Эстер издала короткий крик, словно подстреленная голубка, и опустила голову на руки, прямо среди еще не убранных чашек и блюдец.
– И у нее будет сын! Вот увидишь, у нее будет сын! – рыдала она. – И тогда совсем не важно, умрет он или нет!
– Ну уж нет! – завопил Осборн. – Это наш сын все получит! Все достанется нашему сыну! Черт! Черт!
– Ничего он теперь не получит, даже если я смогу родить! – рыдала она, судорожно комкая своими маленькими ручками несвежую скатерть.
Ей было совсем невмоготу. Она никогда не рассказывала ему о своих самых потаенных мечтах. По ночам она лежала без сна и смотрела в темноту, рисуя в мечтах картинки ее будущей роскошной жизни, утешение за прошлые невзгоды, реванш за все бесконечные вопли Осборна, за крики «Ночью умер Уолдерхерст!». Ох, если б только провидение хоть чуть-чуть им помогло! Если бы тайные чары, которым научила ее няня, взаправду действовали, а они бы действовали, если бы она была полностью индианкой, а не наполовину! Она уже однажды произнесла заклятье, которому ее научила Амира, а Амира обещала, что оно надежное. После этого должно пройти десять недель. Она знала об одном человеке, на которого такое заклятье подействовало. Она узнала об этом из разных намеков, а ведь она тоже кое-что понимала во всяких тайных делах, к тому же была очень наблюдательной. Тот человек умер, умер! Он чахнул прямо у нее на глазах, потом ей рассказывали, как он мучился, как страдал болями, лихорадкой, и в конце концов умер. Умер! Так что она втайне от всех сама попробовала это заклятие. И на пятой неделе они получили известие, что Уолдерхерст заболел. Еще четыре недели она была словно в лихорадке, ее кидало то в ужас, то в восторг. Но на десятой неделе маркиз не умер. Они узнали, что он ездил в Танжер вместе с какими-то важными особами, и что его «легкое недомогание» благополучно завершилось и он пребывает в добром здравии и хорошем расположении духа.
Об этой истории ее муж ничего не знал. Она не решилась ему об этом рассказать. Она вообще о многом ему не рассказывала. Он потешался над ее рассказами об оккультных верованиях, хотя она знала, что он сам, как и многие другие иностранцы, был свидетелем разного рода странностей. Но он всегда объяснял эти чудеса ловкостью самих кудесников и уверял, что никакого отношения к оккультным и потусторонним силам они не имеют. Ему не нравилось, когда она демонстрировала веру в «местные штучки», как он их называл. Он говорил, что легковерные женщины всегда выглядят глупо.
В последние несколько месяцев ее стали терзать новые мысли. В ней пробудились чувства, которых раньше не было. Она никогда не хотела детей и подозревала, что материнство – не ее стезя. Но мать-природа брала свое. Что-то стало ее заботить меньше, а что-то больше. Она теперь меньше беспокоилась по поводу настроений Осборна и стала лучше им противиться. Он начал побаиваться ее темперамента, а она начала временами использовать его против мужа. Несколько раз во время ссор она до такой степени выходила из себя, что выкрикивала ему слова, которые раньше никак не могла произнести вслух. Как-то раз он, раздраженный какой-то домашней неурядицей, грубо набросился на нее. Он орал, что не потерпит больше такого, что дважды повторять не будет.
Она вскочила и затрясла перед его носом кулачком, он даже отпрянул.
– А ну замолчи! – кричала она. – Да как ты смеешь! Как ты смеешь! Предупреждаю, берегись, если хочешь жить!
В этот миг он увидел ее в совершенно новом свете, и это было настоящее открытие. Она, словно тигрица, будет сражаться за своих отпрысков. У нее, оказывается, есть чувства, о существовании которых он не знал. И не подозревал ни секунды. Она всегда представлялась ему другой – ему казалось, что больше всего на свете ее интересуют удобства, общественная значимость и мирские блага, а не сантименты.
В это утро, утро, когда пришло письмо, он наблюдал, как она рыдает, как комкает скатерть. И размышлял. Он ходил взад-вперед по комнате и думал. И обдумать ему предстояло очень многое.
– Что ж, мы примем предложение, прямо сейчас, – сказал он. – Напиши им. Лебези, раболепствуй перед ними, и чем больше, тем лучше. Им это понравится.
Глава 11
В то утро, когда Осборны прибыли в Псовую ферму, шел легкий дождь. От деревьев и кустов пахло свежей зеленью, время от времени из-за туч выглядывало солнце, и тогда цветы начинали сиять всеми красками. На станции их встретил экипаж из Полстри и со всеми удобствами доставил к месту назначения.
Когда они подъезжали, Осборн сквозь деревья разглядел и крытую красной черепицей крышу, и трубы.
– Да, это тот самый старый дом, который я когда-то видел, – сказал он. – Чудесный старый дом.
Эстер вдыхала сладкий чистый воздух и упивалась доселе невиданной красотой. В Лондоне ее мучило растущее ощущение безнадежности, она испытывала упадок духа. Убожество их обиталища на Дьюк-стрит, завтраки, состоявшие из пикши и сомнительного качества яиц, неоплаченные счета – все это сводило ее с ума. Она чувствовала, что дошла до точки. А здесь, по крайней мере, есть и деревья, и свежий воздух, и нет никакой хозяйки. И за жилье не придется платить – хотя бы одной пыткой меньше.
