Комната разгромлена.
Он не сразу понял, что тут к чему, потому что его рюкзак валялся на середине пространства и зиял внутренностями, как будто его тоже пырнули – как героя в кино. Шмотки разбросаны демонстративно. Одна кровать зачем-то сдвинута. Наверное, это нельзя было сделать тихо. Эти двухэтажные бандуры хрен знает сколько весят.
Fuck.
Алекс ринулся было в коридор, потом вернулся – где макбук?! – а, вот; всё в порядке, всё в порядке.
В каморку к этому мудиле Алекс вломился так, что тот даже не вскочил, а подпрыгнул.
Ужас в глазах.
– Что это за хрень?! – заорал Алекс.
Парень пытался делать какие-то жесты, то ли защищаясь, то ли призывая к тишине, хотя в этой дыре все равно никого, кроме них. Гребаный дом с привидениями.
Конечно, Алекс еще несколько дней назад не знал, где окажется завтра, в тюрьме или где похуже, и с этой точки зрения то, что его вещи перерыли, просто ерунда: да разве не перерыли их (не по разу) еще в той чертовой квартире?.. Забрав в Следственном комитете рюкзак, он брезгливо, двумя пальцами, доставал свои же трусы и носки, явно сложенные чужими людьми. То, что к нему могут вломиться и ночью – как в старых фильмах про тридцать седьмой (новых не снимали), – тоже казалось вполне логичным, он бы и это принял тогда с вялым смирением. Встал бы с кровати. Но этого обыска он не ожидал; вышло как-то внезапно. Под дых. Как удар уже после боя.
– Не надо ментов, брат, не надо ментов, я прошу.
До Алекса не сразу дошло, что лепечет этот ущербный, а сообразив, Алекс почти обрадовался: то, что можно позвонить в полицию, до сих пор даже как-то и не приходило в голову.
Довели… До психологии бесправного гастарбайтера.
А вот взять и вызвать!.. Просто из принципа.
Он полноценный гражданин, хозяин в своей стране.
– Скажи спасибо, что ничего не пропало, мудило. – Алекс поискал, куда тут сплюнуть. Он был хозяином ситуации, и в этом драйв. – Это я, кстати, щас еще проверю! Всё. Сваливаю на хрен из вашего чудесного местечка. Скажи спасибо…
Наверное, надо было закончить как-то по-другому, а то выходило слишком уж миролюбиво. Алекс зашагал обратно в комнату даже без цели что-то на самом деле проверять – что там проверять-то; его вещи за две недели стали уже чуть не общими.
Он девяносто раз пожалел, что взял в Москву макбук, ненужный. (Но он верил эппловской надежности аккаунтов.) На остальное насрать. Алекс уже давно не понимал, все ли его вещи здесь, кажется, пропала половина одежды, но если фээсбэшникам нравится дрочить на его трусы, то бога ради.
Пока его не было, волосатый даже не присел.
Алекс вернулся.
Он уже не несся. Тащился. Шел. Брел. Такое лицо, как будто в своей-чужой комнате он встретил нечто.
– У меня пропал… Пропала…
Он как будто не мог сказать. Найти слово.
Он и правда не называл никогда и не афишировал, что там хранилось в его вещах; мирненько стояло в углу долгими осенними вечерами; но дело сейчас и не в этом: у него реально возникли проблемы с речевым аппаратом. Со ртом и лицом. Как будто язык перестал нормально слушаться.
– Брат! – заговорил парень проникновенно, почти торжественно. – Я прошу тебя, уезжай отсюда. Хочешь, денег отдам? Могу за две ночи прямо сейчас и…
Алекс стряхнул его руку с плеча.
Этого показалось мало, и он впервые ударил человека.
Еще минуту назад это далось бы ему вполне органично – на драйве, на ритме, на бешеном потемнении в глазах. Но сейчас получилось странно, и медленностью какой-то походило, наверно, на драку под водой.
Волосатый не ответил и даже не защитился. Может, он считал это справедливой платой. К тому же удар вышел не особо и сильный.
– Куда они ее увезли?!
Ее – урну – или его.
Алекс орал, орал; он все-таки осилил вслух страшное короткое слово, но, судя по тому, как этот мудак ничего не понял и вытаращил глаза, он действительно не видел, что именно выносили. Или обосрался тут, в своей каморке.
Толку-то с него.
Алекс толкнул в плечо, пошел, толкнул по пути планшет со стола, тот упал, но, кажется, не разбился, и фильм даже не дрогнул: на экране кто-то целомудренно трахался.
Почему американцы, по крайней мере в кино, одеваются для этого в тишоты, лонгсливы, как будто стесняются наготы?
Алекс так и стоял, прислонясь к косяку, и сколько простоял – неведомо. Дыхательными упражнениями он пытался остановить паническую атаку. Оцепенение как-то отступило, когда он подумал, что, может, ее запнули куда-то. Презрительно так. Он представил. Челядь играет в футбол.
Рывком – от косяка, стряхнув оцепенение, Алекс начал бешено рыться в вещах, осматривать комнату, заглядывать под кровати. Причем ему казалось, что за ним наблюдают, но сколько он ни оглядывался, волосатого в дверях не было, неизвестно, где он был, опять, видимо, прятался, но фильм вроде бы замолчал.
