• Я на отдыхе; возможно, в том самом месте, где мы с женой провели свой медовый месяц. Со мной заигрывает довольно привлекательная женщина. Не успев решить, что делать, я вдруг понимаю, что все это закончится шантажом.
Ни один из этих снов не был настоящим кошмаром; ни один из них не запомнился мне так, как сон о пустыне. Однако все они заставили меня испытывать тревогу по поводу очень важных вещей: любви моей жены, моей профессии, безопасности моего ребенка и моей репутации (если не целомудрии).
Рис. 21. Мы не можем провести эксперимент Жуве на людях, однако на самом деле его уже много раз ставила сама природа. Расстройства быстрой фазы сна[121] наблюдаются в основном у пожилых мужчин с определенными нейродегенеративными заболеваниями – например, болезнью Паркинсона. Подобные болезни влияют на мозг и предотвращают формирование блокад; по ночам люди с таким расстройством поднимаются из постелей и выполняют те команды, которые им посылает видящий сны мозг. Как и кошкам Жуве, им почти не снятся приятные или безопасные вещи. Одно исследование показало, что все четверо участвовавших в эксперименте испытуемых проявляли агрессию и могли травмировать себя или своих жен
Мой небольшой дневник снов лишь подтверждает наблюдения, согласно которым Нетландия изобилует эмоциональными и физическими угрозами. В проведенном в 2009 году исследовании встречающихся во снах опасностей[122] Катя Валли и Антти Ревонсуо представили поистине ошеломляющую статистику: в среднем человек проходит через фазу «быстрого сна» трижды за ночь и около тысячи двухсот раз в год. Основываясь на анализе большого количества рассказов испытуемых, ученые предположили, что как минимум в 860 случаях из этих 1200 люди сталкиваются с угрозой того или иного рода («угроза» определялась в самом широком смысле, однако в основном рассматривались эпизоды, представлявшие опасность для здоровья, репутации или для сохранности ценного имущества видящего сон). Поскольку в большинстве случаев сны состоят из нескольких опасных эпизодов, исследователи повысили реальное количество фаз «быстрого сна» до 1700 в год и около 5 за ночь. Взяв среднюю продолжительность жизни в семьдесят лет, легко подсчитать, что человек пройдет примерно через 60 000 фаз «быстрого сна» и испытает около 120 000 угроз. Иными словами, в применении ко снам будет справедливо замечание, сделанное Вивиан Пейли касательно детских ролевых игр: «Это сцена, на которой идет постановка худших человеческих страхов»[123].
Валли и Ревонсуо признают, что полученные ими результаты могут быть дополнены; пока это всего лишь проекции, основанные на не самых точных сведениях. Впрочем, эти наблюдения в любом случае позволяют нам сделать важный вывод: Нетландия гораздо опаснее, чем мир, в котором большинство из нас живет днем. Ревонсуо пишет: «угрозы для жизни и физического тела столь редки, что практически любая частота их возникновения во снах превышает частоту подобных эпизодов в реальности»[124]. Финские студенты, участвовавшие в эксперименте Валли и Ревонсуо, не сталкиваются с ежедневными угрозами, однако встречаются с ними по ночам.
Важно уточнить, что комбинации подобных угроз характерны не только для студентов западноевропейских высших учебных заведений, но и всех остальных: проводились исследования с участием жителей Азии и Среднего Востока, охотников и собирателей из изолированных племен, детей и взрослых. Людям по всему свету чаще всего снится, как их преследуют или атакуют. Среди других широко распространенных вариантов[125] можно перечислить падение с большой высоты, утопление, попадание в ловушку, раздевание на публике, получение ранений, заражение болезнью или смерть, а также нахождение в эпицентре природного или спровоцированного действиями человека бедствия.
Итак, негативный характер большинства испытываемых в Нетландии эмоций очевиден. Пребывая в стране снов, вы можете ликовать и радоваться, но по большей части будете испытывать гнев, страх или печаль. Иногда нам снятся приятные и захватывающие вещи (например, как мы занимаемся сексом или летаем в небе), однако это происходит гораздо реже, чем мы думаем. Полет снится человеку примерно в одном из двухсот случаев, а эротическое содержание имеет лишь один из десяти снов; наконец, даже в тех сновидениях, где ведущая роль отдана сексу, мы редко сталкиваемся с наслаждением. Даже такие сны обычно наполнены тревогой, сомнениями и сожалением.
В то время как конфликтов и кризисов в снах, быть может, даже чересчур много, самым обычным вещам времени не хватает. Ученые провели исследование снов четырехсот человек[126], на протяжении шести часов в день занимавшихся учебной и рабочей рутиной – они печатали на компьютере, читали и проводили различные вычисления, – и выяснили, что это никак не отразилось на содержании их сновидений. Красной нитью через их сны проходили по-прежнему катастрофы и несчастья; именно они связывают ролевую игру, художественную литературу и сны, именно они подсказывают нам свою главную функцию – предоставление возможности потренироваться в решении реальных жизненных проблем.
