ся к роли маркизы, и делает это просто, не прилагая никаких особых усилий. Если б она была женщиной хитроумной, в этом ничего особенного не было бы. Но ее нельзя было назвать ни хитрой, ни такой уж умной, однако она без труда достигала эффекта, над которым хитроумной женщине пришлось бы не просто потрудиться – для этого требовался бы талант на грани гениальности. Как, например, случилось, когда она впервые после объявления о помолвке встретилась с одной знатной дамой, к сожалению для Уолдерхерста, состоявшей с ним в родстве. Герцогиня Меруолд считала маркиза чуть ли не своей собственностью, поскольку ему самой природой предназначено было стать супругом ее старшей дочери, замечательной молодой леди с выпирающими зубами. Она сочла успех Эмили Фокс-Ситон чем-то непристойным и не видела причин скрывать свои чувства.
– Должна вас горячо поздравить, мисс Фокс-Ситон, – объявила она, чуть ли не по-матерински покровительственно сжимая ей руку. – С того времени, как мы виделись последний раз, ваша жизнь невероятно изменилась.
– Да, невероятно, – зардевшись от благодарности, ответила Эмили. – Вы очень добры, спасибо, спасибо!
– Огромные, огромные перемены, – продолжала герцогиня с хищной улыбкой, и Уолдерхерст ждал, что она скажет далее. – Последний раз мы виделись, когда вы заходили спросить меня что-то о покупках, которые вы для меня делали. Помните? Кажется, речь шла о чулках и перчатках.
Уолдерхерст ждал, что Эмили покраснеет, стушуется в этой неловкой ситуации. Он уже был готов вмешаться, но тут Эмили, совершенно не изменившись в лице, простодушно посмотрела ее милости в глаза и с легким сожалением произнесла:
– Это были чулки. У Барратта были действительно хорошие чулки, которые уценили до фунта и одиннадцати с половиной пенсов. Вам нужно было четыре пары. Но когда я туда добралась, оказалось, что уцененные уже закончились, а те, которые продавались по два фунта и три пенса, были ничем не лучше. Я была так разочарована! Неудачно получилось.
Уолдерхерст, чтобы скрыть усмешку, поспешно принялся манипулировать моноклем. Герцогиня была одна из самых прижимистых знатных особ в Лондоне, о ее жадности ходили легенды, и эта история была из разряда тех, о которых непременно станут говорить. Тем более что при разговоре присутствовали многие, в воображении которых уже сформировался образ ее милости, разочарованной тем, что уцененные чулки закончились. А какое при этом у Эмили было лицо! В нем читались и сожаление, и доброта, и сочувствие, и все это совершенно искренне! Чудесная история!
«И она сделала это случайно! – ликуя, твердил себе Уолдерхерст. – Совершенно случайно! Она не до такой степени умна, чтобы устроить такое нарочно. Если б она сделала такое нарочно, то ее можно было бы считать самой остроумной и самой проницательной особой на свете!»
Так и сейчас, совершенно непроизвольно припоминая прошлый свой опыт, она старалась быть полезной миссис Осборн. Она изо всех сил пыталась ей помочь, чтобы хоть как-то компенсировать удар судьбы, в котором она, хоть и без всякого умысла, сыграла немаловажную роль. Точно так же, почувствовав в свое время, что должна помогать леди Агате, она почувствовала, что должна помогать Осборнам.
– Она и правда хорошая, – сказала Эстер, когда они вышли от леди Марии. – Она еще не забыла свои тяжелые времена. И в ней нет никакой претенциозности, никакой искусственности. Из-за этого ее проще терпеть.
– И на вид женщина крепкая, – добавил Осборн. – Уолдерхерст за свои деньги получил то, что требуется. Из нее получится классическая британская мать семейства.
На щеках Эстер вспыхнули красные пятна, и она с тяжелым вздохом произнесла:
– Да, наверное.
Это и на самом деле было так, отчего будущее Осборнов, отчаянно цеплявшихся за призрачный шанс, выглядело еще безнадежнее.
Глава 8
Сперва состоялась свадьба леди Агаты, и это было настоящее празднество. Дамочки, писавшие для модных газет, начали неплохо зарабатывать за несколько недель до события и продолжали еще некоторое время после. Потому что писать было не переписать. Следовало детально обрисовать каждый «цветочек из весеннего сада» – сестер-подружек невесты, их платья, глаза, восхитительную кожу и волосы каждой по отдельности, что к моменту выхода в свет уже прославит их как настоящих красавиц. Ведь красавиц под крылом леди Клерауэй оставалось пятеро, причем самой младшей было всего шесть лет. Это восхитительное создание несло невестин шлейф, а помогал ей маленький мальчик, разодетый в кружева и белый бархат.
То была свадьба года, волшебный праздник юности и красоты, счастья и надежды.
Одним из самых интересных моментов было присутствие будущей маркизы Уолдерхерст, «прекрасной мисс Фокс-Ситон». Модные газеты уделили пристальное внимание внешности Эмили. В одной было написано, что она ростом, осанкой и профилем напоминает Венеру Милосскую. Джейн Купп вырезала все упоминания о своей хозяйке и после того, как зачитывала их вслух своему молодому человеку, отсылала в Чичестер. Сама же Эмили, ревностно стремясь приспособиться к требованиям грядущего величия, была встревожена описаниями своих красот и достижений, когда случайно натыкалась на них в разных изданиях.
