– Хорошо, что завтра в школу не надо.
– Забудь про школу, на дистанте полугодие закроешь.
– За неделю заживет. Через неделю Рождество.
– Католическое.
– Да. С наступающим Рождеством! Хочу тебе подарить штоллен.
– Штоллен?
– Да, это творожный кекс немецкий. У нас такие продаются, но стоят дорого. Рублей четыреста, по-моему.
– Наверное, из-за эмбарго. Их возят, слышала, как-то через Китай. И они там гниют, эти пирожные, пока едут. Лучше купи мне оливье из рестика.
Так они и перебрасывались малозначащими фразами, пока Глеб не уснул, не провалился в темноту, обволакивающую и приятную, совсем не густую, а наполненную водянистыми видениями, впрочем, к утру абсолютно забытыми.
Надя разбудила. Глеб дрых в одежде, смяв под собой взмокшее от пота покрывало в затхлый ком. За окном светило солнце и свисали с крыш домов, грозя вот-вот упасть, подтаявшие глыбы снега.
– Уже одиннадцать утра. Скоро врач может прийти, да и мне пора на курсы. – Надя стояла в дверях, одетая в короткую болоньевую куртку.
– На курсы? – Голова у Глеба болела, зато в остальном он чувствовал себя гораздо свежей. Разве что в ушах периодически все так же шуршало. Вшш-пшш. Вшш-пшш.
– У меня по воскресеньям подготовительное. А родаки думают, я на йогу хожу.
– Угу… Погоди. – Глеб протер глаза. – Ты позавтракать не хочешь?
– Поздно уже. Скоро врач придет. Слушай. – Надя резко замолчала и, сделав глубокий вдох, продолжила: – Ты так и не спросил вчера, почему я тебе позвонила и сразу на измене, такая: блин, все ли в порядке.
– Да, я не спросил. Извини.
Надя фыркнула. Глеб заметил, как беспокойно бегает по комнате ее взгляд.
– Чего извиняться! Я о другом. О том, почему я позвонила.
– Почему? – Глеб сел на кровати и начал потихоньку вспоминать подробности вчерашнего вечера: как пил воду, искал диклофенак, как его вытошнило в унитаз чем-то зеленым.
– Потому что я что-то подозревала, кэп! – рассердилась Надя. – Мне Володя написал, вот.
Она достала свой мобильник и показала эсэмэску.
Владимир. 20:49
За себя не беспокойся, но знай, что Глебу прилетело твоя вина ты. Ты в первую очередь. Больше от меня ничего не будет. Но просто стерпеться с вашим предательством я не мог!
– Предательство? – Глеб непонимающе замотал головой. – Он иногда так разговаривает…
– Вот. Переслать тебе?
– Конечно. Стоп, а что это значит? Получается, он меня избил? То есть скорее его друзья?
Надя пожала плечами так, что было абсолютно ясно: да, он, и да, скорее даже не сам, а новые друзья по его указке.
Глеб сел на кровати, махнул Наде:
– Ладно, ты иди.
– Твоей маме нужно сказать все. Он опасный. И сам в опасности. Он, помню, рассказывал, как в клубах поил этих гопников, с которыми общался. Вот и возомнил себя, видимо, главарем банды. Думает, приручил их.
– Разберусь.
Врач, молодая смуглая женщина, пришла через полчаса. Глеб не успел почистить зубы. Он сидел в одной рубашке, грязный от ночного пота, показывал язык, следил за палочкой, послушно давал померить себе давление и беспрерывно стеснялся, что у него может пахнуть изо рта вчерашней рвотой.
– …Принимайте три раза в день после еды. И надо сходить на МРТ.
– Я делал год назад примерно.
– И что? Я выпишу вам направление. И две недельки как минимум домашний режим, старайтесь поменьше пользоваться компьютером. Много покоя, много сна, много таблеток. Рецепт на столе оставлю, – говорила женщина с акцентом и улыбалась.
Таблетки она прописала не те же самые, что прописывала весной терапевтка: в основном сосудорасширяющие препараты и анальгетики.
– А в школу мне когда?
– Я выпишу справку, не волнуйтесь. Неделю лучше совсем избегать нагрузок. Сдадите все дистанционно под конец года. А там уже посмотрите.
Глеб собрался было спросить, можно ли хотя бы первого января будет лететь на самолете, но вдруг ясно почувствовал: поездку придется отложить на месяц, не меньше. Вшш-пшш. Ничего не поделаешь. Вшш-пшш. Не зря билеты он брал с возвратом, остерегаясь Аниной переменчивости. Лететь к ней Глеб хотел бодрым, здоровым и без распухшей рожи, чтобы по максимуму проявить обаяние: не уговорить вернуться, так хоть переспать. «Поменяю билеты на конец января», – решил Глеб, провожая врача, которая успела, обуваясь, дважды напомнить о том, как важно сделать МРТ и сдать другие анализы.
Стоило закрыть за врачом дверь, телефон в комнате прозвенел двумя короткими уведомлениями. Глеб побежал посмотреть их, чуть не упав от накатившей волны головокружения.
Мама 15:01
Завтра я вернусь, на день раньше. Что врач?
Мама 15:02
Не волнуйся, мы разберемся, кто это был. И всех накажем.
Кого она собралась наказывать опять? Как узнала? Глеб отлистал переписку. Там, где Надя должна была объяснить, что он неудачно упал, катаясь на лыжах, оказалось другое сообщение.
Глеб 23:34
Меня сегодня ограбили и побили в подъезде. Я догадываюсь кто. По состоянию вполне ок, дома отдыхаю. Завтра придет врач, спишемся. Сейчас хочу просто поспать. Спокойной ночи.
