– Раскачивает лодку.
Как же противно. Момент истины, наметившийся было, обволакивало этим киселем, округлыми «правильными» словами, этой вечной слизью.
– Угроз очень много. Другое дело, что мы, может, не улавливали достаточно быстро, как они меняются. Боролись с какими-то, которые, может, уже не так актуальны, и не видели каких-то новых или недооценивали… Вот ты можешь смеяться над этой историей про японцев с ушами, и мне тоже смешно, но это просто яркий пример. Это не угроза, конечно, я еще не выжил из ума. Это маркер, что ли. Метафора. Которая показывает, что иногда это поле угроз может смещаться совершенно неожиданным образом…
Надо было срочно прекращать эту программу «Время», потому что отца вело по колее – с ветерком.
– Тогда, может, не надо было сидеть двадцать лет? – жестко спросил Алекс. – Чтобы новые лю-ди уже бы понимали, как выглядят новые угрозы?
– А мы бы на даче сажали рассаду, – весело откликнулся отец.
– А вы бы сажали рассаду.
Они помолчали.
– Ну, это долгий разговор, почему так получилось.
– А я никуда не тороплюсь.
– Да? – отец почему-то удивился. – Тогда пошли.
Он повел Алекса за руку, как ребенка (и это тоже было странным, как и все тактильные контакты сегодня: эти объятия во дворе), завел в ванную. Бил яркий свет, отражаясь в глянцевой плитке. Били белые, идеально откалиброванные полотенца. Папа включил вытяжку. Пустил воду. Максимальный напор. Душ. Ванная быстро наполнялась паром, по зеркалу туман побежал волнами, отец переключил на холодную.
Алекс уже понял, что здесь их не смогут слушать, и спокойно стоял – ждал.
Отец задумался, потом начал – глухим голосом.
Ты пришла в мою жизнь.
Ты единственная была.
Почему нет тебя, почему – чернота?
Ты дарила и сыну, и мне
Красоту неземную.
Теплоту, доброту…
И другой я не знал.
Очень больно.
Но хочется снова и снова
Вспоминать темный зал…
– Это что? – поразился Алекс.
Нашу молодость, честность.
То, что мы обещали друг другу.
То, что я для тебя обещал.
– Это стихи, которые я посвятил твоей матери, – ответил отец с какой-то неожиданно «земной», приземленной гордостью. – Там в конце должно быть, конечно, «тебе обещал», но это как-то совсем не укладывалось в ритм, поэтому…
– Папа! Сегодня погибли люди! – почти крикнул Алекс через шум воды. Он не верил своим ушам.
– А «темный зал» – это мы, когда познакомились, ходили в кино на…
– И это все, что ты мне хочешь сейчас сообщить?!
– А что ты хочешь услышать?
– Ну, например, чего вы хотели. Что это было вообще. Например.
Отец явно обиделся. Еще бы. Сын – и не оценил.
– Ну хочешь, так пойдем, поговорим, – сказал он с вызовом, рывком все выключил, и они вернулись в кухню. Указал Алексу на место за столом таким жестом, как будто они собирались подписывать коммюнике.
– Я слушаю, – сказал Алекс. Он оценил официальность.
– С какого места начинать? – вежливо осведомился отец.
Они как будто играли. Может быть, в допрос.
– Не знаю. С самого начала?
– С двухтысячного года?
– С девяносто девятого, – иронически бросил Алекс.
– В мире-то, дружок, натянуто как струна, вот-вот загудит. На нас идут таким походом, какой, может быть, пострашнее походов тех четырнадцати блику в девятнадцатом году.
– Папа, не ломай комедию, пожалуйста. Не лучший момент.
– Ну хорошо. Страна лежала в руинах. Ты знаешь, когда мы пришли в правительство…
– Когда это было? До нашей эры?
– …Мы узнали, что офицерам четыре месяца не платили зарплату. Офицерам! Армии! Ты понимаешь, что это такое? Страна была накануне краха! Бунта! Катастрофы!
– Шахтерам вроде и по году не платили. – Алекс пожал плечами. – И на заводах. Но хотелось бы вернуться к современности.
– Это другое! – Отец поднял палец, переходя на какой-то свистящий шепот. – Офицерам! Армии!
– Даже забавно, ты с таким значением это говоришь… Я бы еще понял, если бы ты сам был военным.
– Ты просто не можешь понять, что такое государственное мышление, оно либо есть, либо нет. – Отец как-то мигом поскучнел, выключился, принялся жевать рыбку.
Они больше не пили.
– Кстати, «офицеры», «офицеры», а ты же не служил в армии, – вспомнил Алекс.
– Как и ты.
– Ну я-то понятно.
– Ну вот, видимо, из-за таких «понятно» мы и оказались в такой жопе, в которой оказались, – с удовлетворением заключил отец. – Видимо, надо было сразу – как якобинцы. Не жалеть своих детей, не жалеть никого, бегать с вытаращенными глазами, как фанатики.
– И стрелять у стенки?
– У них была гильотина. – Отец мило улыбнулся. – Чему вас там учат, в ваших кембриджах?
