеет, когда надолго оставишь у сухой батареи. И вот крохоборство. Если два штукаря башляют за десять часов, оно неизбежно. Всего в месяц примерно тысяч тридцать выходит. Это Глеб на них не живет еще. Кто живет, получает панкреатит, язву, ГЭРБ или просто хеликобактер. На такие бабосы, размышлял Глеб, не купишь нормальную хавку. Если раньше фантазии были о красивых трофеях, то последнее время он представлял, как бутылкой бьет по башке наследников бога, от амброзии громко орущих, роняющих крошки на стойку.
Но сегодня бар пустой, потому что куаркоды ввели. Но сегодня каждый второй ругался либо канючил: «Пусти по-братски, родной», – а Глеб головой качал и мысленно посылал. «Может, послать разок реально?» – себя несерьезно спрашивал. «Все равно работать бесполезно, – серьезно рассуждал. – Все равно отец не отпустит. Может, мама права, может, и взгляды его мудацкие? Лепит про мракобесие, про свободы… а тут за десять часов две штуки, на которые нихрена вообще не купишь, никакой продуктовой корзины, не то что билет на самолет. Вот где мракобесие». Гоняя в перерыв до универсама за перекусом, Глеб замечал, что каждый третий ищет глазами акции на полках. И мысль закрадывалась, что именно так, постепенно, будто змеиные пасти, цены капают ядовитой влагой на мозги. Что именно так постепенно становится взрослым каждый первый: от наблюдения цифр на ценниках, встречая житуху по-особому цифровую. Но зато скоро день рождения. Но зато Аня в личку прислала альбом старой британской группы и сказала, что стиль называется трип-хоп, что она хочет придумать одежду в стиле трип-хоп. Она все-таки угорает по девяностым. Глеб открыл трек-лист альбома. На обложке силуэт женщины в синем. Отдаленно женщина чем-то похожа на Аню. Или не очень? Глеб достал смартфон, зашел на Анину страницу. Глянул на аватарку, написал, что, видать, приедет позже, чем хотел, что проблемы случились, но он их решит обязательно.
Пока нет никого, Глеб упрятал в уши твердые белые запятые. Голос женщины звучал железным дрожанием, а перкуссия… типа пресс или поршень. Хоть нескучно стало дежурить у входа. Там подобие шлагбаума состряпали: два стула высоких и доска, как мост, между ними. На доске стоял пол-литровый пульверизатор с антисептиком. На самом деле внутрь налили мыльную воду. Пять часов продежурить еще наследнику бога, привратнику бара.
Люди спрашивают: у вас QR-коды? Фашистский режим? Глеб кивает. Они уходят. Занавес, то есть шумное закрытие входной двери. Раньше похожим тоном голосили залетные мужички: че как дорого! Пиво за триста! Потом брали фисташки, шутили за триста. А сейчас и ценник выше, завсегдатай один стенал: «Если это инфляция, почему мне никак не повысят зарплату в конторе? Уже год обещают». Глеб в ответ пожимал плечами. Никогда в ответ свое не стенал. Рассказал бы им все, получил бы: ты, друг, занят блажью. Да, пусть блажью, пусть мама накормит, пригреет. Пусть отец… что отец, он испортил. Что теперь? Ты же должен был доказать себе, что ты можешь. Что не просто наследник двух шишек. Что достоин, вы встретитесь – так решили и мойры, и норны, ведь правда? Так решили, но, чтобы нити сошлись, нужно взять в руки нити – вот правдивый линейный намек в духе мемов с волками. А родной отец своей занят блажью, и в итоге нити скользят между пальцев. У вас тоже фашистский режим? Да. У вас? У нас тоже. У вас? И у нас. Где найти нефашистский, леди моя, скажи?