Была ли это самодостаточность или, что почти одно и то же, но не совсем, независимость, не знаю. Эту тему мы с ним не обсуждали.
То, что я знаю точно: в нем лично не было той остервенелости, которая свойственна многим апологетам так называемой расследовательской журналистики, часто оборачивающейся прямо противоположным.
Он был добр, очень обязателен и доброжелателен. Во всяком случае, я его с другой стороны не знал. Всегда был готов помочь.
Не знаю, как другим, но мне кажется, что Артема невозможно было не любить.
Если у него были враги, то даже они не могли бы, по-моему, избежать его обаяния.
Безусловно, Артем был классным главным редактором, одним из лучших в новом поколении, создававшим свои газеты и другие издания своими руками, а не получив их в наследство (с логотипами, славой и читателями) от других. И великим репортером — одна из самых трудных, хотя и очень распространенных профессий в журналистике.
474
Я никогда не работал с ним вместе, чтобы говорить об этом более конкретно, а лишь читал его репортажи и очерки. Это класс, который не приобретешь без таланта, даже воспитываясь в семье выдающегося журналиста.
Создать почти с нуля медиахолдинг, даже при умении общаться с людьми (Артем Боровик и Егор Яковлев в этом очень схожи), очень трудно, почти невозможно. Тут нужно нечто большее, чем просто блестящие организаторские способности.
Словом, Артем Боровик, как и Егор Яковлев, тоже классический тип выдающегося главного редактора, но только не шестидесятнического, а нового, постперестроечного типа. И в этом качестве, а не только из-за своей преждевременной смерти, он тоже вошел, несмотря на свой возраст, в историю русской журналистики XX века еще при жизни. В том числе и своими текстами, что редко бывает среди главных редакторов. Ведь в принципе это разные профессии — журналист и главный редактор. Во всяком случае, на высшем уровне.
Такие, как Артем Боровик, ломают в общем-то верное правило, что незаменимых нет.
Что же до его преждевременной смерти... Она конечно же несправедлива даже на фоне того, что смерть редко когда бывает справедлива.
Но блестящая жизнь, если даже она коротка, не снимая трагизм и невозвратность потери, особенно для семьи и друзей, для меня в том числе, по крайней мере позволяет восхищаться тем, что такие люди, как Артем Боровик, появляются и работают в журналистике. А следовательно, все рассуждения о «второй древнейшей» справедливы лишь до определенной степени.
16 марта 2000 г.
ВИШНЕВЫЙ САД «НЕЗАВИСИМОЙ»
К ЧИТАТЕЛЯМ, ПАРТНЕРАМ, АВТОРАМ И СОТРУДНИКАМ «НГ»
1990-9.06.2001
У выдающегося советского журналиста Ярослава Голованова был роман, который теперь, видимо, мало кто знает, помнит и тем более читает. Называется он, если не ошибаюсь, «Кузнецы грома». Роман
475
полуфантастический-полуреалистический: его герои — советские космонавты — готовятся к полету на Марс, но описывалось всё это как совершенно обыденное дело, как хроника тех самых дней, когда этот роман писался и читался. Словом, «Кузнецы грома» — чистейший образец того восхитительного советского романтизма, вкус которого в жизни уже не ощутить никому и никогда. Я очень любил этот безыскусный, как выразилась бы Вика Шохина — «времен советской античности», роман, но речь сейчас не о нем, а всего лишь об одной фразе из этой книги, фразе, которая почему-то врезалась мне в память на всю жизнь:
«Все когда-нибудь кончается, даже зубной порошок в коробочке у соседа».
Да, прав герой головановских «Кузнецов грома» (оцените название — теперь таких уже не дают: и впрямь пахнуло если и не самим Гомером, то профессором Куном): всё когда-нибудь в жизни кончается — даже замечательно интересная, ни с чем не сравнимая, гомерически захватывающая работа главным редактором «Независимой газеты». Никто, кроме меня, не испытал пока этого счастья, а потому никто и не может понять всё, что испытываю я, покидая этот пост, сам по себе равный и Олимпу и Парнасу одновременно.
Жестокая и изысканная античность русской демократии (90-е годы XX столетия), когда из хаоса рождался (да так еще и не родился) новый порядок; как всякий порядок — более примитивный, родил, помимо прочего, и «Независимую газету». Я лишь принял роды и поставил младенца на ноги. Теперь бы ему идти и идти...
Но хватит лирики. Социал-дарвинизм берет за глотку, и высвободиться можно, лишь трезво и абсолютно честно оценивая происходящее. Никаких сантиментов — романтики гибнут первыми. Правда, и циники в конечном итоге никогда не побеждают. Что есть здоровый оптимизм? Всего лишь оборотная сторона не менее здоровой мизантропии.
Я покидаю стены и страницы «Независимой газеты». Это последний номер, за который я, как и за предшествующие 2412, несу полную ответственность, хотя и в нескольких последующих вы, возможно, найдете отголоски меня.
Последние (с 6-го июня) дни мои телефоны звонили почти беспрерывно. Иногда одновременно: не успевал я класть трубку, как зво-
476
нок раздавался вновь. Самое часто употребляемое слово, которое я слышал в эти дни, — шок. И бесконечные предложения помощи.
Я знал и был уверен, что случится что-то подобное. Но масштаба предвидеть не мог.
