Герр Раймер, организатор, ждет их на крыльце.
– Герр Раймер, я смогу по дороге позвонить?
– Кому, родителям? Им сказали, что прилетите сегодня.
– Нет, я… Людвигу и Сабине.
Он смотрит, дышит тяжело – он полный, наверное, шел от метро.
– Иди звони. Мы подождем.
– А… у вас есть номер? Я просто так и не записала.
Конечно, у него есть номер.
Артем кривится – думал, что ей что-то выскажут, но герру Раймеру наверняка нравится, что она подумала о Людвиге. Они же не так долго вместе были, может быть, и не надо было еще привыкать.
Женя набирает номер, три раза ошибается – слышится глуховатый старческий голос, это Людвиг, у него после бессонной ночи всегда такой. Что ж он не спит?
– Женья, ты? Ты уже в России? Все в порядке?
– Нет, Людвиг! – кричит, перекрикивая расстояние, как будто и вправду уже в России. – Нас на день задержали в Берлине. Но все в порядке!
– Почему? – сразу же говорит он. – Почему ты все еще не дома? Ты же должна…
– Людвиг, Людвиг, стой, я хотела сказать, что мне приснилось…
И она замирает. Ну что, не глупо разве – вот так позвонить, чтобы рассказать о странном сне? Надо что-то другое.
– Людвиг, – говорит она, – я была так счастлива у вас. Я так жалею, что все это произошло. Ничего похожего не должно было случиться, это точно. Я бы все сделала, чтобы этого не было.
И он отвечает ялюблютебя; и не ялюблютебярозмари или каким именем он ее там назвал в последний раз, а настоящим, ее именем.
Женя вешает трубку, не отвечает ничего.
Во время скучной подземной дороги в Берлин-Шёнефельд она вспоминает, как впервые встретилась с ним, с ними, – ведь должна же быть какая-нибудь причина, по которой Людвиг регулярно называл ее чужим именем, хотя к тому моменту она уже понимала чьим.
Она давно понимала, что поедет в Германию. Вначале им говорят, что несколько человек с первого курса поедут по обмену. Жене нужно написать письмо первой, так сказала преподавательница немецкого. О чем писать? О себе, о разном. Напишите о городе, в котором живете, о школе, которую окончили недавно. Об институте, о том, как здесь хорошо. Если вдруг не едите что-то, если есть аллергия – тоже скажите. Вот и все.
Женя пишет, что не ест шпик и лук.
Еще нужно вложить фотографию – может быть, для того, чтобы гостевые родители сразу же узнали ее на вокзале. Жене страшно, что не узнают, потому что на всех фотографиях еще с рыжими волосами, а сейчас – светленькая, другая немного. Но это все ерунда, ей говорят, главное – финальное собеседование с руководителем программы пройти. И чтобы не было родственников в Германии. Родственников точно нет, она знает, правда, что дедушку в детстве отправляли на работы сюда, за это ему Германия даже деньги платила. Когда он уже был взрослый и даже старый. Так родители смогли купить двухкомнатную квартиру в Раменском, правда, неясно, что с этой квартирой делать теперь, когда папа… Но об этом точно лучше сейчас не думать.
И про дедушку учительница немецкого попросила не упоминать, мол, для них это болезненно, что он работал, потому и компенсацию заплатили. Где-то в альбоме у деда даже есть фотография тех времен – так странно, что их фотографировали, как будто, ну, в пионерском лагере, хотя они там совсем не отдыхали.
Здравствуйте, Людвиг и Сабина!
Я живу в городе Раменское, он находится в Московской области, наверное, вы о нем не слышали. Нужно ехать на электричке до станции Фабричная, а там и мой дом – возле поликлиники из красного кирпича. Раньше в нашем доме не было ванны, но мои родители установили душевую кабину. Это очень старый дом. Он стоит на улице Воровского, стоит еще с тех пор, когда здесь на самом деле была фабрика «Красное знамя». Иногда мне кажется, что фабрика потихоньку работает ночью – что-то там включается, заходят люди, начинают смену. Но только утром никто не выходит – получается, что никто и не заходил. Бог знает, что за дурацкая фантазия у меня, мама в школе еще смеялась. Эти строчки точно нужно вычеркнуть, иначе они решат, что я какая-то странная, глупенькая.
Наверное, нужно объяснить, почему именно я должна участвовать в программе обмена. Может быть, нипочему, может быть, это просто случайно так вышло, только не знаю, как это сказать.
