не нарушать их совсем не трудно. Господи, да кто захочет их нарушать! Не убий. Не кради. Не прелюбодействуй. И так далее. Не произноси ложного свидетельства – то есть не сплетничай и не лги, что и есть дурные манеры. Если у тебя хорошие манеры, ты ничего не нарушишь.
Леди Мария вела беседу непринужденно, в своей саркастичной и эпикурейской манере, приправленной здоровым юмором, поглощая тем временем отлично приготовленный ланч. Затем она отточенным жестом водрузила на голову крошечную шляпку, поцеловала Эмили в обе щеки и загрузилась в подкативший ко входу двухколесный экипаж, улыбнувшись и кивнув на прощание.
Эмили стояла у окна гостиной и смотрела, как экипаж огибает площадь и сворачивает на Чарльз-стрит; затем развернулась лицом к величественно просторной комнате, улыбнулась сама себе и невольно вздохнула.
«Леди Мария очень остроумная и интересная особа, вот только заставить ее выслушать себя не проще, чем поймать бабочку и удерживать в руке, пока не завершишь свой рассказ. Ее светлости сразу становится скучно, если к ней обращаются за помощью».
В основном это было правдой. Леди Мария никогда в жизни не позволяла себе по неосмотрительности производить впечатление особы, которой можно довериться. Она всегда была довольно самодостаточной, чтобы позаботиться о себе и при том не делиться с другими.
– Боже праведный! – воскликнула она однажды. – Не хватало только, чтобы меня заставили отвечать за морщины на лице у другой женщины!
Леди Уолдерхерст нанесла визит в Кеннел-Фарм на следующее же утро после возвращения в Полстри. Алек Осборн помог ей выйти из кареты и с недовольством отметил, что за все то время, что он знал маркизу, еще никогда она не казалась столь оживленной и цветущей. Ее щеки горели нежным румянцем, а большие глаза светились счастьем.
– Чудесно выглядите! – невольно вырвалось у Осборна. То была просто констатация факта, которую ему не стоило облекать в слова.
Эмили Уолдерхерст, чуть вздрогнув, посмотрела на него вопросительно.
– Надо сказать, вы тоже, – ответила она. – Полстри идет на пользу нам обоим. У вас прекрасный цвет лица.
– Только что вернулся с прогулки, – пояснил Алек. – Как вы помните, я собирался основательно изучить Фаустину, прежде чем позволить вам сесть в седло. Она готова и ждет вас. Предлагаю начать первый урок сегодня же.
– Я… я пока не вполне уверена, – с запинкой проговорила Эмили. – Скажу вам попозже. А где Эстер?
Эстер была в гостиной: она лежала на диване у открытого окна и выглядела крайне несчастной и изможденной. Она только что имела странную беседу с Алеком, которая закончилась размолвкой. В то время как здоровье Эстер становилось все более хрупким, ее характер становился все более взрывным, и с недавних пор несдержанность мужа, с трудом им скрываемая, доводила ее до белого каления.
В то утро Эстер заметила в поведении Эмили новые качества. Она стала робкой и застенчивой, а еще немного неуклюжей. Куда-то исчезла детская открытость. Эмили говорила меньше, чем обычно, и в то же время создавалось впечатление, будто ее что-то тревожит. У Эстер Осборн возникло странное предположение – будто в глазах леди Уолдерхерст стоял немой вопрос или невысказанное желание.
Эмили привезла в подарок роскошную охапку роз из своего сада и теперь суетилась, чтобы поставить цветы в вазы.
– Как чудесно вернуться на природу! – сказала она. – Когда я еду со станции в карете и по пути вдыхаю свежий воздух, то всегда будто начинаю жить заново. А вот в Лондоне я не вполне жива. Сегодня в розовом саду в Полстри было просто божественно! Я гуляла среди тысяч цветущих кустов, которые благоухали и кивали мне своими прелестными головками!
– Дороги в прекрасном состоянии, чтобы ездить верхом, – сообщила Эстер. – По словам Алека, Фаустина просто идеальна. Можно начать учиться прямо сегодня. Вы не возражаете?
Она произнесла свою реплику, несколько растягивая слова, и не выглядела при этом счастливой. Впрочем, по-настоящему счастливой она не выглядела никогда. Дни ее юности были наполнены горькими разочарованиями.
После секундного молчания Эстер повторила:
– Вы начнете урок, если погода не переменится?
Цветы в руках посетительницы задрожали. Эмили медленно развернулась и пошла по направлению к ней, ступая несколько неловко и даже сконфуженно, словно на миг превратилась в шестнадцатилетнюю девушку, обуреваемую противоречивыми чувствами; даже ее глаза сияли изнутри каким-то экстатическим светом. Она остановилась перед Эстер, сжимая в руках дрожащие стебли, словно на исповеди.
– Я… мне нельзя, – почти прошептала Эмили. Уголки ее губ то опускались, то поднимались, а голос был еле слышен.
Эстер спохватилась и начала приподниматься с дивана.
– Как… нельзя? – выдохнула она, открыв рот от удивления.
Руки Эмили задрожали, и она начала ронять розы, одну за другой. По полу дождем разлетались лепестки.
– Мне нельзя, – слабым голосом повторила она. – У меня… есть причина. Я ездила в город, чтобы посетить… посетить сэра Сэмюэля Брента, и он сказал, что мне не следует ездить верхом. Он совершенно уверен.
