Шумная детская площадка осталась позади. Напротив падика возникла мертвая зона тишины, и только в ушах раздавалось: «Вшш. Пшш. Вшш. Пшш».
Глеб хотел было зайти внутрь, отыскать по памяти дверь четырехкомнатной квартиры, позвонить, спросить. Что спросить? У кого? Зачем он пришел? Он бы не ответил. «Как там училка цитировала? Вы и убились?» – вспомнилась минувшая литра.
«Нет, ну он же сам виноват, нарушил конкретный закон – и получай теперь, и батя твой тоже наверняка был со всем этим…» Глеб направился к полицейской машине. Внутри сидел за рулем человек, похожий на манекен полицейского. Постучать ему, спросить? Страшно почему-то.
«А на Вована стучать не страшно было, угу».
Постучал. Темное стекло медленно опустилось.
– Здравствуйте. Не подскажете, что здесь произошло? Дверь открыта…
– Не подскажу, – сиплый голос. – Притон накрыли, не подлежит разглашению. Ты сам из какой хаты, любопытный?
– Я вообще из соседнего дома. Что, уже и спросить нельзя?
– А ты меня козлить не вздумай. Иди себе.
Глеб стиснул зубы, молча развернулся назад к подъезду.
«Ладно, это ведь точно из-за Володиного бати. Из-за его дел. Не из-за меня. Пойду домой».
Вывод Глеба, что вряд ли он был главной причиной облавы на влиятельную семейку, успокаивал только по пути и дома обернулся темной стороной. Глеб чувствовал себя уликой, инструментом. Снова лишь инструментом – либо, того хуже, деталькой механизма, которая работала на общую картину. Пусть и не желая. Как и Надя. Но в большей степени, чем Надя. Посадить отца Володи. Выиграть выборы. Что там еще? Может, и к Ане съездить, чтобы… Нет! Деталькам тоже ведь свойственно ломаться, смещаться в сторону и протяжно скрипеть!
В своей комнате Глеб мигом упал на кровать, отчего та скрипнула. Он достал из кармана новый айфон, подаренный мамой на Рождество, и принялся листать ленту.
Андрей 14:48
Привет, Глеб. Как жизнь? Пойдем в бассейн в пятницу вечером? Я насколько понимаю, ты уже оправился. Неделю назад вон румяный икру трескал, я в сторис видел. Пора жир подразогнать, как считаешь?
Глеб силился ответить отцу дежурным согласием, но нужные слова не лезли, к тому же автозамена на необжитом еще устройстве выдавала «а у тебя кадиллак» вместо «а у тебя как дела». Вшш-пшш. «Феррари» Глебу всегда больше нравились. Он вспомнил, как мечтал о спорткаре, и внутри дернулась обида. Обида непонятно на что, зато совершенно ясно из-за чего. Никакие планы не клеились. Все расползалось, покрывалось шумом. Глеб вскочил с кровати, отшвырнул айфон, огляделся. За окном валил снег. Что-то в собственной комнате его смущало. Он встал, сгреб в кучу тетрадки, ноут, маркеры и ручки, старые учебники, заданную книжку того же Достоевского. Как Володя тогда сказал? «Я всего лишь балуюсь, это пацаны мои нехило так убиваются». Глеб открыл шкаф, вывалил одежду на пол: кардиган, купленную весной рубашку с твердым воротником. Он искал глазами пакет. В желтый чемоданчик, пылившийся на балконе с доковидных времен, вещи полностью бы не влезли. Затем Глеб взял айфон и напечатал отцу четыре слова.
Глеб 16:13
К тебе можно переехать?
Андрей 16:18
Ух ты ж
Насовсем? Когда?
Глеб 16:18
Сейчас. Случилось кое-что
Андрей 16:20
Давай через два часа? Я с работы вернусь
Через два часа с работы могла вернуться и мама, а перспектива видеться с ней пугала, поэтому Глеб свалил раньше. Он проехал душный круг по кольцевой, стоял в заднице вагона, нагруженный чемоданчиком и двумя икеевскими сумками, ловил на себе то недоверчивые, то понимающие взгляды: студентик, прибыл покорять стольный град. Потом пришлось еще потусить в подъезде. К счастью, Глеб знал код, иначе бы замерз до колкостей в адрес неторопливого отца, который, как назло, пропал из онлайна. Сидя на ступеньках того самого лестничного пролета, где отец учил его по-особенному нырять, Глеб ощущал, как от сумок начинает болеть спина. Размышлял, что скажет маме, когда она его хватится. Предъявить ей, что она тайком спит с подполковником? Или сказать, что угробила жизнь его бывшему другу, мудаку, конечно, но тем не менее? Или самую правдивую обиду высказать – что мама сделала его стукачом? А может, еще правдивей – что она как будто с ума сходит с этим назначением?
Когда отец все же явился, Глеб решил, пусть отец сначала с мамой и говорит. Он обещал помочь, в конце концов. Только к Ане по-любому нужно ехать, из принципа. Визу же мама не отберет… Или?
Возле белой стены
Две вытянутые лампы мерцали на потолке, шальные в общей скупой иллюминации. Два человека стояли рядом с Глебом и время от времени цедили горечь сквозь зубы.
– Четвертый гейт. Наверх через парфюмерию?
– Нет. Наоборот, это надо спуститься. Он под лестницей, где еще белая такая стена. Ты просто ни черта, Свет, не помнишь.
– Белая стена? В Шарике в зоне вылета? М-да. Ты слышишь, о чем говоришь? Там сто процентов нет никакой белой стены.
