Дымок от жаровни с шашлыками, установленной прямо на асфальте, пластиковые пакеты, которые гоняет пронизывающий осенний ветер, сваленные в кучу металлические конструкции. Такой мы видим площадь рядом с резиденцией правительства. Несколько палаток. Одна из них имеет особенно летний вид. «Вероятно, очень холодно?» – с таким вопросом я обращаюсь к ее жителю, 31-летнему Дмитрию. Дмитрий приехал из Челябинска – мегаполиса среди Уральских гор в двух часах лёта от Москвы. Внешне он может напомнить битника шестидесятых годов или old school рокера. Русские, вероятно, более готовы сравнить его по внешности с Иисусом.
– Я много езжу автостопом, в том числе зимой, совершаю восхождения в горы, поэтому не чувствую дискомфорта здесь, – рассказывает Дмитрий.
От запланированного визита на Мачу-Пикчу – культовую перуанскую вершину с заброшенным городом инков – Дмитрия отвлекла революция в Москве. По его словам, как только он прочитал о событиях на площадях (информация о них распространялась в мессенджере WhatsApp, среди субкультуры, близкой к критикам [Mr. P.]а), то отказался от своих планов и приехал в российскую столицу. Дмитрий имеет серьезный опыт борьбы за демократию и даже был оштрафован судьей за участие в митинге, запрещенном властями Челябинска. Дмитрий полон надежд и не видит никакого диссонанса в том, что на площади собрались люди с диаметрально противоположными взглядами. Впрочем, по его словам, позапрошлой ночью здесь наблюдались отдельные стычки между агитаторами демократов и более консервативными силами. Ликвидировали стычки, как ни странно, «удивительно миролюбивые и предупредительные» представители специальных отрядов полиции.
К тем самым консервативным силам можно отнести, вероятно, 52-летнего Константина – жителя подмосковного города Электросталь. Татуированные пальцы выдают его тюремное прошлое – мой собеседник это подтверждает, говоря, что это был ошибочный эпизод молодости. Узнав, что перед ним журналист британской газеты, он демонстрирует скепсис и произносит фразу, популярную у радикально настроенных русских: «Англичанка гадит» (Englishwoman shits). Появившись в русской лексике в годы властвования королевы Виктории, эта фраза оказалась парадоксально актуальна во время эпохи следующей «англичанки». Напомним: когда Елизавета II заняла британский трон, на кремлевском еще восседал Сталин, и именно последние месяцы его жизни, пришедшиеся на 1952–1953 годы, оказались окружены атмосферой особенно острой нетерпимости как к иностранцам, так и к инакомыслию вообще. Сегодня, когда мы наблюдаем, очевидно, последние эпизоды эпохи Елизаветы, в Кремле – это уже более очевидно – завершается или уже завершилась эпоха [Mr. P.]а, закат которой также связан с острым неприятием демократических институтов и гипертрофированным изоляционизмом. История делает круг. Вспоминается карикатура Charlie Hebdo. Не слишком почтительно изображенная 92-летняя королева заявляет на ней, что намерена «пережить [Mr. P.]а». То, что казалось абсурдным, может оказаться правдой: русские называют это иронией судьбы (The Irony of Fate, or Enjoy Your Bath[9]).
Константин пришел на площадь не для того, чтобы поддержать [Mr. P.]а, хотя образы его демократических оппонентов вызывают у подмосковного жителя еще большую неприязнь. Он говорит, что устал от безработицы и кризисных явлений. Константин, как и многие его соседи, лишен стабильного заработка и социальных гарантий: по его словам, ухудшение последних нескольких лет стало особенно сильным. Повторяя тезисы [Mr. P.]ской пропаганды о влиянии американцев и событиях на Украине, он тем не менее, очевидно, без симпатии относится и к давнему лидеру, который «обогатил всех своих дружков», и к нынешней коллегиальной и анонимной власти, которая, как не без оснований подозревает Константин, во многом состоит из тех самых «дружков». Участие Константина в событиях на площади не имеет ярко выраженного вектора, скорее, оно продиктовано чувством, что «так больше жить нельзя». Именно в этом ощущении сходятся здесь европеец Дмитрий и ретроград Константин, как и сотни других неравнодушных жителей, пришедших на площадь Свободной России.
Да-да, эта непримечательная автомобильная развязка носит такое громкое имя, но узнать его можно лишь из систем геолокации в смартфоне. Москвичи не помнят этого названия, как не помнят и того, как оно появилось на карте города. Тогда, в начале девяностых, власти хотели создать здесь Гайд-парк, однако совсем скоро об этом помнили только кучки политических ветеранов, объявленных маргиналами. Различные движения неоднократно выбирали площадь Свободной России как место разнообразных «поминок по демократии», связанных, например, с годовщинами громких событий 1991 и 1993 годов. В последнее время эти немногочисленные митинги запомнились только тем, что активисты спорили, как нести российский триколор: вертикально на древке, как это общепринято, или в виде горизонтального полотнища, как делалось во время знаковых шествий начала девяностых годов. Со стороны этот спор напоминает дискуссию между остроконечниками и тупоконечниками, увековеченную Джонатаном Свифтом. Это является глубоко символичным: именно за бессмысленными и локальными спорами демократы потеряли не только площадь Свободной России, но и саму Свободную Россию. Удастся ли вернуть ее в ходе нынешних нестабильных событий – покажет время.
