— Написал сегодня хоть что-нибудь?
Роберт не отвечает, уперся и, видать, на самом деле собирается читать, несмотря на упреки, что не пишет; ничего ведь так и не написал, и Жена об этом прекрасно знает, иначе не стала бы спрашивать. Она находит под одеялом его член, еще горячий, но отвергнутый, обиженный. Жена снисходит к нему, берет его в рот и не собирается выпускать до тех пор, пока не получит репарации; обычно это длится недолго, впрочем, процесс можно и ускорить, поскрести коготочками; так даже удобнее, не надо идти в ванную, достаточно проглотить, потом повернуться спиной и спать. Свет он погасит сам.
— Сколько я с тобою сплю, никогда мне ничего не снится, слышишь?
Роберт не лжет, ему никогда ничего не снилось, он пытался уговорить себя, что сны ему снятся, только он не может вспомнить их, во всяком случае, он всегда был как бы отрезан от снов и всегда переживал это как свою неполноценность, но, когда его спрашивали, хорошо ли он спал, ему не на что было пожаловаться, и действительно: кошмары его не беспокоили, спал он в полной отключке, ровно, слепо. «Даже зверям снятся сны, — думал он. — Я несчастен. Жизнь без снов — это жизнь без смысла, — думал он. — А ведь есть люди, которые и разговаривают во сне, более того, разговаривают на неизвестных им языках», — жаловался он мысленно. Из того, что ему не снились сны, он делал метафизические выводы: ему казалось, что отсутствие снов — это признак отсутствия души, и боялся, что жизнь после смерти — этот бесконечный сон бессмертной души — обойдет его стороной; молитвы о даровании сновидений также не давали результата. «Бог не слышит меня, потому что я молюсь только умом, а не душой. Потому что я человек бездушный» — вот какие мысли терзали его.
— Слышишь?
Жена не слышит его, что-то бормочет и вертится во сне, Роберт решил потревожить ее, потому что догадывается, что у Жены эротический сон, он ревниво смотрит на нее, ему кажется, что Жена изменяет ему с ним же самим (ему в голову не приходит, что Жене может сниться кто-то другой). Из-за стены доносится передаваемая в это время по радио молитва, минуту спустя молитва приближается со стороны двери в портативном радиоприемнике, поднесенном к уху Тещи, которая каждый день на заре приходит проверить, чтобы зять не проспал. Превыше всего Теща ценит семейную гармонию и порядок, она верит, что порядочный человек — это такой человек, который подчиняется определенному порядку, принципам гармонической жизни; Теща борется за порядок в доме, заботится о завтраке для мужчин. Она разделяет традиционные ценности, в числе которых борьба за семейную гармонию, а потому она крутится по кухне в халате, заваривает чай, ставит тарелку с бутербродами на стол; мужчины садятся за стол в выходных костюмах. Тесть открывает ноутбук и читает под кофе последний выпуск интернет-газеты, потом вбивает свою фамилию в поисковик и проверяет, где что сказано о нем нового за последние двадцать четыре часа, не важно — плохого или хорошего, потому что хуже всего будет, если в какой-то из дней ничего нового не появится, Тесть не хотел бы дожить до такого дня, когда не найдет о себе никакой свежей информации; Тесть боится не столько смерти, сколько несуществования. Он боится, что мог бы скатиться в несущественность, панически трепещет от одной только мысли, что настанет такой день, когда его поступки, речи, все, что он сделает, станет несущественным и в СМИ не будет никакого упоминания; несущественность — это несуществование. Тесть еще в детстве заболел мыслью иметь улицу своего имени, с той поры он всегда расспрашивал о тех, в честь кого названа та или иная улица; где бы он ни появился, везде он читал таблички с фамилиями тех, в честь кого названа улица, и проверял, чем тот прославился; детство Тестя выпало на то время, когда улицы называли в честь так называемых деятелей; когда нельзя было найти никаких сведений о том, в честь кого названа улица в маленьком городке, старшие говорили: «Наверное, это был какой-то деятель», так что Тесть решил, что будет деятелем, что бы это слово ни значило. Со временем он понял, что деятель — это такой человек, деяния которого существенны, заметны, фиксируются и остаются в памяти, чаще всего именно потому, что он — представитель властей, а значит, его деятельность влияет на ход всех важных дел и, как знать, может, и истории. Тесть пребывает у кормила власти так давно, что, видимо, не выжил бы, если бы его лишили власти. Он тогда мог бы действовать, сколько душе угодно, но никто не обратил бы на это никакого внимания. Тесть со страхом ждет того дня, когда не найдет о себе ничего нового в прессе. Есть еще одна немаловажная привилегия, от которой отвыкнуть в городе с низкой пропускной способностью дорожной сети невозможно: Тестю, как высокопоставленному деятелю с депутатским иммунитетом, положена мигалка, благодаря которой вечно забитые улицы для него не являются проблемой: когда он едет со спецсигналом в правительственном лимузине, машины сами расступаются, словно Красное море перед Моисеем, нет такой пробки, которую мигалка не смогла бы выбить; Тестю пока еще не случалось стоять в пробках, он не знает, как это иногда бывает приятно, Роберт не разговаривал с ним об этом.