Здесь Глебу нравилось больше, чем в других московских аэропортах. В Жуковском он не был, Домодедово на его памяти пахло картошкой по-деревенски и базарным зноем, а Внуково прочно ассоциировалось с очередями и сарайным интерьером. Зато Шереметьево, откуда Глеб примерно через два часа должен был вылететь в Брюссель, казалось теплым и спокойным городком с кучей заманчивых лавочек и закутков.
– Папаше твоему бесполезно объяснять, – вздохнула мама, повернувшись в сторону Глеба. – Он только и умеет по мелочи пакостить. Справку про тест взял?
– Взял.
– Кто еще кому пакостит… – не забыл вставить отец.
Вид у него был мрачный, какой-то усталый, невыспавшийся. Собирались в спешке, одежду погладить не успели, долго прогревали машину. Потом еще мама сразу наехала на отца за то, что тот забронил Глебу из Бельгии автобус. Европейскими автобусами было, по ее мнению, путешествовать невозможно, особенно теперь, когда там из-за омикрона вроде бы нужны не просто маски, а респираторы.
– Ты помнишь, как мы договорились?
– Угу. Я прилетаю, подключаю роуминг и пишу вам обоим. Потом пишу с вокзала в Дюссельдорфе. Потом, когда буду у Ани, звоню, – пробурчал Глеб заколебавшую инструкцию.
– Мне можешь не звонить, просто отпиши, – сказал отец, на что мама беззвучно ухмыльнулась: вот видишь, зря ты с ним связался, он о тебе не заботится.
«Это твой выбор. Неправильный выбор», – произнесла она, когда узнала, что Глеб насовсем свалил к отцу. Никаких скандалов. Следовало уже вызубрить: мама не ругается, если от нее ругани ждешь. На тяжкие новости и экстремальные ситуации она всегда реагирует как будто на расслабоне. Глеб еще трижды наведывался к ней за некоторыми вещами, и мама, работавшая из дома, даже не особо докапывалась, почему он решил переехать. Она то ли изображала благородство, то ли действительно его проявляла – а может, и все сразу. «Не буду скрывать, что мне грустно. Очень грустно. Но я думаю, ты еще сам ко мне вернешься. Я делаю как надо, ты рано или поздно поймешь», – сказала она, когда Глеб отдал ей ключи. Он решил оставить проигрыватель и пластинку, Анин подарок. И перед мамой не пускался в объяснения. Она, в черном пиджаке на бирюзовое платье, с воспаленными от компа глазами и идеальным макияжем, снова от него ускользала. Глеб устал гадать, что и как она усваивает из его слов. Он просто крепко обнял ее на прощание. «Надеюсь, это ты поймешь, как надо было. А с папой пожить вообще тоже справедливо», – не выдержал. «Ты из-за Димы?» – спросила мама, и Глеб не осмелился уточнить, из-за какого Димы, лишь отрицательно мотнул головой и вышел прочь, к такси.
У отца Глебу жилось не плохо и не хорошо, а никак. Отец его выслушал, сочувственно похлопал по плечу и сказал, что Глеб молодец, что сделал все правильно и от мамы с ее друзьями-гэбистами лучше держаться подальше. Глеб и раньше много раз ночевал у отца, а теперь типичный выходной день с отцом точно бы растянулся до размеров рутины. Глеб не обращал внимания на долгий путь от метро, на то, что отец иногда приходил поздно и с какими-то, видимо всегда разными, барышнями, которые потом больше не появлялись, а лишь будили его небрежным смехом из кухни. Не обращал он внимания и на ворчливого консьержа, и даже на потрясающе удобную, квадратную ортопедическую подушку. Он вовсю готовился к поездке: сдал заранее тест на подготовительных курсах и сварганил рефераты по трем предметам, поскольку не попадал на уроки в пятницу и понедельник. Глеб заканчивал с врачебной морокой, радуясь, что головокружение наконец-то исчезло, а звуки… к звукам он, видимо, привык. И в аэропорту шум звучал фоном, неблизким прибоем океана, который прерывали разве что родительские бла-бла-бла…
– Тебе тоже взял капучино. – Отец вернулся. Он отлучался в туалет, пока Глеб при помощи автомата упаковывал чемоданчик с вещами, в основном с одеждой.
– Отравить меня решил? – Мама стояла, опершись на инфостенд.
– Господи, Света! Ты ведь и не шутишь.
Глеб выругался, не стесняясь родителей. Сегодня они оба его бесили. Бесил и автомат-упаковщик. Пленка топорщилась, сворачивалась по краям в белесые катышки, отчего чемоданчик походил на треснутое яйцо, у которого из-под бледно-желтой скорлупы торчат сгустки белка.
– Полтора часа до начала посадки. Мне идти на паспортный контроль, наверно, пора.
– Да, – кивнул отец. – Будь осторожней, главное, смотри внимательно все в навигаторе и не ругайся там с… ни с кем не ругайся.
– Если что случится, пиши мне, а я подключу дядю Гришу из посольства…
– Да уж, ты горазда своих друзей подключать! – оскалился отец.
– По крайней мере, они мне не врут и детей у меня не воруют. Дядя Гриша, между прочим, не ныл, а сразу все сделал.
– Что же это за волшебник такой…
Глеб обнял отца, а после маму, чтобы поскорее прервать очередной сеанс боевого трепа. Оглянулся он единожды, у линии, за которой ждал таможенник. Отец и мама стояли по разные стороны зала. Две лампы на потолке все моргали белым светом, непохожие своей судорогой на остальные, соседние лампы.