Там, где это возможно, тексты даны с сокращениями, указанными угловыми скобками. Но никаких правок, дописываний и иных корректировок по сравнению с текстами оригиналов я не делал.
ВЕЛИКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА
Странная вещь — время. Сто последних лет русской журналистики (XX век) — это вроде бы много.
Между тем я, например, окончив в 1976 году журфак МГУ, работаю в этой журналистике, получается, более четверти века — значимая величина!
435
Не буду углубляться в разнообразные исторические изыскания. Отмечу только два момента.
Теоретически в России может найтись журналист, который, начав работать в дореволюционной печати, заканчивал свою карьеру, пусть и стариком, в печати демократической, то есть нынешней.
И второе. Даже я сам могу оценивать едва ли не половину истории русской журналистики прошедшего столетия — ибо брежневская журналистика во многом наследовала родовые черты сталинской (особенно на последнем этапе «эпохи застоя»), а первые годы журналистики горбачевской — очевидная, даже по многим действующим лицам, калька хрущевской.
Итак, для меня самая логичная периодизация русской журналистики XX века фактически совпадает с датами правления «вождей».
Период первый — дореволюционный (николаевским его все-таки не назовешь). В нем два течения: большевистское (его мы неплохо знаем по университетскому курсу) и небольшевистское — от демократической до монархической журналистики. И с этим, хоть и не без изъятий, мы знакомы. Хотя бы благодаря тому, что практически все крупнейшие литераторы России в начале века писали для газет. А классиков у нас издавали (почти всех и почти полно).
Второй период — ленинский, известен нам, Ленина читавшим, почти до тонкостей, ибо сам Владимир Ильич, безусловно крупнейший русский журналист XX века (говорю это без всякой иронии), активно цитировал в своих статьях и тексты своих оппонентов.
Третий период, естественно, сталинский, возродившийся отчасти, как я уже отмечал, при позднем Брежневе. Далее четвертый период — хрущевский, пятый — брежневский, шестой — горбачевский (имеет еще название «гласность», повторяя, кстати, этим названием то, что было в нашей журналистике после революции 1905 года). И последний в XX веке, седьмой период — позднегорбачевско-ельцинский, или собственно демократический.
Цикличность, повторяемость — налицо. И налицо же максимальная, прямая и фундаментальная зависимость истории и содержания нашей журналистики от политических режимов, сменявших друг друга в стране.
Следствием является то, что практически каждый русский журналист на своем профессиональном веку, который короче века хроноло-
436
гического, вкусил и прелестей свободы слова или хотя бы гласности либо оттепели, и тягот цензуры. То есть русский журналист — это, безусловно, универсальный тип журналиста: он не растеряется и при демократах, и в узилище авторитаризма.
Какие выводы отсюда следуют? Разные — каждый легко может сделать их сам.
Кроме того, русская журналистика крайне беллетризирована. В советские времена вообще считалось, что лучший журналист — это член Союза писателей. Так считали прежде всего сами журналисты.
Беллетризированность нашей журналистики определяется двумя причинами. Во-первых, русская журналистика родилась практически одновременно с русской литературой (в современном смысле этого слова) — в конце XVIII века. И весь XIX и в начале XX века почти все крупнейшие писатели России были одновременно и журналистами, редакторами, издателями.
Вторая причина — цензура. Поскольку весь XIX век и большую часть XX русские журналисты писали в условиях цензуры, они вынуждены были соревноваться не столько в оперативности, эксклюзивности новой информации и силе аргументов, сколько в литературной форме и умении владеть эзоповым языком (чистая литература!).
Беллетризированность русской журналистики XX века — не порок, а имманентное ее свойство. Мы никогда не научимся работать «по-западному», и, думаю, это хорошо. Это — национальный характер.
Еще одна группа качеств нашей журналистики, отточенных XX веком, связана с тем, что в многочисленные периоды «революций», «гласности», «оттепели» и «демократизаций» в русскую журналистику (как и в политику) массово приходили неофиты (или профаны), безответственные и самонадеянные. А «реакция», «заморозки» и тем более «цензура» и «авторитаризм», не говоря уже о «тоталитаризме», откалибровывали когорту безынициативных (в профессиональном смысле) и осторожных журналистов.
Наконец, частая смена режимов приучила нашу журналистику к излишней «гибкости» и сервиль-ности (в этом русские журналисты — достойные члены более широкого племени русских интеллигентов). У некоторых журналистов, впрочем, та же самая причина выработала как раз не «гибкость», а напротив
— «упертость», отсутствие желания и умения не только понимать логику другого, но даже и просто
437
спокойно выслушивать иную точку зрения. Самые свободные в один период оказывались самыми идеологизированными в другой. Ярчайший пример — трансформация журналистов-диссидентов советского периода при Ельцине.
Всё сказанное, казалось бы, — приговор русской журналистике XX века. А на мой взгляд — уникальное лицо, делающее нашу журналистику одной из самых интересных в мире.
