– В настоящее время, я думаю, лучше было бы, чтобы вы ездили за покупками в экипаже, – насмешливо произнесла леди Мария. – Но вот когда вы станете маркизой, вы, если захотите, вполне можете сделать поездки в дешевых омнибусах некой своей маркой, отличительной чертой. Я лично не могу передвигаться в омнибусах, потому что там трясет и они постоянно останавливаются и кого-то там подбирают, но если вам нравится, то пожалуйста! Это будет даже оригинально.
– На самом деле вовсе не нравится, – сказала Эмили. – Я их терпеть не могу. О, как я мечтала, устав, когда-нибудь нанять экипаж!
В свое время она положила наследство, оставшееся ей от старой миссис Мэйтем, в банк, и поскольку теперь у нее не было нужды в двадцати фунтах годового дохода, могла тронуть основной капитал и из него оплачивать все необходимое. Это было очень удобно и очень ее успокаивало. Это даровало ей независимость в подготовке к жизненным переменам. Если бы ей на этом жизненном перекрестке пришлось прибегнуть к чьей-то помощи, она бы определенно чувствовала себя неловко. Более того: это было бы для нее совершенно невыносимо. Ей казалось, что в эти дни все высшие силы просто сговорились, чтобы она чувствовала себя и удобно, и достойно, и чтобы ничто не мешало ее счастью.
Лорд Уолдерхерст с интересом наблюдал за нею и за ее действиями. Он хорошо знал себя и по поводу собственного характера не питал почти никаких иллюзий. Он всегда старался беспристрастно анализировать свои чувства, и в Моллоуи пару раз спрашивал себя, а не может ли случиться так, что скромный свет его запоздалого лета растает, и он почувствует усталость и разочарование переменами в его прежде упорядоченной жизни, в которой он был занят исключительно собой. Вот захотел ты жениться, а потом вдруг видишь все дефекты и несообразности этого предприятия – то есть в конце концов, даже сама женщина, при всех ее замечательных и желанных качествах, может оказаться этой несообразностью, ведь потребуются усилия, и немалые, чтобы приспособиться к тому факту, что эта женщина все время будет рядом. Естественно, неприятно было бы прийти к такому заключению уже после того, как связал себя обещанием. На самом деле Уолдерхерст думал о подобном аспекте этой истории, но, будем справедливыми, до того, как подобрал Эмили на жаре. После же он, слегка отстранившись, просто наблюдал за развитием ситуации.
На Саут-Одли-стрит он видел Эмили каждый день, и с удивлением обнаружил, что она продолжает ему нравиться. Он не делал умственных попыток ее анализировать, он просто за нею наблюдал, всегда с любопытством и, скорее, интересом к чему-то новому, чем с наслаждением. Как только он появлялся в доме, она оживала, а это льстит любому мужчине, даже начисто лишенному воображения. Ее глаза загорались, на щеках проступал румянец, она хорошела. Он замечал, что наряды ее становились все лучше, и она меняла их чаще, чем в Моллоуи. Более наблюдательный человек был бы тронут, видя, как она, словно цветок, раскрывается лепесток за лепестком, и каждый новый наряд был таким очередным лепестком. Он даже ни разу не заподозрил, что это ее новое стремление ухаживать за собой и становиться более привлекательной говорит о том, что она надеется приподняться до уровня его вкусов.
Что касается его вкусов и свойств, то сами по себе они не были столь уж выдающимися, однако казались таковыми Эмили. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы пробудить в человеческом существе чувство, которое называется любовью, чувство действительно очень важное, которое, что бы мы по его поводу ни думали и ни говорили, правит и жизнью, и смертью. Людей оно иногда настигает, а обстоятельства всегда ему способствуют – с одним и тем же результатом, пока стоит этот свет. Эмили Фокс-Ситон была глубоко и трогательно влюблена в этого прозаичного, воспитанного в аристократической холодности человека, и все ее существо сосредоточилось на его обожании. В своих скромных фантазиях она приписывала ему свойства, вряд ли присущие какому бы то ни было человеческому созданию. Она считала, что, снизойдя до нее, он проявил такую немыслимую доброту и щедрость души, что уже одним этим заслуживает благоговения. Все было далеко не так, но для нее истина заключалась именно в этом. И как следствие таких своих мыслей, она предавалась обновлению гардероба, как предавалась бы какой-то торжественной религиозной церемонии. Обсуждая фасоны с леди Марией, заказывая платья у личной портнихи ее светлости, она представляла в этих платьях не себя, а маркизу Уолдерхерст – такую маркизу Уолдерхерст, которую бы маркиз Уолдерхерст одобрил и которой был бы доволен. Ей и в голову не приходило ожидать от него такого отношения, с каким относился к леди Агате сэр Брюс Норман.
Агата и ее возлюбленный жили в совершенно другом измерении. Эмили виделась с ними нечасто, потому что молодая любовь эгоистична и редко замечает, что, помимо влюбленных, существуют и другие люди. Они собирались пожениться как можно скорее и безотлагательно отбыть в страну грез. Оба любили путешествовать, и предстоящее морское путешествие они воспринимали как чудесно-медлительное знакомство с миром и друг с другом. Они были блаженно захвачены друг другом, им полностью хватало общества друг друга, в котором они могли беззаботно предаваться всем своим прихотям.
