Дорога завела Осборна довольно далеко от Полстри, туда, где люди ездили нечасто. И сейчас в поле зрения не было ни одного путника. Впереди простирался длинный прямой участок; кучи щебня громоздились на равных расстояниях друг от друга. Осборн пропустил большую порцию виски с содовой в придорожной гостинице и от выпитого алкоголя не столько опьянел, сколько пришел в бешенство. Он направил кобылу вперед, вдруг поддавшись азарту, и продолжил экспериментировать.
– Алек твердо решил убедиться в вашей безопасности, – сообщила Эстер. – Он каждый день выезжает на Фаустине.
– Как любезно с его стороны, – ответила Эмили.
Эстер заметила, что она несколько нервничает, и задалась вопросом – почему? Эмили ничего не сказала об уроках верховой езды, да и вообще в последнее время, похоже, уже не проявляла к ним активного интереса. Вначале Алек откладывал занятия, теперь откладывала она. Постоянно находились другие дела – не одни, так другие.
– Езда на Фаустине не представляет риска. Все равно что лежать на перине, – сообщил Осборн однажды вечером, когда они втроем пили чай на лужайке в Полстри. – Лучше начать сейчас, если вы желаете достичь совершенства до того, как лорд Уолдерхерст будет дома. Кстати, есть какие-нибудь новости по поводу его возвращения?
Эмили получила известие, что возвращение ее супруга, вероятнее всего, откладывается. В дипломатических делах часто возникают непредвиденные обстоятельства. Муж испытывал досаду, однако поделать ничего не мог. Эмили выглядела усталой и была бледнее, чем обычно.
– Завтра я еду в город, – объявила она. – Приму решение насчет уроков после того, как вернусь.
– Вас что-то беспокоит? – спросила Эстер, уже собираясь домой в Кеннел-Фарм.
– Нет, нет! – возразила Эмили. – Вот только…
– Вот только что?
– Я была бы так рада, если бы… если бы он был дома.
Эстер рассеянно взглянула на внезапно изменившееся лицо Эмили.
– Пожалуй, я в жизни не видела женщину, которая так любила бы своего мужа.
Эмили замерла, не произнеся ни слова. Ее глаза медленно наполнились слезами. Она никогда не была способна толком объяснить свои чувства к Уолдерхерсту. А чувствовала она только огромную, бессловесную, примитивную любовь.
В тот вечер Эмили долго сидела у открытого окна в своей спальне и любовалась бездонным небом, словно алмазной пылью усеянным звездами. Ей казалось, она никогда раньше не смотрела вверх и не видела мириады светил. Она чувствовала себя далекой от земной суеты и до дрожи счастливой. В последние две недели на нее попеременно накатывали изумление, надежда и страх. Неудивительно, что она была бледна, а на лице читались следы тревоги. В мире случаются чудеса; и вот теперь одно из чудес произошло и с ней, Эмили Фокс-Ситон – нет, Эмили Уолдерхерст!
По ее щекам скатились одна за другой крупные капли. С научной точки зрения она вела себя истерично, а были на то причины или нет, тут совсем не играло роли. Она не пыталась сдержать поток слез или вытереть их, потому что не осознавала, что плачет. Неожиданно для себя Эмили принялась читать своим детским голоском «Отче наш»:
– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…
Она прочла молитву до конца, затем вновь вернулась к началу. Эмили взывала к Господу, в молитве выражая то, чего по природе своей не могла облечь в слова. И в ту ночь под небесным сводом не существовало молитвы более смиренной, более проникнутой страстью и благодарностью, чем произнесенные шепотом последние слова:
– Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь.
Джейн Капп, которая готовилась к завтрашней поездке и как раз вошла с перекинутым через руку платьем, при виде госпожи едва не вздрогнула и произнесла, запинаясь:
– Надеюсь, с вами все в порядке, миледи?
– Да, – ответила леди Уолдерхерст. – Со мной все хорошо… очень хорошо, Джейн. Ты должна быть готова, мы отправляемся завтра первым поездом.
– Да, миледи.
– Я подумала, – тихим мечтательным тоном произнесла Эмили, – что если твой дядя не сильно нуждается в присутствии твоей мамы, было бы неплохо пригласить ее к нам. Никогда не забуду, как она была добра ко мне в те времена, когда я жила в маленькой комнатке на Мортимер-стрит.
– О, миледи, напротив, это вы добры к нам! – воскликнула Джейн.
Позднее горничная со слезами вспоминала, как ее светлость подошла ближе и взяла ее за руку – как выразилась Джейн, «с необыкновенно милым взглядом», от которого у девушки к горлу подступил комок.
– Я всегда рассчитываю на тебя, Джейн. Я так рассчитываю на тебя!
– О, миледи! – снова воскликнула Джей. – Для меня большое утешение знать об этом. Если понадобится, я отдам за вас жизнь не задумываясь.
Эмили села на место, и на ее лице заиграла слабая улыбкой.
– Да, – промолвила она, и Джейн Капп поняла: миледи задумалась о чем-то своем, ее слова не были адресованы кому-то конкретно, скорее себе. – Бывает, что люди готовы отдать жизнь за того, кого любят.
Глава 14
Леди Уолдерхерст провела в городе неделю, и Джейн Капп была при ней. Они приехали в дом на Беркли-сквер, и прислуга на некоторое время оживилась, ожидая поручений, которые прогонят скуку. Увы, Джейн Капп объяснила самым любопытным, что визит будет кратким.
