Все ругают правительство — напишите текст, который аргументированно его хвалит. Все утверждают, что данная партия не по-
391
бедит на выборах — разверните систему рассуждений о том, что может такую победу обеспечить.
Помню, на излете президентства Михаила Горбачева (еще до ГКЧП) все его критиковали — тогда я написал большую статью «Апология Горбачева». В 1999 году модным было писать, какой Ельцин плохой президент. Я писал об этом задолго до 99-го, а как раз в 99-м в одной из статей заявил, что мне нравится политика Ельцина последних месяцев, что к концу своего президентского срока он наконец научился работать президентом. Эта фраза, кстати, тоже запомнилась, мне ее и четыре года спустя ставили в вину. Я, однако, настаивал на своем, объясняя, на чем основан мой вывод (насколько удачно — другой вопрос).
Я уже говорил, что прогноз — венец журналистской аналитики. Мало кто решается делать прогнозы в неясных ситуациях. Эксперты — потому что слишком много факторов надо учитывать, да и авторитет свой не хотят ставить под удар — вдруг прогноз не сбудется. Журналисты — потому, что боятся подвести собственное издание, а часто и не способны сделать интересный прогноз. Я же рекомендую жестко или с разного рода оговорками прогнозировать события при всяком удобном случае. И потому, что это, как я уже отмечал, то главное, что интересует аудиторию, включая и коллег, и потому именно, что этого не решаются делать другие.
Очень эффективны (только не надо ими спекулировать) намеки, но очень тонкие и такие, чтобы читатель поверил, что вы обладаете какой-то особой информацией, которая позволяет вам столь жестко давать те или иные оценки, но которую вы не можете разгласить. Вообще
ЧИТАТЕЛЬ ДОЛЖЕН ЧУВСТВОВАТЬ, ЧТО АВТОР ЗНАЕТ БОЛЬШЕ ТОГО, О ЧЕМ ПИШЕТ.
Но, конечно, если под всеми этими намеками и недомолвками нет никакой реальной основы, а лишь блеф, то это рано или поздно поймет аудитория, а прежде нее — коллеги.
Вот еще одна причина, по которой в некоторых случаях не . все свои знания о том или ином предмете журналисту надо вкладывать сразу в один материал.
392
ЖУРНАЛИСТИКА, ПОМИМО ПРОЧЕГО, ЭТО ЕЩЕ И БОЕВОЕ ИСКУССТВО, - ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, КАК ЧАСТЬ ПОЛИТИКИ.
Поэтому — ввиду возможной агрессивной реакции оппонентов, недоброжелателей, задетых вашей статьей персон, стоит оставлять какой-нибудь весомый факт или аргумент про запас. Да еще, желательно, так закамуфлировать это знание, чтобы никто и не подозревал, что вы им обладаете. Пусть ваши критики, готовя вам ответ, остаются в этом неведении — тем легче вам будет сказать действительно последнее слово, если кто-либо попытается дезавуировать ваш текст или бросить тень на вас самого.
ПИШИТЕ И ГОВОРИТЕ МЕНЬШЕ, ЧЕМ ЗНАЕТЕ, НО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ДРУГИЕ.
Это я бы назвал золотой максимой не только журналистики и политики в целом, но и жизни вообще. Только к писательству, к собственно литературе эта максима неприложима.
В принципе, если в редакции вы пользуетесь достаточной свободой, ограничений здесь нет. Я писал журналистские тексты в виде имитации известных литературных произведений, в виде пьес. Очень часто — в виде тезисов (очень удобная, избавляющая от необходимости давать развернутую аргументацию форма), в виде катехизиса (вопрос — ответ) — тоже крайне удобная в некоторых ситуациях оболочка содержания. К тому же — легко и с интересом воспринимаемая читателями.
Использование необычной формы журналистского материала не должно только создавать впечатление, что вы воспользовались ею исключительно потому, что на вас наложены какие-то цензурные ограничения. В современных условиях — что вы боитесь высказаться прямо и откровенно.
НЕОБЫЧНАЯ ФОРМА МАТЕРИАЛА ДОЛЖНА ДАВАТЬ ВАМ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ В СРАВНЕНИИ С ДРУГИМИ СВОБОДНЫМИ ЖУРНАЛИСТАМИ МЕРУ СВОБОДЫ, А НЕ СУЖАТЬ ТО, ЧТО ИМЕЮТ ИЛИ НА ЧТО РЕШАЮТСЯ ДРУГИЕ.
393
Провокация и провокативностъ — разные слова, понятия и сущности. Это, надеюсь, ясно. Провокация в принципе должна быть табуирована, а
ПРОВОКАТИВНОСТЪ - ВПОЛНЕ ДОПУСТИМА. ОНА СЛУЖИТ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫМ ФАКТОРОМ ПРИВЛЕЧЕНИЯ ВНИМАНИЯ К ТЕКСТУ, А СЛЕДОВАТЕЛЬНО, И К ЕГО СОДЕРЖАНИЮ, К ТОМУ, ЧТО АВТОР ХОЧЕТ ДОНЕСТИ ДО АУДИТОРИИ.
Я, по крайней мере, три раза использовал этот прием самым брутальным образом. Дважды, по оценкам, которые слышал, вполне удачно. Один случай вызвал противоречивую, в том числе и насмешливую реакцию.