– Мы отвлекаемся, пап. Я тут понял, что никогда тебя не спрашивал. Вот ты закончил филфак Петербургского университета.
– Ленинградского.
– Да. И почему-то тебя не призвали в армию.
– И – романо-германский факультет. Это уж, скорее, не «филфак», а «иняз» правильно говорить.
– Почему? У тебя что, была бронь? – Алекс с трудом удерживал тему.
– Бронь бывает во время войны. Учи матчасть, – как-то даже зло ответил отец.
– А что бывает не во время войны?
– Ну, например, тогда было такое понятие, как белый билет…
– А еще, я слышал, те, кто работал с КГБ, в армии не служили.
– А я слышал, что у вас там в Англии обезьяну выбрали в парламент, и что?
– Очень остроумно.
– Я учусь у тебя. – Отец взял себя в руки и улыбнулся. – Теперь учусь у тебя.
Они помолчали. Алекс поднялся, качнулся. Он понял вдруг, что дико устал, просто не держится на ногах – не от водки.
– Что ж, видимо, наш ужин подошел к концу.
– Что с тобой? Ты в порядке? – всполошился отец.
– Все нормально, мне надо поспать.
– Алексей, точно? Если что-то не так, ты скажи, я трубку подниму – тут доктор будет через три минуты.
– А ты уверен, что трубку тебе еще не отключили?
– Эх ты, балда. Я ж с тобой по-хорошему…
ALEX: тео я такой дурак
THEO: не сомневаюсь
THEO: что случилось?
ALEX: я думал с ним теперь можно как то по человечески поговорить
THEO: хочешь рассказать об этом?
ALEX: не уверен
THEO: знаешь что возвращайся домой
THEO: пусть эти русские сами разбираются в своих проблемах
ALEX: домой?
THEO: в uk ну ты меня понял
ALEX: кстати я рассказал ему о нас с тобой
THEO: ого круто и когда знакомство с родителями?
ALEX: никогда
THEO: у у я вижу буря оптимизма
ALEX: разве что на страницах учебника новейшей истории
THEO: в разделе русская смута
ALEX: ладно я вырубаюсь
THEO: vol 10 или 100
ALEX: хватит все хорош
Алекс проваливался в никуда, а последнее, что помнил, – это фиолетовые огни, мигающие в темноте, как космический корабль (всего лишь заряжается пауэрбанк), а отец заходит укрыть его одеялом, как в детстве, ну почему так поздно, всё.
Служебное расследование: кто дал разрешение редакции первого канала
Бумажные стены, огромный, рельефный, голый Тео, почему-то с уклоном в оливково-желтый тон, как индус; и Тео свернулся калачиком, а маленькая японка в клетчатой юбке, сидя на коленках перед ним, чистит ему уши, и если Тео такой огромный, то даже не поймешь, чем, не ватной палочкой же; и Тео начинает беспокоиться, беспокоиться, шевелиться, выбрасывает одну ногу, как моллюск, поводит другой – и содрогается в конвульсиях.
О О О
Woop woop woop
But I’m broken hearted
Cry cry cry
Спросонья Алекс даже не узнал рингтон, потом сбросил то ли звонок, то ли сам айфон – куда-то: он все еще не соображал, где здесь что, придвигая на ночь для гаджетов то пуфик, то что.
Нет. Не Тео. Московский номер. 916.
Fuck. Алекс отпал на подушку.
На удивление, светило солнце, ясный день, да не день – он посмотрел на время, – даже странно, что в Москве рассвело так рано.
916, снова.
– Алло?
– Алексей Михайлович! – прокричал женский голос так громко и с таким энтузиазмом, что Алекс проснулся совсем.
– Да?
– Очень хорошо, что мы до вас дозвонились! Это Первый канал!
Час от часу не легче.
– Мы очень хотим пригласить вас на интервью!
– Меня?
– Это же Алексей Михайлович Николаев?
С обеих сторон повисло молчание. Энтузиастка ждала. Алекс тупо прокручивал в голове – у кого вообще может быть его номер. И какого хрена. Первый канал. Что им может быть нужно. И зачем он сказал «да». И по второму кругу.
– Алло!
– Что вы хотите?
– Тема интервью – дети во власти. То есть дети тех, кто во власти.
What the fuck?..
После еще более долгой паузы Алекс спросил:
– Вы точно не ошиблись?..
Что-то (возможно, то, что его застали врасплох) не позволяло Алексу просто бросить трубку, как он, конечно, сделал бы в обычной ситуации. Да в обычной ситуации придворному Первому каналу никогда бы не пришло в голову. Да никто и не взял бы на себя смелость трогать священную корову власти. Этого поколения власти. Кащеево яйцо. Безопасность, анонимность, общая зашифрованность детей и семей.
– Погодите. Вы же сын…
– Да, да, – раздраженно оборвал Алекс, только чтобы по телефону не звучало имя.
Отец оберегал его так много лет, что Алекс, сонный, разбомбленный, совершенно не понимал сейчас, что делать: подтверждать, опровергать (просто послать их почему-то не приходило в голову, да они на то и рассчитывали: эффект внезапности). Причем он примерно готов был к такому вопросу в Англии, и у него первое время была наготове пара способов отшутиться.