— Опять меня цитируют.
Сегодня Тесть очень доволен, вчера он был в хорошей форме: мало того что он довольно удачно выступал в сейме (большинство депутатов из его фракции испытывают трудности с формулированием мысли, так что прибегают к его врожденному ораторскому таланту, Тесть — записной оратор, голос своей партии, хорошо смотрится в СМИ, его невозможно вывести из равновесия), так он еще добавил в кулуарах, там всегда говорят то, о чем не принято говорить с трибун, но журналисты рассчитывают как раз на эти его неофициальные высказывания, цитируют его как «депутата, который просил не называть его имени», но и так всем известно, о ком речь, Тесть в качестве депутата, просившего не называть его имени, — любимец СМИ, он получил предложение от нескольких солидных издательств опубликовать свои высказывания в книге под названием «Депутат, который просил не называть его имени», но Тесть пока что не соглашается, он пока подождет, он не хочет вступать в конкуренцию с зятем; в конце концов, кто писатель — он или Роберт? Тем временем Тесть читает вслух свое исключительно остроумное интервью, а Теща, которая уже соблюла утреннюю гармонию, подала завтрак и поправила мужу галстук, начинает сердиться:
— Почему опять неофициально, почему без упоминания фамилии? Это говорит об отсутствии личной смелости. Это свидетельствует о том, что совесть нечиста. Это худший вид трусости и конформизма. Его преподобие всегда говорит прямо и без обиняков, он не боится, что кому-то это может не понравиться. Достаточно только начать служить Истине, и человек сразу перестает бояться; может быть, тебе как-нибудь попробовать?
Тесть и эту чепуху, прямо из радио перенятую, пропустил бы мимо ушей и не стал бы комментировать, но за столом сидит Роберт, как раз доедает завтрак и прислушивается, а в присутствии Роберта Тесть обязан остаться хозяином положения, а потому отвечает:
— Моя дорогая, дипломатия требует до определенного времени сообщать некоторые сведения анонимно. Здесь преследуется одно: чтобы само общество первым под ними подписалось.
И прежде чем Теща успеет еще что-нибудь выдать, Тесть меняет тему; он вежливо, но решительно (как он сам говорит, он никогда ничего не достиг бы в жизни и особенно в политике, если бы не вежливая решительность) спрашивает Роберта:
— Ну и как там писательство?
— Да никак. Нет вдохновения.
— Вдохновение? Оно нужно поэтам. А вот если у тебя не хватает идей, я мог бы посодействовать…
— Я не говорю, что у меня нет идей. Просто я не могу писать.
— Что это значит? Что это за цацканье какое-то, нянченье с собой? У тебя есть талант, вот и возьми себя в руки, садись и пиши…
— К сожалению, никак. Не могу. У меня слова устали.
Роберт откашливается, не кончает завтрака, допивает кофе, благодарит, встает из-за стола и направляется к выходу. Тесть в бешенстве, ему претит такая невразумительная позиция, активный политик не может понять художника в состоянии релакса, активный деятель раздражен бездеятельностью творца, потому что творец обязан творить. У Тестя есть еще надежда, что это просто такое кокетство и что на самом деле Роберт потихоньку крапает себе какой-нибудь эпохальный роман, но прячет до поры до времени, предпочитает хранить его в тайне; так, наверняка именно так дело и обстоит, недаром же дочь уверяла его, что Роберт гений и вскоре получит Нобелевскую премию, ну а премия — ясное дело — сделает Тестя еще более уважаемым в глазах окружения; воспитать под собственной крышей нобелевского лауреата — это вам не шутки, здесь надо терпеливо ждать, присматривать, создать тепличные условия, для того он и устраивал Роберта на тепленькое и непыльное местечко, чтобы у того было в день несколько часов полного спокойствия; гении трудны в общении, они чудаковаты и капризны, Роберт наверняка что-нибудь да пишет, только не хочет сглазить; но довольно спекуляций на эту тему, надо будет все проверить, еще раз послать к нему девушку на разведку, и пусть она только попробует вернуться с пустыми руками — враз ее уволит.
Роберт беспомощен, он сидит в подвале, смотрит в монитор компьютера и не хочет приступать к писанию, потому что единственное, что приходит ему в голову, так это роман о писателе, который не может написать роман; писать о невозможности писать — это чаще всего последний гвоздь в гроб писателя, который не может писать. Роберт не хочет быть писателем в состоянии кризиса, он вообще не хочет быть писателем, он хочет, чтобы писалось само собой, как это было у него когда-то, незаметно, без усилий; как только он замечает, что написал несколько фраз романа, герой которого писатель в кризисе, он немедленно уничтожает весь текст (всегда с помощью backspace и никогда с помощью delete, Роберт подсознательно идет за стрелкой влево, предчувствуя, что это правильное направление; лишь бы только Тесть об этом не узнал).