Когда президент Ельцин должен был в первый раз выступать с ежегодным посланием Федеральному Собранию, я написал полосный текст, который так и озаглавил. Естественно, в качестве автора фигурировал я сам — здесь никакого обмана не было. Содержательно текст, на мой, и не только мой, взгляд, удался, — в нем излагалась политическая программа (развернутый план-прогноз) развития России. Цель выбора такой формы была очевидна: привлечь внимание к материалу, который мне казался крайне важным концептуально, и побудить кого-то из читателей сравнить то, что предлагаю я, с тем, что предложит в своем послании сам Ельцин. Добиться последнего довольно трудно, если вы даже известный политик, а не просто журналист. Я, например, не припомню, чтобы кто-то в нашей журналистике более или менее регулярно и основательно, а не ангажированно-поверхностно сравнивал президентские программы и концептуальные тексты лидеров главных партий (а по крайней мере Зюганов и Явлинский поводы для такого сравнения своими текстами давали). Вот, кстати, совсем не разработанная пока территория для весьма плодотворной и оригинальной журналистской аналитики. Вполне можно сделать себе имя на этой стезе.
Второй лобово-провокативный по форме материал, на который я хочу сослаться, назывался «Разговор Березовского с Путиным. Политический сон в майскую ночь». Во врезе к этому материалу, написанному в виде диалога и занимавшему две газетных
394
полосы большого формата, прямо было сказано, что разговор мне приснился, что конечно же неправда, ибо таких снов не бывает. Во всяком случае я ясно дал понять, что в жизни такого разговора не было. Тем не менее ряд читателей все-таки сочли, что я записал реальный диалог двух персонажей, отношения между которыми в тот момент были одним из главных нервов российской политики.
Можно, конечно, было бы долго сравнивать то, что говорит и думает Березовский, и то, что говорит и думает (в моей интерпретации) Путин, а затем сделать выводы о характере и глубине различий в их взглядах. И такой текст был бы прочитан с интересом. Но тогда ушли бы те чисто человеческие напряжения, которые между этими двумя персонажами существовали. А кроме того, я всякий раз должен бы был оговаривать, что это, например, Путин сказал (цитата), это, возможно, он имел в виду, а это, как мне представляется, думает, хотя и не говорит. Словом, вышел бы очень громоздкий текст, со многими оговорками и допущениями. Избранная форма (вообще-то я бы осмелился назвать ее отдельным и очень редко встречающимся жанром, в котором мало кто работает в текущей журналистике, а не политической беллетристике, жанром политической фантазии или политического конструирования) позволяла избежать всего этого и получить полную свободу реконструкции из того, что мне известно точно, и того, что тоже наличествует, но точно ни мне, ни кому-либо другому, кроме самих Путина и Березовского, не известно.
Текст безусловно удался. Мало того, что он был прочитан и запомнился. Он послужил последней каплей, переполнившей чашу терпения г-на Березовского относительно моего пребывания на посту главного редактора «Независимой газеты».
Третий, спорный (?), случай использования мною провокативной формы, о котором я хочу рассказать, следующий. Выведенный из себя (как гражданин России и политический журналист) политикой Ельцина, в 1993 году я написал и опубликовал текст, озаглавленный «Пожалуйста, не делайте больше ошибок. Открытое письмо президенту Ельцину».
Разумеется, я не рассчитывал на то, что г-н Ельцин этот текст прочтет — он вообще газет, как известно, не читал. Текст был обращен к ельцинскому окружению, многих из которого я знал,
395
со многими дружил, — в надежде, что они скорректируют поведение шефа. Форму открытого письма я вообще не люблю, крайне редко ей пользуюсь. И чужие так называемые открытые письма стараюсь не печатать — за редкими исключениями. Но в данном случае избрал именно ее.
Провокативность, однако, была не в этом письме, а в ответе на него, который я тоже написал сам и опубликовал несколько дней спустя. Ответ был написан мною по той причине, что я понимал: никаких серьезных корректив в свою политику Ельцин не внесет. Почему? Аргументация тех, кто не хотел изменений ельцинской политики, меня и интересовала (и, как я предполагал, аудиторию тоже). В ответе я и постарался эту аргументацию изложить, объясняя, а не оправдывая, ельцинский курс.
В конце ответа шел постскриптум, в котором было ясно сказано, что, как уже догадался умный читатель, никакого ответа Ельцин мне не присылал, да и прислать не мог, а то, что вы сейчас прочитали,
— плод моей фантазии.
Не исключено, что как раз те читатели (среди политических кругов), которые до самого этого постскриптума верили в подлинность ответа и возмущались тем, что Ельцин, да еще столь подробно и серьезно, отвечал «какому-то Третьякову» (а не, например, им), словом, оказались недостаточно умны, вынуждены были перенести свое возмущение с Ельцина (слава богу, он все-таки Третьякову не отвечал) на меня. Я получил обвинения в высокомерии, зазнайстве и, кажется, даже шизофрении: пишу сам письма президенту и сам на них отвечаю. Наверное, я действительно совершил ошибку — не предусмотрел возможность такой реакции (впрочем, завистников у меня всегда было много и учитывать все извивы их психики — труд в общем-то излишний).
Строго говоря, всё, о чем я рассказывал в предыдущих лекциях, особенно в «практических», но и в теоретических тоже, суть разговор о собственном стиле в журналистике. Просто нужно понять, что стандартное вы должны уметь делать не хуже других (то есть овладеть ремеслом), тогда есть шанс и время что-то делать гораздо лучше других. Мне всегда было смешно слушать от журналистов, которые не могут написать нормальный репортаж, которым на стандартный комментарий к рядовому