– В ближайший понедельник мы возвращаемся в Полстри. Миледи предпочитает жить в сельской местности; а еще она просто влюблена в Полстри, что неудивительно. Вероятнее всего, она не приедет в Лондон до возвращения его светлости.
– Мы слышали, – сказала экономка, – ее светлость очень добра к капитану Осборну и его жене, а миссис Осборн в интересном положении.
– Представляете, как чудесно будет, если и в нашей семье случится такое, – добавила одна из горничных, самая бойкая на язык.
Джейн Капп не стала проявлять осведомленность.
– А это правда, – продолжала допытываться бесцеремонная девица, – что Осборны нашу хозяйку терпеть не могут?
– Правда, – одернула ее Джейн, – что наша хозяйка сама доброта, и Осборны должны перед ней преклоняться.
– Мы слышали, что Осборны недовольны, – вмешался долговязый лакей. – Кто бы удивился! Маркиза любой утрет нос, хоть ей и за тридцать.
– Не стоит нам, – сухо проговорила Джейн, – это обсуждать. За тридцать, за сорок… Да хоть за пятьдесят! Не наше дело. Один благородный джентльмен предпочел именно ее, а ведь он мог выбирать из двух красоток по двадцать.
– Верно. Если уж на то пошло, – согласился длинный лакей, – я бы и сам ее выбрал. До чего славная женщина!
Леди Мария, собиравшаяся покинуть Саут-Одли-стрит и отправиться на север страны, чтобы нанести пару визитов, перед этим приехала пообедать с Эмили. Пожилая дама была в отличном настроении. Она имела собственное мнение по множеству проблем; некоторые вопросы они обсудили, некоторые леди Мария предпочла оставить при себе. Она поднесла к глазам золотую лорнетку и окинула Эмили внимательным взглядом.
– Честное слово, Эмили, я тобой горжусь. Ты – одно из моих достижений. А как похорошела! И в лице появилось что-то неземное. Я совершенно согласна с Уолдерхерстом, когда он говорит о тебе разные сентиментальные вещи.
Последнюю фразу она произнесла, потому что любила Эмили и знала – той будет приятно слышать, что муж не стесняется похвалить обаяние жены в беседах с другими людьми, а еще потому, что пожилой леди доставляло удовольствие видеть, как трепещут ресницы этой женщины, а на щеках расцветает румянец.
– Ему и в самом деле повезло, когда он нашел тебя, – оживленно добавила ее светлость. – И кстати, мне тоже повезло. Допустим, была бы ты юной девушкой, которую нельзя оставить одну. У Уолдерхерста не так уж много женщин-родственниц, пришлось бы мне тебя нянчить. Представь, какие проблемы создает девушка, которая сама еще ребенок! До замужества у такой одни танцы на уме, а выйдя замуж, она думает, что имеет право игнорировать свою наставницу; а ведь ей нельзя позволить выходить без сопровождения! Зато теперь Уолдерхерст смог отправиться туда, куда позвал его долг, как говорят в таких случаях; однако я могу наносить визиты и ездить куда вздумаю, в то время как ты, дорогая, вполне счастливо живешь в Полстри, играешь в леди Баунтифул[6] и помогаешь маленькой полукровке, которая ожидает ребенка. Я так и вижу, как вы с ней сидите и шьете вместе детские рубашечки и крестильные платьица.
– Да, это чудесное занятие, и оно доставляет нам радость, – ответила Эмили и умоляюще добавила: – Пожалуйста, не называйте ее маленькой полукровкой, леди Мария. Она очень милая женщина.
Леди Мария не отказала себе в том, чтобы понимающе хихикнуть, и снова поднесла к глазам лорнетку.
– В тебе есть какая-то умилительная ранневикторианская святость, Эмили Уолдерхерст. Ты напоминаешь мне леди Каслвуд, Хелен Пенденнис и Эмилию Седли[7], если убрать из них злорадность, самодовольство и глупые ужимки. В тебе есть та душевность, которую им приписывал Теккерей. Как он заблуждался, бедняга! Я не намерена вгонять тебя в краску, намекая на то, что мой племянник назвал бы «очень весомой причиной», но если бы ты не была улучшенным экземпляром героини Теккерея с ее ранневикторианской святостью, то не радовалась бы так сильно, когда тебя зовут помочь другим по столь деликатному поводу. Женщина другой породы, возможно, стала бы мегерой по отношению к маленькой миссис Осборн. Но ничего подобного даже не возникло в твоем безгрешном и незамутненном разуме. А у тебя воистину незамутненный разум, Эмили, я могла бы гордиться собой, если бы применила это слово к твоему описанию. Однако его подобрал Уолдерхерст. Ты пробудила умственные способности этого мужчины. Чудеса да и только!
Леди Мария могла бы много чего сказать об Осборнах. Она не жаловала ни одного из супругов, однако к капитану Осборну питала крайнюю антипатию.
– Он настоящий выродок, и ему не хватает ума понять, что Уолдерхерст именно потому испытывает к нему отвращение. Он вляпался в банальную дешевую интрижку и едва не нажил себе неприятностей, которые люди не прощают. Глупо в его положении задевать чувства человека, наследником которого он может стать и который, если бы не имеющаяся неприязнь, мог считать себя обязанным проявлять расположение! И дело тут не в аморальности как таковой; в наши дни рамки порядочности довольно размыты. Просто люди, у которых за душой нет ни пенни, должны соблюдать приличия. Это вопрос воспитания и манер. Вот я, дорогая, не соблюдаю никаких правил, однако у меня превосходные манеры. Если женщина хорошо воспитана, то воспитание не позволит ей нарушить библейские заповеди. Что касается самих заповедей, то