Эмили улыбнулась, стараясь успокоиться, но губы дрогнули, и улыбка вышла жалкой и кривой. В попытке овладеть собой она наклонилась, чтобы подобрать упавшие стебли. Однако, подобрав два цветка, уронила все остальные, да так и уселась на пол среди них, уронив лицо в ладони.
– О, Эстер, Эстер! – выдохнула она, на радостях не заметив, как сверкнули глаза другой женщины и как порывисто вздымалась ее грудь. – Вот и со мной это случилось.
Глава 15
Экипаж отбыл в Полстри, увозя с собой леди Уолдерхерст. Просторную, с низким потолком прихожую фермерского дома заливал яркий закатный свет; воздух был наполнен восхитительным ароматом роз, душистого горошка и резеды, присущим сельским домам Англии. Капитан Осборн вдыхал его, стоя у окна и наблюдая, как ландо скрывается из виду. Он ощущал запахи, любовался закатными лучами и так же остро, почти на физическом уровне, воспринимал мертвую тишину, воцарившуюся между ним и Эстер. Жена снова лежала на диване, и он знал, что она смотрит ему в спину, саркастично распахнув свои миндалевидные глаза; Алек ненавидел этот взгляд, потому что он предвещал неприятные события.
Осборн не обернулся и не посмотрел в лицо беде, пока наконец не исчезла за высокой живой изгородью кокарда лакея и не умолк стук копыт по узкой дороге. Когда смотреть и слушать стало нечего, он резко повернулся и спросил:
– Что все это значит? К черту ее дурацкие ужимки! Почему она передумала ездить верхом? Она вообще собирается учиться?
Эстер рассмеялась грубым животным смехом, вовсе не радостным.
– Нет, не собирается. И еще долго не соберется. Как минимум много месяцев. Сэр Сэмюэль Брент велел ей беречь себя как зеницу ока.
– Брент? Что за Брент?
Эстер вытянула худые руки и хлопнула в ладоши. Затем снова рассмеялась. На этот раз в смехе прозвучали истеричные нотки.
– Я же говорила! Я же говорила тебе! Я знала, что это случится, я все знала! К тому времени как ей исполнится тридцать шесть, на свет появится новый маркиз Уолдерхерст, и это будешь не ты и не твой сын! – Выкрикнув эти слова, Эстер перекатилась на живот и вцепилась зубами в подушку. – Это будешь не ты и не твое продолжение, – повторила она и ударила в подушку сжатым кулаком.
Алек бросился к жене, схватил за плечи и начал трясти.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь! Ты не понимаешь!
– Все… я… понимаю! – задыхаясь, выкрикивала она, при каждом слове колотя подушку. – Это правда. Чистая правда. Она призналась. Да еще и сопли распустила.
Алек запрокинул голову, судорожно втянул воздух и едва не поперхнулся от ярости.
– Бог мой! Если бы она сейчас села на Фаустину, то могла бы и не вернуться с прогулки!
В бешенстве он зашел слишком далеко и наговорил больше, чем хотел, – и намного больше того, что позволило бы ему чувствовать себя в безопасности. Однако жена тоже была не в своем уме и приняла эстафету.
– И поделом ей! Мне плевать! Ненавижу ее! Ненавижу! Раньше я говорила, что не в состоянии ее ненавидеть, а вот теперь… Другой такой дуры не найти на целом свете! Она абсолютно не понимает, что я чувствую. Думает, я порадуюсь вместе с ней. Может, мне следовало заорать или расхохотаться прямо ей в лицо? Выпучила глаза как блюдца и смотрит на меня, будто Дева Мария, когда ей принесли благую весть. О-о-о! Бесчувственная тупица!
Поток проклятий извергался из нее быстрее и быстрее; она переводила дух и продолжала вопить, с каждым словом все больше переходя на визг. Осборн еще раз встряхнул жену и приказал:
– Уймись. Истерикой ты ничего не добьешься. Держи себя в руках.
– Позови Амиру, – выдохнула Эстер. – Боюсь, сама я не справлюсь. Она знает, что делать.
Алек привел Амиру. Служанка молча вплыла в комнату, неся с собой свои снадобья. Она украдкой бросила на госпожу вопросительный и в то же время нежный взгляд, затем села на пол и принялась растирать той ладони и ступни, делая что-то вроде успокаивающего массажа. Осборн вышел, оставив женщин одних. Амира знала много способов, помогающих успокоить нервы госпожи; в том числе, вероятно, один из самых действенных – искусно побудить ее облегчить душу и проговорить вслух свой гнев и свои страхи. Эстер сама не ведала, что разоблачает себя, пока разговор с няней не завершался. Порой проходили час или два, прежде чем она начинала понимать, что выболтала такие вещи, которые лучше хранить в тайне. Впоследствии Эстер убеждалась: несколько брошенных вскользь фраз вполне могли удовлетворить любопытство няни. Впрочем, она не была толком уверена, что Амира вообще испытывала любопытство. Служанка любила свою госпожу так же страстно, как любила ее, когда та была ребенком и няня прижимала девочку к груди, будто родное дитя.
К тому времени, когда Эмили Уолдерхерст вернулась в Полстри, Амира узнала многое. Она понимала, что госпожа стоит на краю пропасти, и злой рок медленно, но н