На страницах этой книги я обращаюсь к достижениям биологии, психологии и нейробиологии для того, чтобы попытаться объяснить, что произошло со мной в тот день. Я понимаю, что многим покажется пугающей сама идея вторжения науки – с ее отполированными машинами, суровой статистикой и не самым легким языком – в Нетландию. Вымысел, фантазии и сны для человеческого воображения составляют нечто вроде священной, заповедной территории; они – последний оплот магии. Это единственное место, куда наука не может – точнее, не должна – врываться, сводя древние таинства к электрохимическим бурям внутри мозга или бесконечным войнам генов. Люди боятся, что, объяснив силу притяжения Нетландии, они навсегда потеряют ее. Убьют, исследуя, как сказал Вордсворт[7]. Но с этим я не согласен.
Вспомните конец «Дороги» Кормака Маккарти. Автор рассказывает историю мужчины и его сына, пересекающих опустевший мир, «мертвое пространство», в поисках необходимого для выживания: пищи и человеческого общества. Я читал роман, лежа в квадрате солнечного света на ковре в гостиной, совсем как в детстве, – и, дочитав, еще долго содрогался, переживая за мужчину и мальчика, за собственную короткую жизнь и весь свой гордый и глупый вид.
В конце «Дороги» мужчина умирает. Его сын выживает и уходит с небольшой семьей «хороших» людей. В семье есть маленькая девочка, что дает надежду. Мальчик еще может стать новым Адамом, а девочка – новой Евой. Однако все еще достаточно опасно. Вся экосистема мертва, и не ясно, дождутся ли люди ее восстановления. Последний абзац романа отвлекает нас от судьбы мальчика и его новой семьи, и Маккарти заканчивает произведение удивительным по красоте отрывком стихотворения в прозе.
Когда-то в горной речке водилась форель. Было видно, как рыбы стоят в янтарной воде, а течение медленно покачивает их плавники с дрожащими белыми каемками. Рыбины оставляли на руках запах тины. Гладкие, мускулистые, напряженные. На спинах – замысловатые узоры. Карты зарождающегося мира. Карты и запутанные лабиринты. То, что назад не вернуть. И никогда уже не исправить. В глубоких впадинах, где прятались рыбы, все дышало древностью и тайной. А человечество еще только делало свои первые шаги[8].
Что это значит? Неужели это надгробная песнь миру, который больше никогда не даст побегов жизни, или, может быть, действительно карта «зарождающегося мира»? Жив ли еще мальчик, ушедший вместе с людьми, которые ловят форель? Или его зарезали и съели? Никакая наука не сможет ответить на эти вопросы.
Однако наука может объяснить, почему такие истории обретают над нами власть. Эта книга – о том, как исследователи из разных областей используют новые инструменты и подходы для того, чтобы освоить неизведанные до того просторы Нетландии. Она о том, как истории – от телевизионной рекламы до грез или пародийного представления соревнования по армрестлингу – насыщают нашу жизнь. Она о глубине смысла, заключенного в радостной неразберихе детских фантазий, и о древнем происхождении сторителлинга; о том, как выдумка понемногу формирует то, во что мы верим, как себя ведем и что считаем этичным, – как она меняет всю культуру и историю человечества; о древних загадках удивительных ночных историй, которые мы называем снами; о том, как мозг обрабатывает информацию – обычно безупречно, но порой как будто шутя – и силой упорядочивает хаос нашего существования. Она также и о неопределенном настоящем фантазий, и об их будущем, полном надежд. В общем, она о великой загадке вымысла. Почему люди так зависят от Нетландии? Как мы стали животными, рассказывающими истории?
1. Волшебство повествования
Господи! Когда Ты продаешь человеку книгу, Ты продаешь ему не просто триста сорок граммов бумаги, чернил и клея, но целую жизнь. Любовь, дружба, юмор и ночное путешествие на кораблях – все заключено в книге; разумеется, если она настоящая.
Человеческая жизнь так переплетена с выдуманными историями, что мы практически перестали чувствовать их странную и завораживающую силу[9]. Чтобы начать свое путешествие, нам следует избавиться от той тесной связи с ними, что не позволяет нам замечать их необыкновенность. Просто раскройте сборник сказок – подойдут практически любые – и обратите внимание на свои ощущения. «В сердце моря» Натаниэля Филбрика, например, вовсе не художественное произведение, но от этого оно не перестает быть историей, к тому же совершенно удивительной. Филбрик рассказывает о происшествии, которое вдохновило Германа Мелвилла на создание «Моби Дика», – потоплении китобойного судна «Эссекс» огромным разъяренным кашалотом.
К тому, чтобы прочесть «В сердце моря», нужно подготовиться. Перо Филбрика порхает как палочка старого волшебника; от этого у читателей глаза лезут на лоб и складывается ощущение, что их протащили через время и пространство. Чтобы сопротивляться такому, нужно сконцентрироваться. Не теряйте ощущения собственного кресла, шума машин за окном или веса самой книги.