Морщины на лице леди Клерауэй разгладились, и стало понятно, кому ее дочери обязаны своей красотой. Этот восхитительный брак решил все проблемы. Сэр Брюс считался «самым очаровательным мужчиной в Англии» – шарм ему придавал сам факт такой его оценки. Больше не было нужды как-то менять жизнь на Керзон-стрит и задабривать торговцев и мастеровых. Впервые встретившись в городе – это произошло в гостиной на Саут-Одли-стрит, – леди Агата и Эмили Фокс-Ситон сжали друг другу руки и обменялись восхищенными взглядами.
– Вы выглядите… Вы выглядите так чудесно, мисс Фокс-Ситон, – с искренней теплотой и нежностью произнесла Агата.
Если бы она не боялась показаться слишком несдержанной, она бы назвала Эмили красавицей, поскольку та буквально расцвела. Но Агата была воспитанной молодой леди, и потому просто отметила чудесный внешний вид мисс Фокс-Ситон.
– Счастье вам к лицу, – добавила она. – Позволите ли вы мне выразить глубочайшую радость?
– Благодарю, благодарю вас, – ответила Эмили. – Все так изменилось, вы не находите?
– О да, изменилось все.
Они постояли, глядя друг другу в глаза, затем, расцепив руки и смущенно посмеиваясь, уселись поболтать.
Говорила в основном леди Агата, а Эмили Фокс-Ситон тактично направляла ее деликатные изъявления восторга этими наполненными блаженством днями. Перед Эмили разворачивалась старая добрая волшебная сказка, ставшая былью. Агата теперь еще прелестнее, думала она – стала еще более гибкой, ее светлые волосы посветлели еще сильнее, а глаза цвета незабудок сейчас еще синее, они сияли счастьем, словно настоящие, растущие на берегах рек, незабудки, синева которых всегда глубже, чем у садовых цветов. Она показалась Эмили еще выше, чем была ранее, а ее маленькая изящная головка еще больше походила на склонившийся на тонком стебельке цветок. Эмили была счастлива ее счастьем и не удивлялась ничему, что Агата рассказывала ей о сэре Брюсе. Когда она упоминала его имя или какое-то его деяние, в ее голосе появлялась особая нотка, сопровождавшаяся внезапно вспыхивавшим легким румянцем. Общаясь с другими, она была способна сохранять свою обычную легкую отстраненность, но Эмили Фокс-Ситон не была «другими». Она была той, которой изливали сердце. Агата сознавала, что мисс Фокс-Ситон застала ее в Моллоуи в том состоянии, в котором ее до той поры никто никогда не видел, что она была с ней предельно откровенна – она и сама не понимала, почему, но это произошло очень просто и естественно. Потом она была столь же искренней с Брюсом, но только с Брюсом. Между ними сформировался тот особый вид доверия, близкого к интимности, которого ни одна из них ранее не испытывали.
– Мама так счастлива, – сказала девушка, – и это чудесно. А Аликс, и Хильда, и Миллисент, и Ева – о, теперь все для них будет по-другому! Я смогу доставить им столько радостей! – с любовью воскликнула Агата. – Любая девушка, которая счастливо выходит замуж, может изменить все для своих сестер, если она, конечно, помнит, каково это… А я помню, и буду помнить. Знаю, что это такое, по опыту. А Брюс, он такой добрый, и веселый, и так гордится тем, что они красавицы. Только представьте, как они взволнованы тем, что станут подружками невесты! Брюс говорит, что все вместе мы будем похожи на сад, полный весенних цветов. И я так счастлива, – тут в глазах ее отразилось радостное облегчение, – что он молод!
Через секунду радость в ее глазах померкла – это восклицание вырвалось у нее ненамеренно. Она на мгновение вспомнила о тех днях, когда на нее с покровительственной улыбкой взирал Уолдерхерст, бывший на два года старше ее отца. Это воспоминание ее встревожило: как неделикатно было с ее стороны об этом упомянуть!
Но Эмили Фокс-Ситон тоже была искренне рада тому факту, что сэр Брюс – человек молодой, что оба они молоды и что их ждет счастье. Она была так счастлива сама, что не задавалась никакими вопросами.
– Это прекрасно! – сказала она с искренней симпатией. – Вас будут радовать одинаковые вещи. Это так чудесно, когда муж и жена любят одно и то же. Например, вам обоим может быть по душе выходить в свет или путешествовать, или вам может это не нравиться, если не нравится сэру Брюсу!
Говоря так, она ни в малейшей мере не думала о ситуациях, когда глава семейства впадал в дурное настроение из-за необходимости принимать приглашения, одеваться, ехать куда-то, в то время как его жена и дочери с нетерпением ждали приглашений. Грустные мысли о том, что ей тоже придется сидеть дома, если Уолдерхерст не захочет отправляться на званый ужин или на бал, ей и в голову прийти не могли. Она просто радовалась за леди Агату, которой было двадцать два и которая выходила замуж за человека двадцати восьми лет.