Алекс пошел по комнатам. Дверь той, где, ему сказали, отдыхал отец, открыта, диван идеально застелен, энциклопедия ровно выставлена на полках, и никакого дыхания человека.
Ринат все так же – или опять – неспешно пил кофе в кухне.
– Почему вы меня не разбудили?
– Извините, Алексей Михайлович. Но в этом уже не было смысла. Михаилу Андреевичу позвонили и вызвали почти сразу после того, как вы уснули, и он сразу уехал…
– Кто вызвал? – бесцветно, даже будто дежурно спросил Алекс и прошел к кофемашине.
Он тут медленно сходит с ума – от тотального кофе.
– Ну кто его может вызвать?
– Вот я вас и спрашиваю. Кто? [Mr. P.] же арестован.
– С чего вы взяли?
– Значит, его вызвал [Mr. P.]?
– Я вам этого не говорил.
Алекс тяжело вздохнул.
– Я в ваши игры играть больше не буду, – объяснил он Ринату. – Сейчас вы повезете меня к отцу. Где бы он ни был. Белый дом, не Белый дом, Кремль, не Кремль… Хоть к черту лысому. Ха, смешная кличка для… М-да. И я никаких отмазок больше не приму. Вы же не будете утверждать, что он прилетел из Сочи, поспал час и опять улетел в Сочи?
– Хорошо, отвезу, – неожиданно легко согласился Ринат. – Но сначала, как запланировано, мы съездим на Ваганьково.
– Здрасьте. Запланировано кем?
– Вы сами говорили, что сегодня вас нужно туда отвезти.
– Да? Что-то не припомню такого. И потом, это же можно сделать и позже, – сказал Алекс и почти сказал что-то в духе, что Ваганьково никуда не убежит, но как-то – не без труда – затормозил.
– Боюсь, это будет сложно переиграть, потому что теперь это связано с поручением Михаила Андреевича.
– С поручением загнать меня на кладбище?
– С поручением купить от него цветы. – Ринат поднялся. – Одевайтесь.
– Jesus! – Алекс с грохотом поставил чашку и пошел к себе.
ALEX: на самом деле я скорее доволен чем нет
ALEX: потому что главное это начать вообще выбираться отсюда
ALEX: это место гораздо больше похоже на кладбище чем настоящее кладбище
Агенту Илзе выдана Рассада Мускари (мышиный гиацинт) и инвентарь
Они вышли только минут через сорок.
Алекс щурился, как арестант: кажется, в Москве впервые выглянуло солнце. Но стало еще холодней.
– Прошу. – Ринат распахнул дверцу BMW.
– А почему сегодня без мигалок?
– А к кому спешить на кладбище? – Ринат оскалился.
Алекс будто бы не хотел садиться – из неволи в неволю, – улыбался солнцу, щурился, чувствуя, как натягивается сухая кожа.
– Извините. Просто не хотелось бы привлекать лишнее внимание, – добавил Ринат извиняющимся тоном, как бы спохватившись. Видимо, решил, что из-за его дебильных шуток чувствительный цесаревич передумал ехать и нажива вот-вот сорвется с крючка.
Фотографироваться, ваше величество.
– И еще минутку.
Алекс пошел к хиппи-«фольксвагену», потому что увидел вдруг, что на лобовом стекле белеет листок бумаги.
Он отовсюду ждал каких-нибудь посланий.
Всего лишь – «Куплю за любые деньги!». И телефон.
Интересно, как чудак, повесивший это, смог сюда пробраться и углядеть это чудо техники.
Его можно было понять: вблизи видно, что «Фольксваген» запущен, не то чтобы уже ржавеет, но, впрочем, да, ржавчина уже тронула примечательные колпаки на колесах. На спущенных колесах. На маленьких колесах – Алекс удивился, оказавшись рядом с автобусом, что он такой миниатюрный. Не вставая на цыпочки, Алекс мог разглядеть, как грязна крыша. В лобовых стеклах, скромных, как у танкетки, не было видно, что внутри. Вчера, по прилету, Алекс подумал, что это реплика – что-то, сварганенное, например, из уазовской «буханки» и обвешанное пластиковыми панелями под культовый «Фольксваген». Эти пластиковые панели вообще были в ходу. Внешне точные копии микроавтобуса собирали то в бутиках, делая из псевдомашины полку, то в каких-нибудь клубах… Но сейчас Алекс разглядел, что сами пропорции не те – не современного автомобиля.
Любопытно. Но надо ехать.
Он вернулся к «бэхе», довольный и тем, что заставил Рината ждать с распахнутой дверцей, как лакея. И, судя по тому, как тот раздраженно шибанул этой самой дверцей следом, акт унижения удался.
Ладно. Поехали.
Метров через двести, может, пятьсот «бэха» вдруг вильнула к станции метро.
– Пойдете со мной?
– Куда?
– Может быть, вы тоже хотите купить цветы?
– Может быть, вы не будете в это лезть?
Ринат промолчал и вышел.
Алекс остался доволен и тем, как он научился рявкать на этого типа. Действительно. Вежливость вежливостью, но надо же как-то уже и бороться.
Поехали дальше…
Да тут и ехать-то.