Рис. 2. А. Бёрнэм Шут. Иллюстрация к «Моби Дику» (1851)
Первая страница. 1821 год. Китобой «Дофин» отходит от южноамериканского побережья. Нантакетские китоловы напряженно выглядывают фонтанирующие струи пара, которые выдали бы их жертву. Капитан «Дофина» Зимри Коффин замечает небольшую лодку, покачивающуюся на горизонте. Он приказывает рулевому подойти к ней с подветренной стороны. Филбрик пишет:
Под чутким руководством Коффина рулевой подвел корабль к неуправляемому судну так близко, как это только было возможно. И хотя они быстро проскочили мимо, те краткие секунды, в которые им удалось заглянуть на борт лодки, запомнились им до конца жизни.
Сперва они увидели кости, человеческие кости, усыпавшие банку и доски настила, будто вельбот служил логовом свирепому чудовищу, пожирающему людей. Потом они заметили двух человек, скорчившихся в противоположных концах лодки. Их кожа была покрыта язвами, глаза выпирали из глазных впадин, бороды затвердели от соли и крови. Они высасывали мозг из костей своих мертвых товарищей[10][11].
Ну и где вы? Всё еще в своем кресле, ощущаете боль в спине и слышите шум машин, видите чернила, которыми напечатана книга? Боковое зрение захватывает ваши пальцы на полях страницы, узоры на ковре? Или Филбрик вас все-таки околдовал и вы видите мокрые губы, обсасывающие человеческие кости? Эти бороды, полные морской соли? Кровавую пену, хлюпающую на дне лодки?
Честно говоря, я задал вам неразрешимую задачу. Человеческое сознание не в состоянии сопротивляться фантазии. Не важно, насколько мы сосредоточенны и упорны в своей решимости не обращать на нее внимания – мы просто не можем преодолеть притяжение других миров.
Согласно известному изречению поэта Сэмюэла Тейлора Колриджа, у читателя книги – любой книги – нужно вызвать «готовность к временному отказу от недоверия»[12][13]. По мнению Колриджа, читатель размышляет следующим образом: «Ну да, я знаю, что история про Старого Морехода – сплошные выдумки. Но, чтобы получить от нее удовольствие, мне стоит убавить скептицизм и на какое-то время представить, что Мореход реален. Ну ладно. Готово!»[14]
Но, как мы видим на примере Филбрика, готовность имеет тут не очень большое значение. Мы сталкиваемся с рассказчиком, который произносит магическую формулу (например, «Жили-были…») и завладевает нашим вниманием. Мы практически ничего не можем с этим сделать, разве что резко захлопнуть книгу; но и после этого нас будет преследовать образ голодного человека, буквально пытающегося высосать жизнь из костей своего товарища.
Кровавая пена, спросите вы? Ладно, я соврал; я пытался сделать этот эпизод еще более ярким и полным грубых животных инстинктов. Но заметьте, что во время чтения «В сердце моря» и вы сами – точнее, ваше сознание – изобрели удивительное количество домыслов. Разница между нами только в том, что ваша ложь не оказалась напечатанной.
Когда вы читаете Филбрика, то словно бы видите все, о чем идет речь. Скажите мне, как выглядит капитан Коффин? Стар он или молод? Носит треуголку или шляпу с мягкими полями? Какого цвета его китель? Какая у него борода? Сколько людей на палубе «Дофина»? Сколько на нем парусов? Хороша ли погода? Высоки ли волны? В какие лохмотья одеты потерпевшие кораблекрушение людоеды, если на них вообще есть одежда?
Писатели ведут себя подобно красящему забор Тому Сойеру: задача воображения практически полностью лежит на самих читателях. Чтение часто считают пассивным занятием, как будто мы просто усаживаемся поудобнее и позволяем писателям радостно насвистывать нам что-то в ухо. Но это неправда. Переживающий историю мозг буквально вскипает от напряженной работы.
Писатели иногда сравнивают свой труд с живописью. Одно слово – один мазок. Слово за словом, одно касание холста за другим создаются столь же глубокие и живые, как и в реальности, образы. Но пристальное рассмотрение текста Филбрика покажет, что писатели используют обычный карандаш. Филбрик создает набросок и намекает, как можно наполнить его цветом, а все цвета, штриховки и текстуры добавляет сознание читателя.
Эти немалые творческие усилия продолжаются на протяжении всего того времени, что мы читаем. В книге может встретиться «интересный» персонаж с «жестокими глазами» и «острыми, словно лезвия» скулами, и из этих небольших подсказок мы составим образ человека не только с такими глазами (светлыми или темными?) и щеками (бледными или румяными?), но и определенными носом и ртом. В «Войне и мире» говорится о хорошенькой «ма