– Так точно, товарищ Сталин, – коротко по-армейски ответил генерал.
– Ну, вот и хорошо, что вы поняли. Но учтите еще одно обстоятельство – с учетом ограниченной пропускной способности Транссиба надо сделать все возможное, чтобы указанный транспортный негатив не помешал бы в проведении этого секретного мероприятия. Максимально нужно сократить сроки переброски войск.
– Будем делать все, чтобы решить задачу, и я считаю, что она решаема с учетом общей обстановки и знания местных условий. У нас есть резервы, – четко отчеканил командующий Дальневосточным фронтом.
– Тогда на этом и закончим. – Сталин привстал из-за стола, чтобы дотянуться до потухшей трубки. – Свободны, товарищи…
С учетом слабой пропускной способности единственной железнодорожной ветки, эвакуации на Восток промышленного оборудования и населения с Запада, технических возможностей и инструкций наркомата путей сообщения (НКПС) переброска войск могла занять несколько месяцев. Но железнодорожники нарушили все возможные технические ограничения. Дальневосточные дивизии были переброшены на Запад в течение… трех недель!!! Поезда шли при полной светомаскировке, без световых сигналов, со скоростью курьерских – 800 км в сутки. Это были хорошо оснащенные и обученные дивизии, отличающиеся высокой боеспособностью.
Со временем танковый стратег вермахта генерал-полковник Гейнц Гудериан по поводу переброски наших войск с Дальнего Востока напишет:
«Эти войска с невероятной до сих пор скоростью, эшелон за эшелоном, были направлены на наш фронт».
Исповедь солдата
О событиях битвы под Москвой, как правило, читатели осведомлены из мемуаров, написанных полководцами. Так уж заведено, подобные мемуары нередко повествовали о жизни, которую мемуарист хотел бы прожить. Как отмечал польский поэт и автор коротких афоризмов Станислав Ежи Лец, – описание жизни человека, выдуманное им самим, является подлинным.
Но мне хотелось вложить в рукопись книги слова солдатской правды, услышанные от рядового бойца из заснеженных окопов зимы образца 41–42-х годов под Москвою, пережившего ад одного из крупнейших сражений Великой Отечественной войны.
Работая над этой книгой, автор взял эксклюзивное интервью у коренного жителя столицы, участника Московской битвы, воевавшего рядовым 77-го стрелкового полка Шорина Валентина Алексеевича, ставшего в последующем видным дипломатическим работником.
За особые заслуги перед Советским Союзом и Российской Федерацией в области внешней политики распоряжением Президента РФ В.В.Путина от 29 декабря 2001 года № 724-рп ему было установлено дополнительное к пенсии пожизненное ежемесячное материальное обеспечение. А заслуг у этого человека много, но о них в другом повествовании. Мемуаров он не писал. А когда автор спросил у него – почему, ответ последовал четкий и глубокий по смыслу:
– Хм… Мемуары – это публичная исповедь в грехах своих ближних. А я не хочу плодить грехи.
– Валентин Алексеевич, как вы попали на фронт и когда? – интересуюсь у бывалого солдата, обожженного войной на всю оставшуюся жизнь.
– 17 июня 1941 года после окончания десятого класса 434-й средней школы бывшего Сталинского района Москвы у нас был выпускной вечер. Помню, нашего классного руководителя и директора школы мобилизовали в армию. Выступал перед нами новый директор, призвавший нас, парней, на фоне неспокойной ситуации и возможной войны с немцами поступать в военные училища…
– Подавали заявления?
– Да! С нашего класса, если память не изменяет, трое уехало поступать в военные училища: Таушнянский, Либерман, Шмырев…
– А каким запомнился вам день 22 июня?
– Помню, в этот день мы, пацаны соседских дворов, до умопомрачения играли на небольшом пятачке «ничейной земли» в футбол. Такую землю для игр в футбол, лапту, городки можно было тогда встретить в любом микрорайоне столицы. Ворота обозначили брошенными на землю майками и рубахами. Играли несколько многочасовых таймов с переносом окончания матча «до последнего гола». Этих последних голов, наверное, было штук десять – так хотелось играть. Сил было полно в молодом теле…
Узнали о начале войны только к исходу дня. Когда пришло осознание, что враг опасный, война будет большая и, по всей вероятности, надолго, побежали в военкомат с просьбой призвать в армию. Растерянный военком нас почему-то прогнал, заявив, что у него много забот с призывниками 20-го года рождения, а вы, мол, еще «зеленые фрукты», должны немного «поспеть».
Но вскоре и нас, восемнадцатилетних, погрузили в машины и отправили на рытье противотанковых рвов. Ехали ночью, поэтому трудно было ориентироваться на местности. На утро подвезли к Днепру в районе между Вязьмой и Смоленском. Жили в зданиях опустевших клубов, школ, ферм. Организаторы кормить нас часто забывали. Мы завидовали проходящим на запад войскам с дымящимися на ходу полевыми кухнями. Радовались, когда останавливалась какая-то часть. Командиры отдавали приказ накормить и нас…
– А когда вас призвали в армию?
