не имеют жестких границ;
относительно неустойчивые (или «рыхлые»);
заведомо неполные;
«ненаучные» (т. е. не опираются на научные теории или эксперименты);
экономичные, т. е. не требуют больших ресурсов для своего использования.
Когда мы взаимодействуем с окружающей средой, с другими людьми или с техническими устройствами, у нас формируются ментальные модели самих себя и окружающих предметов или ситуаций. Такие модели обеспечивают прогноз и объяснение, необходимые для успешного действия или взаимодействия между людьми[104]. Эти идеи легли в основу психологических основ дизайна, поскольку позволяют объяснить, чем удобные в использовании вещи отличаются от неудобных, и исправлять ошибки дизайнеров еще на стадии разработки новых изделий[105].
У ментальных моделей много занятных особенностей, отметим некоторые из них.
Часто в обыденных представлениях о вещах и событиях можно заметить жесткую связь между словом, называющим какую-то группу явлений, и самими этими явлениями. Исследования показали, что испытуемые могут относиться к языковым категориям не как к созданным людьми, но как к находящимся в самой реальности. За счет этого окружающий нас мир оказывается разделенным на непересекающиеся и взаимно непроницаемые части. Скажем, испытуемые часто считают, что категории, описывающие живых существ, абсолютно реальны. Трудно спорить с тем, что кошки отличаются от собак, а коровы – от лошадей. Но такое же жесткое деление присутствует и внутри каждой из названных категорий: пудели – это совсем не овчарки и не мопсы, а терьеры – не бульдоги и не лабрадоры и т. д. Когда психологи стали выяснять, что лежит в основании такого деления, то выяснилось, что и предметы, и живые существа с точки зрения обыденного мышления обладают некой уникальной сущностью, делающей их именно такими, какие они есть. У кошек есть что-то типа «кошачести» (или «кошковости»?), и поэтому они являются кошками, у собак – «собачность», у лошадей – «лошадность» и т. п. (У овчарок, соответственно, «овчарковость»!) Оценивая свои вкусовые ощущения, мы говорим: это настоящий индийский чай или настоящее французское вино. Многие люди уверены, что настоящие мужчины всегда и во всем отличаются от любых женщин (и наоборот). Пожилые люди, вспоминая свою молодость, говорят о том, что молодежь тогда была другая: горящая идеей, мотивированная, инициативная и целеустремленная, веселая, неунывающая – не чета теперешней, которая как будто бы и не молодежь совсем. Ряд сходных примеров можно продолжать и продолжать.
Подобное свойство получило название «эссенциализм» (от лат. essentia – сущность). Оно состоит в том, что знакомые предметы или группы людей оказываются носителями устойчивого набора практически неизменных признаков, составляющих их суть, – например, той самой кошачести. Это приводит к целому ряду заметных психологических последствий. О том, что границы между категориями оказываются резко выраженными, почти непроницаемыми, мы уже говорили. Например, даже совсем маленькие дети уверены, что крольчонок, выращенный обезьянами, сохранит свойства своего биологического вида: у него не появятся короткие уши, и он не станет предпочитать моркови бананы. Эта уверенность кажется вполне резонной. Но она становится гораздо менее обоснованной, когда мы не находим общих психологических черт у мужчин и женщин или у представителей разных поколений. Или когда на фоне французского вина крымское или немецкое вино просто не считается вином, а шриланкийский или грузинский чай не считается чаем на фоне индийского.
Что мы можем сказать об устройстве этих примеров? Заметно, что представители одной категории имеют много общих признаков, а все различия между ними кажутся несущественными. Любая собака – всегда собака, а не кошка, но и любая колли – всегда колли, а не мастиф! Все терьеры невероятно похожи друг на друга и резко отличаются от коккер-спаниелей. Но можно сделать и еще один шаг. Мы часто говорим: он сегодня не похож сам на себя или она чувствует себя «не в своей тарелке». Т. е. происходит сильная (очень сильная!) переоценка сходства представителей одной категории при игнорировании их различий. Это происходит, даже если категория содержит всего одного представителя – конкретного человека Петю Иванова или Машу Сидорову с его или ее характером, привычками и принятой манерой поведения.
Некоторые из этих общих признаков оказываются «внутренними» или даже совсем невидимыми. Ведь кошку делает кошкой не просто наличие усов, лап и хвоста, а что-то такое, что придает ей кошачесть (или кошковость?). Иначе почему она кошка, ведь лапы, усы и хвост есть у многих животных? И не забудем про единое название, которое жестко очерчивает круг представителей одной категории из числа всех остальных. Таким названием могут служить и собственные имя и фамилия человека. Уже упомянутый Петя Иванов (как и любой из нас) – единственный в своем роде и резко отличается от всех других Петь Ивановых.