На что-то более существенное она и не рассчитывала. Вряд ли этот фермерский дом, в который пустили пожить бедных родственников, может похвастать каким-либо комфортом.
Но еще до того, как они переступили порог, ей стало понятно, что им досталось куда больше, чем могли рассчитывать. Окружавший ферму старый сад был приведен в порядок – точнее, в продуманный живописный беспорядок: вьющиеся растения вились, цветы цвели, ветви деревьев привольно раскинулись.
Зачерствевшее сердце Эстер дрогнуло, когда они подъехали к кирпичному портику, который чем-то напоминал церковный. Через открытую дверь она увидела притягательно старомодный интерьер, о котором и мечтать не могла. Она ничего не понимала ни в стоимости вещей, которые отыскала и приобрела Эмили, не знала, скольких трудов ей стоило их найти, поэтому не могла оценить ее усилий, однако видела, насколько гармонично сочетаются эти старинные предметы. Тяжелые стулья, скамьи, лари, казалось, никогда не покидали стен этой фермы и были такой же неотъемлемой ее составляющей, как вековые балки и двери.
Эстер стояла посреди холла, выбеленные стены которого были наполовину обшиты дубовыми панелями. Окна были низкими, небольшими, оконные ниши – глубокими.
– Я никогда ничего подобного не видела, – сказала она.
– И неудивительно, в Индии такого точно не увидишь, – ответил ее муж. – Да и в Англии такое уже встретишь не часто. Пойду взгляну на конюшни.
Конюшня его, как ни странно, не разочаровала. Уолдерхерст одолжил ему хорошую верховую лошадь, а к услугам Эстер была приличная маленькая коляска. Что ж, Полстри-мэнор «обустроил» их вполне пристойно. Это было намного больше того, чего он ожидал. Он понимал, что вряд ли мог бы рассчитывать на подобное гостеприимство, если б вернулся в Англию без жены. Следовательно, этим благам он был отчасти обязан присутствию в его жизни Эстер. И даже не столько Эстер, сколько еще одному слагаемому этой странной комбинации, еще одной женщине, которая была способна на сочувствие и у которой имелась некоторая власть – а именно новой леди Уолдерхерст.
«И все равно, будь она проклята! Будь она проклята!» – думал он, входя в стойло, чтобы потрепать по холке кобылу.
Отношения, установившиеся между Полстри и Псовой фермой, имели две характерные особенности. Первая из них заключалась в том, что лорд Уолдерхерст так и не проникся интересом к Осборнам, в отличие от леди Уолдерхерст. Ответив на пожелания Эмили и проявив по отношению к несостоявшемуся наследнику и его жене настоящую щедрость, лорд Уолдерхерст счел себя свободным от всех прочих чувств и обязательств.
– Я испытываю к нему не больше симпатии, чем прежде, – сообщил он Эмили. – И не могу сказать, что меня привлекает миссис Осборн. Конечно, я понимаю, почему такая сердечная женщина, как вы, сейчас особенно добра к ней. Пока они живут по соседству, поступайте с ними так, как пожелаете, и делайте для них все, что считаете нужным. Но что касается меня, тот факт, что некто готовился к роли моего наследника, отнюдь не делает его для меня более приемлемым и близким, но как раз наоборот.
Враждебность, с которой лорд Уолдерхерст относился к Осборну, не становилась слабее от того, что он редко давал ей волю. Уолдерхерст и сам не смог бы объяснить себе свои чувства, но больше всего его раздражало то, как развязно этот грубиян вышагивал по полям с ружьем за плечами и в сопровождении лесника – как будто имел полное право и охотиться, и приглашать на охоту, и отказывать в приглашениях на охоту, словно уже владел и домом, и этими землями. Подобная развязность лишь подчеркивала недостатки его характера и воспитания.
Эмили, которая с каждым днем все лучше узнавала характер Уолдерхерста, постепенно начала понимать владевшие им чувства. Наверное, одним из самых показательных для нее моментов стал тот день, когда они ехали вдвоем в двуколке (той самой, в которую он когда-то усадил ее среди поросшей вереском пустоши) и увидели идущего вдоль низины Осборна с ружьем. Осборн их не видел, а по лицу Уолдерхерста мелькнула тень негодования.
– Он явно чувствует себя как дома, – заметил он.
И умолк, стараясь справиться с собой.
– Если б он был моим сыном, тогда другое дело, – сказал он. – Если бы ребенок Одри выжил…
Он снова умолк и слегка стегнул лошадь кнутом. Он явно рассердился на себя из-за сказанного.
На лице Эмили проступил жгучий румянец. Ее всю накрыло горячей волной. Она отвернулась, надеясь, что Уолдерхерст ничего не заметил. Он впервые произнес при ней имя покойной жены. При ней вообще никто о ней не вспоминал: судя по всему, Одри не была горячо любима и по ней не тосковали. Но у нее был сын.
По простодушию своему она едва ли могла осмелиться подумать о такой возможности для себя – подобно тому, как в прошлом не позволяла себе и в мечтах представлять себя женщиной настолько привлекательной, чт