Спасибо! Но надо быть спокойнее и, я бы позволил себе заметить, несколько легкомысленней. Ни демократия, ни свобода слова, ни свобода мысли не ограничиваются «Независимой газетой». И даже, как это ни лестно для меня, мною. Хотя именно «Независимая» давала до сих пор их образцы. Чаще других и системнее других.
Никто лучше меня не знает многочисленных слабостей «Независимой», но уж теперь-то мне совсем не резон о них рассказывать.
Нужно бы сказать (написать) несколько важных вещей, но некоторые события и некоторые люди задали такой темп последним дням моей службы в «НГ», что времени на большее нет.
Об одном не могу не сказать. Я действительно глубоко благодарен Борису Березовскому за то, что в 1995 году (не важно, чем руководствуясь) он помог возродить «НГ», а главное, что не мешал делать ее такой, какой я хотел и какой мог в заданных рамках некоторых физических ограничений. И даже его неправильное, на мой взгляд, и неполезное для России, русской журналистики и его самого последнее решение и проистекшие из этого решения некоторые чудачества не меняют для меня величины этой благодарности.
Я благодарен всем читателям «НГ» — вот уж ваши-то интересы мы пытались удовлетворить полностью. Не всегда получалось, но всегда пытались.
Спасибо и нашим партнерам. Правда, не перед всеми мы сдерживали все обязательства — извините, это не по злой воле.
Особое, эпитета даже не подберу, спасибо авторам (а их у нас были тысячи) «Независимой». Я всегда просил редакторов газеты руководствоваться только одним правилом:
ИНТЕРЕСНУЮ СТАТЬЮ СТАВЬ В НОМЕР, НИЧЕГО НЕ ВЫЧЕРКИВАЯ И ТЕМ БОЛЕЕ НЕ ВПИСЫВАЯ, А НЕИНТЕРЕСНУЮ БРОСЬ В КОРЗИНКУ.
Как не было бы «НГ» без ее сотрудников, ее журналистов, так не было бы ее и без наших постоянных авторов, имя которым — легион.
О сотрудниках, о журналистах. Вы слишком хорошо знаете меня, а потому без лишних слов. Только то, что должен сказать.
477
Спасибо. Спасибо. Спасибо.
Я знаю, что не сумел уберечь вас от многих невзгод. Знаю, что не смог обеспечить вам то, что делает жизнь комфортной, а работу — лишь приятным дополнением к этой жизни.
Но многие утверждают, что свобода и достаток (в журналистике и политике) — вещи несовместимые. Черт его знает, может, и так.
Тем более я поражен тем, как вы работали! Я не мог говорить это каждый день, ибо тогда лишь разжег бы вашу жалость к себе. А не жалеть себя, но гордиться собой вы должны. Вы — лучшие!
В одном не можете упрекнуть меня: я
НЕ ЗАСТАВЛЯЛ ВАС ПИСАТЬ ТО, ЧТО ВЫ НЕ ДУМАЕТЕ, И НЕ ПИСАТЬ ТО, ЧТО ДУМАЕТЕ.
Не было в последние 10 с половиной лет в России газеты свободнее, чем «Независимая». И это ваша и моя свобода.
Строго говоря, «Независимая» жила и выживала вообще вопреки законам природы. Она давно бы должна была погибнуть, но жила, и это — чудо!
Когда пребываешь в цейтноте (как я в последние пять дней), когда в секунду вынужден принимать решения, на обмысливание которых нужны дни, и моментально произносить слова, которым надо бы зреть и зреть, когда от этих решений и слов зависит не только твоя судьба, но и судьба сотен других людей (а в «НГ» более трехсот человек), начинаешь физически ощущать, как с разной скоростью течет время у тебя и тех, кто с тобой связан, но решать можешь лишь за себя. Ответственность первого лица в этот момент громадна, но часто проявляется, в частности, в жесткости и жестокости. Я со многими не успел в эти дни поговорить, многим не перезвонил, многих не поблагодарил. О ком-то и о чем-то, наверное, даже забыл. Я это знаю. Но надеюсь, что я не совершил ошибок. По крайней мере грубых, непростительных.
То, что я хотел, но не успел сделать в «Независимой», остается моим долгом перед всеми. Все свои обязательства я уношу с собой.
Всё когда-нибудь кончается, даже зубной порошок в коробочке у соседа. Это верно.
Но кто сказал, что эта коробочка последняя?
Как это там, у Чехова? Мы посадим новый сад... Я, конечно, знаю все интерпретации этой знаменитой фразы, в том числе — самые пес-
478
симистические. Но я привык читать ее буквально, как, собственно, интереснее всего и читать Чехова. Там, в новом саду, и встретимся.
9 июня 2001 г.
БОРЬБА С НАРКОМАНИЕЙ
Почему у нас опять ничего не получится
<...> Наркомания и наркомафия сегодня в России это: (1) наркобизнес; (2) наркополитика; (3) наркокультура; (4) нарконаселение, то есть многомиллионный слой наркозависимых людей, живущих по существенно иным, чем нормальное общество, законам.
<...> Наркокультура. Вот то, что существует в России легально, открыто и повсеместно. О какой выработке через СМИ «общественного иммунитета» к потреблению наркотиков можно говорить, когда именно СМИ пропагандируют и развивают наркокультуру. Обычные СМИ, в которых наркоман превратился в одного из гла