…и Новым годом!
Надя хотела как лучше, Глеб это понимал. И все-таки прекратил с ней общаться. «Трудно дружить с тем, кто говорит за тебя вещи, которые ты просил не говорить», – сочинил он для Нади вежливую формулу следующим вечером, после чтения параграфа из потрепанного учебника истории. Проходили Гражданскую войну. Глеб изучал комментарии ее ветеранов о великом расколе, мужестве, которое рождается в борьбе, и голова у него раскалывалась от усталости и борьбы за выздоровление. Надя оправдывалась: Глеб тогда валялся в неадеквате, а мало ли что Володя мог задумать, и потом, она ведь сама испугалась, увидев его избитого.
«Цель отравливают средства» – напечатал Глеб Наде фразу по мотивам прочитанного параграфа. Он действительно не планировал жаловаться маме. Даже не потому, что боялся выглядеть сосунком. Просто мама и так загонялась по каждому поводу.
Две недели подряд Глеб каждое утро стоял посреди своей комнаты на одной ноге, по очереди на каждой. Он закрывал глаза и отсчитывал тридцать секунд, после менял ногу и повторял так пять раз – восстанавливал вестибулярный аппарат, как посоветовал невролог из поликлиники. Голая ступня впивалась в теплый, с подогревом, паркет. Сначала левая, потом правая. Потом опять левая.
«Если кажется, что вот-вот упадете, прежде всего расслабьтесь. Настройтесь на тишину», – гласили инструкции по реабилитации. И Глеб расслаблялся. Он отгонял обиду на Надю, пытался встать на ее место: «Надя родилась на севере Москвы в начале нулевых. Ее отец хотел стать певцом и писал бардовские песни, но не сложилось. Он стал охранником в департаменте образования. Надина мать хотела стать преподом, и у нее сложилось. Она стала учительницей начальных классов. Надя выросла в квартире, где на балконе стояла огромная ванна с картошкой. В детстве она часто хотела в ней искупаться, но было непонятно, как это сделать. В школе Надя всегда училась на отлично. Мама-учительница помогала, направляла. Мечтала о лучшей жизни для дочери, не как у нее самой, не как у отца, который пьет пиво каждый вечер. И теперь Надина мама мечтает, чтобы дочь стала программисткой. Но Надя влюблена в байдарки, в корабли, в лодки. До девятого класса у нее не было друзей ни в школе, ни в кружках, ни в лагерях. Были только приятели по гребле, там к ней с уважением относились, а в школе называли Гномихой. Некоторым Надя давала сдачи, потому что была спортивная. Она вообще смелая. Боится только мамы и отца. На сплаве после девятого класса Надя познакомилась с Володей. Володю все любили. Надя тоже стала любить, но ей было важно сохранить независимость. Разве что хотела, чтобы Володя защитил ее от родительских наездов. Он вроде бы даже намекал, что снимет квартиру и Надя вообще переедет к нему. Надя гордая, но родители сводили с ума. А потом с ума начал сводить еще и Володя. Наде хотелось защиты, пусть косвенной, пусть для меня как бы, лишь заодно для себя. Вот она так и сделала».
После подобных внутренних монологов Глеб иногда порывался простить подругу, но, уже стоя под душем, по совету врачей контрастным, то обжигающе холодным, то обжигающе горячим, решал, что писать Наде не будет. Дальше дневная суета отвлекала: закрывать школьные пропуски, гонять на процедуры, следить за приемом таблов.
По маминому веленью Глеб сделал полное обследование. МРТ, анализы крови и УЗИ сосудов показали, что он тот еще бык. Никаких нарушений. Все повторялось, как в прошлом году, чертово колесо. Только теперь Глеб не запаривался, даже жалобу на «вшш-пшш» в ушах высказывал далеко не каждому врачу. Глеба радовало, что мама приехала, озабоченная его здоровьем, а не его обидчиками. Она о них не спрашивала. Наверное, размышлял Глеб, маме тоже претит стукачество, и подозрения с подлянкой на работе лишь укрепили ее нелюбовь. Мама призналась, что перспективы с губернаторством пока туманные, но выглядела успокоенной. Глеб надеялся, что они никуда не переедут. Он вдруг понял, что ему не хочется перемен, что ему на самом деле безумно нравится сидеть дома, как на карантине сидели иные одноклассники: читать книжки, учить историю, тренить здоровье, смотреть, как за окном крепчают морозы. Зима расцветала, холодная и сверкающая, и Глеб впервые поймал себя на мысли, что к Ане он ехать не очень рвется.
Не то чтобы он забил на нее. При воспоминании об Ане по-прежнему накатывала тяжелая и приятная волна. Однако отдавала эта волна теперь какой-то мутной водой. Аня стала как силуэт, посуливший свежей и яркой жизни, после чего сваливший в закат. Если летом Глеб стремился быть с Аней, то теперь он об этом мечтал. А мечту можно откладывать.
Когда Глеб не вышел в зум с Аней, чтобы не палить разбитое лицо, и написал ей о переносе поездки на месяц, та стала возбухать: «Да ты меня разыгрываешь». Глеб тут же принялся доказывать обратное, даже пересилил стесняшки и отправил селфи, но Аня реагировала холодно: «Ок, ок. Я буду рада и в феврале, но мне уже, если честно, не верится». И Глеб вдруг понял, что да, конечно, он точно приедет, приедет нарочно, лишь бы доказать Ане, что она неверящая дура. И подарка нового не купит, обойдется она, раз так.