Свадьба же самих Уолдерхерстов была достаточно богатой и полной достоинства, но не столь пышной. А для описания чувств, которые владели Эмили в течение всего дня – от раннего утра, когда она проснулась в тишине спальни на Саут-Одли-стрит, до вечера, когда она оказалась наедине с маркизом Уолдерхерстом в частной гостиной отдаленного отеля, – потребовалось бы слишком много места.
Первое, что она, проснувшись в то утро, услышала, было биение ее собственного сердца – оно билось совсем не так, как обычно, потому что, открыв глаза, она поняла, что этот день наконец настал. То самое событие, которое еще год назад не могло привидеться ей даже во сне, сегодня должно было стать свершившимся фактом, удача, которая заставляла бы ее благоговеть, выпади она на долю какой-то другой женщины, выпала именно ей. Чем она заслужила эту удачу? – подумала она и, прижав руку ко лбу, судорожно вздохнула.
– Надеюсь, я смогу ко всему этому привыкнуть и не стану… Не разочарую его, – сказала она себе вслух и покраснела. – О! Как он добр ко мне! Разве я когда-нибудь…
Весь этот день ей казалось, что она спит и видит сон. Когда Джейн Купп принесла ей утренний чай, она приказала себе проснуться – хотя уже некоторое время бодрствовала. Джейн, которая была созданием эмоциональным, и сама находилась в таком волнении, что прежде, чем постучать в спальню, некоторое время стояла под дверью, кусая губы и стараясь овладеть собой. И все равно, когда она ставила поднос с чаем, у нее заметно дрожали руки.
– Доброе утро, Джейн, – произнесла Эмили, стараясь, чтобы голос у нее звучал как обычно.
– Доброе утро, мисс, – отозвалась Джейн. – Какое прекрасное утро, мисс. Я надеюсь… Вы хорошо себя чувствуете?
И день начался.
Он длился и длился, медленно, торжественно. Сначала шли часы удивительной подготовки к событию. Потом – великолепная торжественность самого события, собравшаяся в церкви блистательная, сверкавшая бриллиантами публика, и зрители попроще, столпившиеся у храма; люди подталкивали друг друга, обменивались более-менее уважительными комментариями, во все глаза – кто с благоговением, кто с завистью, – таращились на выходивших из храма новобрачных и их свиту. Представители знатнейших фамилий, чьи имена Эмили видела в газетах или слышала из уст своих патронесс, подходили к ней с поздравлениями. Все это время она находилась в центре постоянно менявшейся толпы и думала лишь о том, как сохранить внешнее спокойствие. Никто не знал, что она, чтобы успокоиться и убедиться, что все это происходит наяву, все повторяла и повторяла про себя: «Я выхожу замуж. Это моя свадьба. Я, Эмили Фокс-Ситон, выхожу замуж за маркиза Уолдерхерста. Ради него я не должна выглядеть глупой или взволнованной. И это не сон».
Сколько раз она повторяла себе эти слова во время церемонии, после нее и по пути на Саут-Одли-стрит, где был сервирован свадебный завтрак, сосчитать невозможно. Когда лорд Уолдерхерст помог ей выйти из кареты, и она ступила на красный ковер и увидела толпы ротозеев по обе его стороны, белые банты на сюртуках кучера и лакеев, подъезжавшие к дому один за другим экипажи, у нее закружилась голова.
– Вот она какая, маркиза! – воскликнула молодая женщина с шляпной картонкой, толкая локтем свою компаньонку. – Вот она. Что-то бледненькая, правда?
– Да Господи, ты только посмотри на все эти бриллианты и жемчуга! – воскликнула подруга. – Вот бы мне такие!
Завтрак был роскошным и долгим, гости тоже были роскошными и уходить не торопились, и когда пришло время сменить великолепие брачного наряда на дорожный костюм, Эмили уже была не в силах выдерживать напряжение. Оказавшись в тишине своей спальни вместе с Джейн Купп, она испытала невероятное облегчение.
– Джейн, – взмолилась она, – вы ведь точно знаете, сколько времени мне надо на то, чтобы одеться, и когда я должна спуститься к экипажу. Вы позволите мне смочить лоб одеколоном и просто прилечь на пять минут? Всего пять минут, Джейн. Но, пожалуйста, проследите за этим.
– Да, мисс… Простите, миледи. У вас точно есть пять минут.
И ни минутой больше: Джейн сидела в гардеробной с часами в руках и ревностно следила за стрелками. Но даже пять минут сделали свое дело.
Спускаясь по лестнице и идя сквозь толпу об руку с лордом Уолдерхерстом, она чувствовала себя уже гораздо увереннее. Гостиная, полная нарядных, сверкающих драгоценностями гостей, казалась ей волшебным садом. А потом она снова ступила на красный ковер, и снова увидела уличную толпу, ливрейных лакеев, замерших у экипажей, и большие белые банты.
Оказавшись внутри экипажа, оставляя позади затихающие вопли толпы, она повернулась к лорду Уолдерхерсту и посмотрела на него с безмятежной улыбкой.
– Что ж, – произнес он со свойственной ему оригинальностью, – вот все и закончилось.