– Вскоре… Я оказался в 77-м стрелковом полку 26-й стрелковой дивизии 8-го стрелкового корпуса 20-й армии Западного фронта. Солдаты в основном были с начальным образованием. У нас в батальоне имелось три роты. Первая, вооруженная автоматами ППШ, вторая – винтовками с боезапасом от 3 до 9 патронов у каждого стрелка, третья – ополченцы без оружия. Им сказали командиры: ваше оружие на поле брани…
Я стал командиром противотанкового орудия – 45-мм пушки – «сорокапятки». Расчет – 7 человек, вес пушечки в боевом снаряжении полтонны. Как правило, ее таскали три лошадки. Они довозили пушку с зарядными ящиками до позиции, затем коневоды уводили наши «живые моторы» в тыл. Берегли «лошадиные силы». В декабре сорок первого в районе Волоколамска наша 26-я дивизия полегла полностью вместе с 77-м стрелковым полком.
Видел проход мимо наших позиций конной группы под командованием генерала Льва Михайловича Доватора. Помню, стоял морозный, заснеженный день. А они все мчались в темных бурках. Я тогда подумал – они ведь мишенями станут на белом фоне заснеженного поля. Через несколько дней доваторцы уже возвращались на лошадях в белых маскхалатах. Недавно я прочитал стихотворение гвардии старшего сержанта Я.Е.Энтина и был поражен точностью передаваемых впечатлений. Оно меня тронуло до глубины души.
Вот послушайте:
В атаку конь тебя несет,
В бою нет ближе друга.
От верной смерти он спасет —
Хоть дождь, хоть снег, хоть вьюга.
Туман, Огонь, Индус, Стратег,
Русалка, Ветер, Гладиатор, —
Такие клички лошадям
Любил давать Доватор!
24 декабря меня, как в прошлом увлекавшегося спортом, отобрали в лыжный батальон 2-го кавалерийского корпуса генерала Белова. Сначала закапризничал – как так, в век моторов и брони буду воевать в лошадином войске. Потом мнение изменилось. Конница 41-го отличалась от своей сестры 21-го года. А потом много хорошего узнал о самом корпусном командире Павле Алексеевиче Белове. Он был действительно отец солдата – ярким представителем того алмазного фонда людей Советского Союза, без которых немыслима бы Победа и Праздник – 9 мая 1945 года.
Павел Алексеевич был очень авторитетный среди командиров, но, к сожалению, до сих пор почему-то мало знаком широкой публике…
Когда я слушал исповедь солдата, то поймал и себя на мысли, а ведь действительно, как мало знакомо это имя. Стал искать материалы и нашел в этом скромном, высококультурном, образованном генерале очень много такого, за что его можно назвать Человеком.
9 января сорок первого корпус был включен в состав Западного фронта. Это было время, когда в эскадронах оставалось по 6–8 человек из числа начавших войну. Более пяти месяцев остатки корпуса сражались в тылу немцев в ходе Ржевско-Вяземской операции вместе с партизанами. За успехи в боях под Каширой 2-й кавалерийский корпус был преобразован в 1-й гвардейский.
Следует отметить, что гений и грамотность генерала Белова не были по достоинству оценены и обласканы представителем Ставки, командующим Западным фронтом Г.К.Жуковым. Его корпус бросали на самые тяжелые участки фронта – затыкать так называемые «дыры и прорехи».
Так, корпус Белова по приказу Жукова был направлен на взятие Серпухова, но обещанной поддержки выделено не было. И только грамотные действия и личное мужество командира кавкорпуса спасли ситуацию. Был случай, когда по приказу того же Жукова корпус 21 декабря 1941 года был снят с пунктов переформирования и его бросили на освобождение небольшого подмосковного городка. Выяснилось потом, что, таким образом, освобождением ни тактически, ни стратегически не значимого объекта в операциях под Москвой Жуков решил сделать подарок вождю в день его рождения. Белов возмутился, посчитал этот приказ преступным в силу неподготовленности операции и отсутствия артиллерийской и авиационной поддержки.
Из прочитанного большого объема материалов о взаимоотношениях Белова и Жукова сложилось впечатление, что представитель Ставки завидовал интеллекту корпусного генерала и глубокому уважению к нему солдат и офицеров.
Интересный материал о личности генерала Белова приводит Ф.Свердлов со ссылкой на начальника разведки 1-го гвардейского корпуса полковника А.Кононенко, который брал интервью у полковника Л.Любашевского:
– Я был комиссаром штаба Группы войск Белова с начала февраля месяца (1942 года. – Авт.)… Через мои руки проходили все документы фронта. По долгу службы мне поневоле приходилось все их читать и докладывать. Я не собираюсь вникать в их оперативный смысл или ошибочность, дело, пожалуй, не в этом. Все важные документы, как правило, подписывались Жуковым и Булганиным (член Военного совета Западного фронта. – Авт.)
Честно скажу, что во всех документах красной нитью проходила беспощадность Жукова; она была направлена в первую очередь на ограничение прав и инициативы Белова. Именно сковывание инициативы Белова. Жестокость, грубость Жукова, доходящая до оскорбления личности, вот в чем его главная ошибка.