Отец все время неприлично радовался, что это Ваганьковское. «Вот все твердят – Новодевичье, Новодевичье, а оно где? В жопе, на Третьем транспортном! – говаривал он с непонятной гордостью, как будто отхватил коттедж в удачном месте (и кому говорил – испуганному ребенку!). – А здесь… Самый центр! Неизвестно, что как сложится, где я буду, где ты будешь, но ты всегда сможешь заехать, заскочить, вот просто между встречами какими-то – есть окошко, схватил букет, забежал…» И это – почти мечтательно. С полным умиротворением на лице.
Не потому ли выросший Алекс никогда не «забегал» ни с какими букетами?
Все это так хорошо знакомо, и так сразу заныло в груди, когда Алекс увидел ворота, вывеску – режим работы летний, зимний, отлитый в бронзе так, будто это тоже горделивая память на века.
Алекс пропустил Рината вперед себя, и Ринат вышагивал торжественный, солидный, в костюме и при букете бордовых роз, как будто он какой-нибудь ВИП-вдовец, а Алекс – сзади – жмется так.
Указатель на Высоцкого. Дикие монументы каким-то чемпионам, или тренерам, или бандитам. Актер Абдулов.
– Я вижу, вы знаете, куда идти.
– Конечно, – отвечал Ринат степенно.
– А что, Михаил Андреевич бывает здесь?
– Конечно.
– И как часто?
– Не обижайтесь, но мне не положено это обсуждать.
Еще полсотни шагов в молчании.
– Вы знаете, что такое кенотаф?
Ринат посмотрел внимательно – в чем подвох? – затем пробежал взглядом по надгробиям.
– Еврейская фамилия?
Алекс не счел нужным продолжать.
Это жуткое слово ассоциировалось у него с этим местом. Не с кладбищем, а вот конкретно с местом, которое они проходили: кран для воды на асфальтовом постаменте, два контейнера, забитые листвой – в дырявых мешках, сучья тянутся наружу, – и проволочный остов венка, похожий на руль. Здесь уже мало кого можно встретить в будни. Пошли старые, не «звездные» могилы.
Возможно, с отцом тоже не так все просто, и его благочинная улыбка в те месяцы была все ж не жестом полного бессердечия, и ему надо было выговориться, и, и… Алекс не знал, да и не хотел знать, когда прав – сейчас, когда ищет оправдания, или тогда, нет, даже не тогда, чуть позже, когда прокручивал в памяти траурные месяцы, накручивал себя и ненавидел отца – подростково-горячо.
Отец не сразу начал брать его с собой на кладбище. Но Алекс еще помнил временный деревянный крест и фотографию, воткнутую в землю на штырях. Потом появился памятник, и сразу стало легче. Фотография – это было беспощадно, а вот женский лик, вырезанный на богато-красной гранитной плите, был уже условным и неузнаваемым.
Отец болтал, болтал, болтал, как будто кладбище – место для дискуссий. Он рассказывал, что был такой Гейдар Алиев, лидер Азербайджана на протяжении многих лет, который одно время работал в Москве, его повысили (потом Алекс погуглил: до отцовского статуса – вице-премьер; совпадение?..). Но пришел Горбачев, у них возникли терки, и Алиев отправился обратно в Азербайджан. И вот в то недолгое время, что он был в Москве, у него умерла жена. Они много лет прожили вместе, он ее очень любил и потом так и не женился. Это все были никому не нужные подробности, никому не нужная лирика, Алекс умирал, он не хотел это слушать, но не мог (тогда) этого сказать… Алиев уехал, стал «отцом нации», а жена его так и лежала здесь, но он не забыл, а через много лет, «когда там все успокоилось», торжественно перенес прах. В мавзолей на главной площади Баку. В честь нее печатали марки, называли «матерью нации» – и это несмотря на то, что умерла она давно, в какой-то старой, советской реальности, а в новой он, султан, мог завести себе целый гарем. (Говорилось ли это вслух или как-то подразумевалось, Алекс уже не помнил.)
А могилу в Москве тоже не разорили. Там устроили кенотаф. Это произносилось так значительно, и Алекс был не вправе спросить даже, что такое кенотаф; он слушал и слушал это сто раз, когда проходили мимо крана, мимо помоек. Мимо девочки примерно его возраста. Веселая, на поблекшей фотографии, она как-то будоражила детское воображение: что могло с ней случиться?..
Все оставалось прежним, время здесь замерло, и только девочка давно потеряна, Алекс не знал: или они ходили немного другим маршрутом, или однажды девочкин памятник поменяли. И теперь она, не теми своими глазами-как-побитая-амальгама, а растворенная в пространстве вокруг, наблюдает за выросшим Алексом – как он проходит мимо.
Дошли.
ALEX: зачем он все время талдычил об этом?
ALEX: что он имел в виду какая еще к черту мать нации какие гаремы?
ALEX: о чем он вообще думал загружая всем этим ребенка?
ALEX: я хочу верить что не о своем величии
ALEX: не только о нем
– Ну что ты стоишь над душой, а?
Алекс, кажется, впервые назвал Рината на «ты».
– Жду.
– Чего?
Действительно. Любой ответ был бы глупым.
– Своей очереди.
Нет, он бил рекорды по идиотизму.
– Это что, очередь к писсуарам, что ли? – рявкнул Алекс, и его самого даже не покоробило.
Ринат пожал плечами, подошел, положил розы; склонил голову; отошел.
То была тишина, а то закаркала ворона, налетел ветер – и нападали листья русского клена, такие широкие и сухие, что издалека слышно, как они приземляются на плиты, скамейки и другие листья.