Не успокаивался. Ходил по хостелу (админ не подавал больше признаков жизни). Ломился в закрытые двери. Теперь он был властью в доме с привидениями. Поискал в ванной. В этой комнатушке можно было спрятать что угодно: ведра, швабры, химикаты; химикаты на полках от пола до потолка. Неряшливо. Забытые гостями шампуни. Зубные щетки. Даже нательный крестик на шнурке. Теперь надетый на средство для дезинфекции.
Пустота.
Сколько Алекс просидел в оскверненной комнате (все так же нараспашку) – непонятно. Тянулась тусклая, глухая ночь. Иногда что-то даже казалось смешным, не смешным, конечно же, но вдруг легкомысленным, как в тех самых B-movie, где постоянно случалось что-то подобное: кто-то терял урну или прах летел кому-нибудь в лицо. Где, в какой коллектор его развеивают сейчас?! Ужас, и опять не ужас. Фазы возбуждения и торможения. В возбуждении Алекс даже решился набрать полицию, но, слушая бесстрастные вопросы женщины-оператора («Говорите. Вас не слышно»), все ж не заговорил. Зачем-то он позвонил даже на горячую линию британского посольства. «Горячая клавиша» на этот номер была настроена с давних пор. На том конце автоответчик жизнерадостно посоветовал резидентам королевства говорить после сигнала или перезвонить после девяти часов эй эм.
Все бодры, веселы.
Наконец – набрал Тео. Послушал гудки. Посмотрел на время.
Ладно.
Решившись наговорить, он не узнал свой голос.
Первое аудиосообщение – «Я теперь могу улететь» – пришлось оборвать и удалить как раз из-за голоса: Алекс понял, что еще слово – и он разрыдается.
Долгая пауза. На глаза теперь все время попадалось закупоренное виски, но тошнило от одной мысли о нем.
Попытка номер два.
Теперь с голосом вполне удавалось совладать, даже странно.
Посидев еще и крупно вздрогнув, Алекс стал судорожно собираться. Как будто счет пошел на минуты – вдруг. Сюда уже никто не войдет, да, это очевидно, но панику не получалось обуздать. У Алекса тряслись руки, когда он кидал вещи – как попало.
То он был готов разнести здесь все. Как медведица, потерявшая медвежонка. То страх. Боязнь остаться здесь на лишнюю минуту. Зато потом – час или два, при собранных вещах, просто слушал, как в ванной капает вода – оказывается, при распахнутых дверях это слышно. В конце тоннеля, по которому боялся двинуться, маячило странное, почти преступное облегчение. «Преступная свобода»: он – как страна. Но это все уже от него никак не зависело – от действия, бездействия, и лучше даже не думать, где что осталось.
Он оставлял много вещей. Алексу казалось, что он ничего не сможет носить из того, что возил в Москву. Да. По сути, это побег. Потому что по уму надо было оставаться, искать, стучать кулаком в полиции, ломиться в эфир в «Останкино». Но – нет.
Возможно, отец это понял бы.
Скорее всего – нет.
Но уже неважно.
Белый шум в эфире
За следующие полдня с ним не случилось ничего. Да Алекс и не выпадал из анабиоза, задремывая в каждой локации, где, как цыган, разваливал свои вещи: в круглосуточной кофейне, на вокзале, в аэроэкспрессе. В Шереметьево. Совет немедленно проходить паспортный контроль и находиться в нейтральной зоне, даже если до рейса еще много времени, он и не помнил, но сделал так. Там можно было оставить пауэрбанк на зарядке и отдохнуть.
Изнемогал, а поспать не мог, хотя и пытался разлечься на неудобных креслах. Потом на удобных. Потом пошел к своему гейту, хотя посадку еще не объявляли. Но аэрофлотовские клерки на стойке уже начали суетиться. Он увидел того джентльмена. Это была неприятная встреча. Как и любая встреча. Алекс хотел уйти, но джентльмен заметил его, замахал, подошел.
– О! Снова летим вместе?
Алекс принужденно улыбнулся. Бессмысленный человек из прошлой жизни.
– Как прошла ваша поездка?
Вот пристал.
– Вы сделали ваши московские дела? – ответил Алекс вопросом на вопрос.
Фермер заулыбался:
– О да! В России многое изменилось за это время, не так ли?
– По-моему, ничего.
Тут, к счастью, объявили посадку – живым приглашением от стойки, а через секунду и неживым, практически голосом робота, по громкой связи.
Можно было еще поболтать, джентльмен этого явно хотел, но Алекс невежливо подхватил рюкзак и засобирался в хвост очереди. А очередь выстраивалась быстро.
Он улетал так странно налегке.
– Нет, идемте сюда! Там эконом-класс.
И хорошо, что эконом. «На вашем месте не откидывается спинка кресла, это места у аварийного выхода, вам будет это удобно?» Yes. «Ваше место будет у крыла». Why not. Алекс представил, как весь перелет будет смотреть на тряску сложных сочленений крыла, и засыпать, и просыпаться, и вспомнил, как засыпает Тео, потому что Тео, обнимая, засыпал смешно – и точно так же: его начинало всего потряхивать, подергивать – руки, ноги, каждая мышца; кажется, это продолжалось только несколько минут, а может, дальше Алекс проваливался в сон сам, и…
– А я теперь летаю эконом-классом, – ответил Алекс даже с каким-то вызовом. – Такие дела.