По самым консервативным подсчетам, мы видим яркие сюжетные сны в течение двух часов за ночь; в пересчете на среднюю длительность жизни это дает 51 000 часов – почти шесть лет непрерывных сновидений. За это время наш мозг симулирует тысячи ответов на тысячи угроз, проблем и вопросов; он не может догадаться, что сон – это сон. Как замечает исследователь сновидений Уильям Демент, «мы ощущаем сон как реальность, поскольку», с точки зрения мозга, «он действительно реален»[127].
Психолог из Мичигана Майкл Франклин и его соавтор Майкл Зайфер полагают, что за этими фактами кроется нечто чрезвычайно важное:
Обратимся к пластической способности мозга. 10–12 минут моторной практики (например, игры на пианино) в день достаточно, чтобы заставить двигательную кору измениться за несколько недель. В таком случае время, проведенное во сне, тоже должно влиять на развитие мозга и определенным образом предопределять наше будущее поведение и даже физическую выносливость. Это касается не только отдельных людей, но и всего человечества как вида[128].
Но почему мы так мало об этом помним? Франклин и Зайфер полагают, что амнезия такого рода во многом интуитивна; воспоминания о снах обычно исчезают с первыми лучами солнца, следовательно, не так уж много для нас значат.
Однако, как нам уже известно, осознанные знания могут быть переоценены. Существует два типа памяти: имплицитная и эксплицитная. Симуляция проблем основывается на первом виде, то есть бессознательной памяти: пока мы обучаемся, мозг меняет собственные связи, и нам вовсе не обязательно об этом помнить. Подтверждением этому служит поведение страдающих амнезией людей, которые способны улучшать свои навыки без видимого обращения к эксплицитной памяти.
Недавно я «научил» свою старшую дочь, Эбби (на тот момент ей было шесть), кататься на двухколесном велосипеде. Я ставлю «научил» в кавычки, поскольку все, что я делал, – это бежал сбоку от нее и показывал, как нужно балансировать. Через неделю или вроде того Эбби уже совершенно освоилась и нарезала круги по дороге. Я был впечатлен тем, что она научилась поворачивать, и спросил, как она это сделала. Она уверенно ответила: «Я просто поворачивала руль, а от этого поворачивается колесо».
Звучит разумно, но Эбби научилась поворачивать не совсем таким способом. Как объясняет преподаватель Калифорнийского университета в Беркли Джоэл Фейдженс, управление велосипедом – довольно сложный процесс: «Если вы попытаетесь повернуть направо до того, как велосипед наклонится в нужную сторону, центробежная сила сбросит вас с сиденья. Наклон велосипеда позволяет тяготению нивелировать действие центробежной силы. Но как это сделать? Необходимо противодействие, то есть поворот руля налево: чтобы поехать в одну сторону, нужно направить руль в другую»[129].
Однажды у Эбби не останется никаких воспоминаний о том, как она училась кататься, – ни о страхе, ни о гордости, ни об отдувающемся сбоку от велосипеда мне, – но она по-прежнему будет уметь ездить на велосипеде. Такой навык – лишь один из примеров того, как мы учимся делать что-либо и делаем это хорошо, но наше сознание ничего об этом не помнит. На самом деле наш мозг знает многое из того, что, как нам кажется, мы забыли.
Скептики, к которым относит себя и психолог Гарри Хант, предлагают выглядящий более убедительным контраргумент против теории симуляции: чтобы оправдать потраченные на него усилия, симулятор должен быть реалистичным. Так, недостаточно убедительный симулятор полетов будет выполнять свою функцию, но такая тренировка скорее нанесет вред, чем поможет учащимся. Хант и его сторонники считают, что сны не могут исполнять роль симулятора, поскольку они малореалистичны. «Трудно поверить, – пишет Хант, – как парализующие нас страхи, словно бы в замедленной съемке происходящий побег от угрозы и абсурдная тактика отхода из опасной зоны, могут помочь нам адаптироваться к чему бы то ни было»[130].
Рассмотрим возражение Ханта; выяснится, что он описывает не сны вообще, а их конкретный подвид – кошмары. Исследования показали, что кошмары более причудливы, чем другие типы снов, и мы лучше их запоминаем; идея о том, что сны нереалистичны, может проистекать именно из этого. Более того, многочисленные дневниковые записи участников экспериментов со сном показали, что большинство увиденных сюжетов вполне похожи на встречающиеся в жизни