Я уверен, что это так.
Кроме того, мало где еще журналистика столь непосредственно влияла на политический процесс, как в России. Здесь, правда, тоже достаточно нюансов, но обо всем не скажешь.
Словом, русская журналистика XX века — великая мировая журналистика. Не хочу приводить примеры из последних десятилетий, но не удержусь от того, чтобы закончить этот очерк списком имен первой половины века: Ленин, Троцкий, Плеханов, Бухарин, Горький, Булгаков, Гиляровский, Дорошевич, Бурцев, Короленко...
Это только 10 имен, только 10. Но какие! И лишь в пределах самого начала века.
Великая журналистика, великая!
И мы ее продолжили в конце века. И тоже кое-что сделали.
Журналисты XX века: Люди и судьбы
М.: ОЛМА-Пресс, 2003 г.
НЕЗАВИСИМОСТЬ - НАШ ПУТЬ В ЖУРНАЛИСТИКЕ
Назвав нашу газету «Независимая», мы вступили на банальный — по нынешним временам — путь. Вступили не первыми. Но наши амбиции не ограничиваются тем только, чтобы вписать это слово на первую полосу. Мы всерьез собираемся пройти путь независимости до конца, т. е. до того предела, где независимость из цели превращается в привычку, в неотъемлемое качество профессии, в стиль жизни.
Уже много раз, произнося название «Независимая газета», я выслушивал очень правильные рассуждения на тему «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Мне напоминали об учредителе, о рекламодателях, о давлении демократов, которое «еще сильнее», чем давление консерваторов... Со всем этим и со многим дру-
438
гим, что еще можно помянуть, обсуждая проблему нашей всеобщей зависимости в этой жизни, я раз и навсегда соглашаюсь. Но все-таки есть у меня и одно маленькое возражение...
Все люди одинаковы в своей зависимости от внешних обстоятельств жизни, но все-таки есть такие, о которых мы говорим: независимый человек, независимый ум, независимый характер. И это не означает, что данный человек не зависит от своего настроения или, к примеру, мнений своей жены. Вполне зависим он и от источника дохода, от законов, от правил уличного движения и от сотен других обстоятельств. Но всё же есть в нем нечто такое, что выделяет его из общего ряда, из ряда рутинных привычек и условностей, из традиционности мнений и оценок. Вот это «нечто» и есть наша программа в журналистике. И она вполне конкретна.
До сих пор, к сожалению, мы не имеем в Советском Союзе ни одной общенациональной газеты, которая бы давала всю — вполне полную, без всяких изъятий тех или иных событий или фигур — информацию о том, что происходит в нашей собственной стране. Почему этого не делают другие газеты — в силу партийной своей принадлежности, привязанности к государственным структурам, традициям своей журналистской школы или по каким-либо другим причинам — вопрос отдельный. «НГ» должна это делать. Она должна давать своим читателям максимально полную в силу наших возможностей информацию обо всем, что происходит там, где мы живем. Это наша обязанность перед читателями. Это и неизбежность для нашей газеты как коммерческого предприятия. Мы хотим, чтобы нас читали, а для того
— покупали. Покупать же нас будут, предпочитая другим изданиям, только в том случае, если мы будем давать информацию, которой читатель не находит в иных местах.
Для нас не будет вопроса: а можно ли, а нужно ли, а стоит ли давать информацию о том или ином событии? А вдруг эта информация возбудит какие-либо кривотолки в обществе, будет не так понята, вызовет нездоровую реакцию? Журналисты для того и существуют в обществе, чтобы собирать информацию и доносить ее до аудитории. В этом суть профессии, за это им платят деньги. И журналисты «НГ» собираются честно отрабатывать то, что будут получать.
Вторая задача журналистики — комментирование случившегося. Казалось бы, здесь уже трудно найти что-либо новое. Все точки зрения
439
отражены на страницах советских изданий, все мнения присутствуют. Это, конечно, так, но с одним существенным уточнением: для того, чтобы узнать о разных точках зрения на одно и то же событие, нужно прочесть разные газеты. «НГ» собирается давать на своих страницах разные мнения по одному поводу не в виде специальной рубрики, не как исключение, а как правило, то есть постоянно. У читателей нет времени, а в последнее время и денег, чтобы, купив полтора десятка изданий, выискивать на их страницах позиции противоборствующих или просто спорящих сторон. Они имеют право следить за ходом больших и малых дискуссий в обществе через ту, может быть, единственную газету, которую приобрели сегодня. «НГ» должна стать такой газетой.
Многие новые издания, возникшие в последнее время, печатают на своих полосах маленькую ремарку: «Редакция отмечает, что мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции». В «НГ» не может быть напечатано таких слов. Хотя бы потому, что сама редакция не может иметь единого мнения всякий раз и по всякому поводу.