Еще одна заметная черта многих ментальных моделей получила название «телеологизм» (от греч. teleos – цель). Речь идет о том, как мы воспринимаем и объясняем самые разные процессы (в том числе поступки людей). Начнем с известного примера, который принадлежит Ж. Пиаже. Детское мышление обладает целым рядом ярких особенностей. Одна из них состоит в особом устройстве детских объяснений. «Зачем в каждую вишню обязательно кладут косточку?» – спрашивает маленький ребенок старших. Или в ответ на вопрос взрослого, почему летом дует ветер, он отвечает: «Чтобы нам было не так жарко!» В обоих случаях мы видим наличие явно подразумеваемой цели: именно она обеспечивает связь между явлениями. Причем в одном случае цель принадлежит человеку, который, по-видимому, изготавливает вишни с косточками и развешивает их на деревья, а в другом случае – ветру, который старается нам угодить.
Подобная структура объяснения сохраняется и в более позднем возрасте: описывать самые разные процессы с помощью чьих-то намерений – привычно и удобно. Это касается как физических предметов (медленно работающий компьютер – «тормозит» или «не хочет работать», мобильный телефон «подслушивает» наши разговоры, никак не находимые на столе ключи «прячутся» от нас), так и политических и социальных процессов и явлений. Отсюда, скажем, «растут ноги» у большинства теорий заговора. Как показывают исследования, их сторонники отличаются от обычных испытуемых повышенной способностью видеть причину событий в чьих-то сознательных намерениях. И тут на сцену выходит мировое или локальное правительство (чаще всего правительство США), коллективный Запад, рептилоиды, представители определенных «нехороших» национальностей, и т. д. и т. п. Именно им приписывается источник активной и злой воли, определяющий повестку и заставляющий мировую или региональную историю двигаться в выгодную для них сторону. Заговоры в истории, безусловно, имели и имеют место, но объяснять с их помощью всю социальную и политическую жизнь – это пример особых ментальных моделей.
На этом фоне становится ясно, почему таким сложным и контринтуитивным оказывается понятие случайности. Ведь оно касается событий и процессов, которые протекают «естественным» путем, безо всякого специального воздействия извне. И уж совсем трудным для понимания оказывается случай, когда произвольная целенаправленная деятельность множества людей складывается в единый исторический процесс, в котором начинают играть роль не только индивидуальные или групповые интересы, цели, планы и намерения, но также случайность и вероятностные закономерности. Здесь ментальные модели «нервно курят в сторонке» – для объяснения таких случаев они не подходят.
В связи с этим полезно знать, с какими ситуациями ментальные модели справляются хорошо, а когда ведут к ошибкам. Как показывают исследования, ментальные модели обнаруживаются в тех случаях, когда нужно дать быстрое объяснение каких-то событий или процессов – скажем, в ответ на неожиданность, которая происходит на ваших глазах или о которой вас спрашивают. По-видимому, именно такими были для детей вопросы о смене дня и ночи или о работе сердца в исследованиях, приведенных выше. С другой стороны, ментальные модели могут быть основой и для значительно более устойчивых и «долгоиграющих» представлений, вспомним пример о французских электриках. Однако речь идет, конечно, не о любом объяснении. Во всех случаях мы видим не только быстрые, но осмысленные и правдоподобные ответы.
Здесь в игру и вступают ментальные модели. По-видимому, они имеют локальную природу, т. е. связаны только с объясняемым явлением и позволяют сформулировать нужный ответ или быстро совершить необходимые действия. Например, починить сломанный электрический чайник или указать возможную причину явления, происходящего у вас перед глазами. Ментальные модели обнаруживаются и у детей, и у взрослых и обладают свойствами, которые делают сложные понятия, технические устройства, научные концепции действительно трудными для понимания. Но только для той формы понимания, которое опирается на научные теории. Объяснения, предлагаемые ментальными моделями, просты и доходчивы и легко приходят в голову, но совсем не гарантируют от самых разных ошибок.
Бросается в глаза, что во всех описанных случаях мы сталкиваемся с тем, что обычно называют «наивными теориями»[106], то есть с житейскими объяснениями тех или иных явлений. Если их сопоставить с соответствующими научными теориями (например, объясняющими кровообращение или смену дня и ночи), то существенные отличия будут наглядны. Наивные физика, биология или психология не выдерживают строгой проверки. В подобных объяснениях легко найти логические неувязки, лакуны, несоответствия эмпирическим данным, опору на наглядные, а не на значимые свойства предметов и т. п. Однако такое сравнение можно произвести только в особых условиях: придумав специальные задания, которые продемонстрируют слабости «наивных теорий». Причем это вовсе их не разрушает и не обесценивает. Как мы видели, такие представления вполне справляются со своими локальными задачами, но не становятся от этого научными теориями.