Согласно решению от 21.IV.1989 Г., в документах, идущих на рассекречивание, должны быть закрашены фамилии
Алекс так никогда и не узнал, что именно в палатке «имеет особенно летний вид». Ну да, остальные – стерто-брезентовые какие-то, а эта скроена будто бы из ярких кусков парусины. Ярких когда-то. Владельца, как видно, пошвыряло по миру или просто по тусовкам турья: на светлых участках, голубых и зеленых, сохранились даже следы каких-то надписей перманентным маркером – кажется, топонимов. Лето, лес, гитара и выпивка. Как видно, у всех дурачков ассоциации одинаковые. Даже у лондонских корреспондентов.
– Это напоминает историю с доктором Хайдером. Ты даже не слышал, кто это.
– Господи, папа! Ты меня напугал.
– Какой-то профессор американский. Разбил вот так вот палатку возле их Белого дома и голодал в ней. Уже не помню, в чем там было дело. То ли против ракет. Но, в общем, наши все за него уцепились, и «Правда», и все, и день и ночь: доктор Хайдер, доктор Хайдер. Это просто смешно, потому что уже и перестройка началась, а это было такими бреднями из прошлого.
– Господи, как ты одет?!
– А мы, когда поехали в Вашингтон, делегация была такая, от Ленсовета, громкая была история, мы даже не на сам Белый дом смотрели, а на эту палатку, до того нам проклепали мозги. Или это была уже не та палатка, а доктора уже не было. Я уже не помню. Но там до сих пор, наверное, сумасшедшие сидят вокруг в палатках.
– Папа, что происходит, что ты делаешь?!
– Смотрю и слушаю. Оцениваю. В жизни самое главное – вовремя смотреть и слушать. Или вовремя прислушаться. Иногда самую мудрую мысль, которую во-он на том десятом этаже понять не могут, запросто произносит бомж у горящей помойки. Кстати, это же похоже на горящую помойку, да. Я тут у одного костра погреюсь, у другого.
– Какого костра?!
– А ты просто еще ночью здесь не был. Вот когда настоящие костры. Братание. Здесь нальют, там нальют. Не узнают и убьют.
– То есть пока я, как дурак, жду тебя на этой чертовой квартире…
– Это же молодость, Алешенька. Многое вспоминается. Иногда хочется так, по-стариковски, побродить. Побыть с людьми.
– Что это? Telograyka? Bushlat? Вы там что, в вашем временном правительстве, совсем с ума сошли?!
– Надо быть с людьми. С людьми. Запомни это. Впрочем. Это что. Разве это оно. Жиденький стал народ. Вот я помню, в девяносто восьмом. Когда шахтеры сидели, да вот тут же, чуть подальше, на Горбатом мосту. Касками стучали по мосту. Что, видео не видел, что ли? Вот это были мужики. Настоящие, русские. От сохи. Понимаешь. Да что ты понимаешь.
– В мужиках.
– Конечно, мы всё это знали. Что Береза им денег дал, ну не им, конечно. Их лидерам. Мужиков просто подставили, по факту. А они сами честные были. Да. Мы тогда тоже в штатском ходили, я подсаживался к кострам, разговаривал. Много говорили за жизнь. Кстати, они не выпивали.
– «Тоже в штатском»? Папа, а в девяносто восьмом ты разве не в мэрии Питера работал?
– Теперь уже говно, а не народ. Ну ничего. Сдюжим. Справимся. И потом. Как там говорили. Нам-то умирать не страшно. Мы отжили свое. Мы одинокие стареющие мужчины. А дети. Что будет с детьми. Мы должны думать об их будущем.
– Чего?..
– Это из «Штирлица». Ты что, «Штирлица» не смотрел? Это Штирлиц говорит пастору Шлагу.
– «Одинокие». Прикольно, прикольно.
– Ну белые. Васпы, как у вас говорят.
– Я уже ничего не понимаю. Во-первых, WASP говорят не у нас, а в Штатах… White Anglo-Saxon Protestant.
– Какая разница. Главное, что они решились наконец на борьбу. Или мы. Мы объединились, чтобы спасти себя. Нам уже нечего терять. Больше невозможно было терпеть это.
– Терпеть что? [Mr. P.]а? А [Mr. P.] разве не WASP?
– Конечно нет. Ты что, не видишь? Он перешел в бурятскую расу. Все, кто предает народ, рано или поздно переходят в бурятскую расу. И когда ты видишь, что у него скулы заплыли и глаза не открываются, это первый знак. Мы слишком долго делали вид, что ничего не замечаем. Не хотели это понимать. «Штирлица» ты не смотрел, но про манкуртов же хотя бы слышал.
– Ой, всё. Если я послушаю тебя еще минуту, то у меня взорвется башка. Мне надо любой шопинг. Мне надо купить теплую одежду, иначе я тут умру.
Всё – кончено!
Всё – начато!
Айда в кино!
– Вообще-то, папа, я сюда приехал, чтобы поговорить с тобой, ну то есть, конечно, не сюда, но…