Мне нравится немецкая музыка и группа Tokyo Hotel. Однажды я услышала их песню, она называется «Кричи». Я обязательно включу ее вам, если вы еще не слышали. Я, конечно, знаю, что Берлин – столица Федеративной Республики Германия и одноименной Bundesland.
Больше всего я люблю слушать музыку и читать книги. На занятиях по немецкому мы читаем Ханса Фалладу и Ремарка. Ремарк пишет о грустном, о людях, потерявших родину, живущих в чужих странах. Я бы не хотела жить в чужой стране, то есть я бы хотела приезжать, любоваться, учиться, но все равно возвращаться на платформу Фабричная, где маленькие красные дома, и стадион, и больница, тополя, рвущие асфальт на части. Такого я бы тоже писать не стала, потому что не уверена в правильном использовании причастия.
Что бы я хотела узнать о вашем городе? Маленький он или большой? Много ли там достопримечательностей? Посещает ли ваш город каждый год множество туристов?
Она несет на почту, ждет, пока женщина запечатает и наклеит разноцветные марки. Страшно вначале, что это будет слишком дорого, но в итоге получается семьдесят четыре рубля. Мама специально оставила на тумбочке, знала, что Жене сегодня отправлять. А на почте даже очереди почти нет – а ведь с детства привыкла, что не достоишься. Потом она понимает, что так и не вложила фотографию.
Но может быть, будет второе письмо?
Здравствуй, дорогая Женя! Мы с Сабиной, моей женой, были очень рады получить твое письмо. Мы нашли в моем атласе твой город. И я бы не сказал, что он такой уж маленький. Но мне в моем возрасте почти любой город кажется большим, я стал бояться по-настоящему больших городов. Раньше я мог доехать на машине до Берлина, а сейчас страшно.
Сами мы на самом деле живем в маленьком городе – всего семнадцать тысяч человек. Здесь есть церковь и горы, которые я тебе с удовольствием покажу. Сюда часто приезжают гости из окрестных городов. Весну и часть лета ты поживешь у нас, а потом поедешь на учебу в Магдебург, как я понял из твоей программы. Это очень интересно, и я надеюсь, что мы сможем за это время хорошо узнать друг друга. Мы живем очень просто, как в деревне. Я выращиваю клубнику и помидоры. Я очень люблю Россию, я уже бывал у вас однажды и хотел бы приехать еще, может быть, это будет еще возможно.
Ты просишь написать о моей семье.
Мы живем вдвоем – я и Сабина. Наш единственный сын с женой – в Нижней Саксонии. Когда у меня есть силы, мы едем на машине к нему. Но с каждым годом сил становится все меньше. Я с пониманием к этому отношусь.
Больше у меня нет никого на свете. У меня был брат, но он погиб во время войны. Я не хочу, чтобы ты расстраивалась, поэтому не буду рассказывать о нем.
Я увлекаюсь филателией – может быть, ты знаешь, что это такое? У меня много альбомов с марками, особенно мне нравится коллекционировать марки с растениями и животными, северными странами, географическими открытиями. Когда ты приедешь, я непременно покажу тебе мою коллекцию. Я бы очень хотел попросить тебя прислать нам твою фотографию.
И она вкладывает фотографию в конверт, не зная, что написать еще.
Откуда у тебя, пишет он, нет, откуда у тебя…
Откуда у тебя эта фотография? Как такое вообще может быть? Неужели ты на самом деле выглядишь так?
Прости, я просто не знаю, что люди могут быть так похожи. Я ведь помню, я до конца жизни буду помнить, как она выглядела.
То есть потом он пишет настоящее письмо, а эти первые строчки решает, кажется, не замечать – но вышло так, что он просто перевернул страницы и начал заново, но строчки-то остались, она увидела. Поэтому это уже не слова, а мысли. Нехорошо подслушивать чужие мысли, вообще выходит, что она тайное подглядела, поэтому не решается никак комментировать. «Что ты имеешь в виду? – она хотела бы спросить. – Это просто моя фотография, ничего в ней нет такого. А что, я тебе кого-то напоминаю? Может быть, было бы лучше, если бы все выяснилось сразу».
Она не понимает. Она не понимает, ехать ли теперь, – может быть, с фото в самом деле что-то не так? Но там просто она. Женя решает не объяснять, просто приехать.
Людвиг сразу говорит, что Женя похожа на какую-то Розмари, отчасти объясняя этим те странные слова. «Господи, как ты похожа на Розмари, – говорит он, – просто невероятно, – те же волосы, легкие, светлые. Ты ведь их никогда не заплетаешь, правда? Всегда ходишь с распущенными, спутанными, вот и сейчас они лежат так, что тебе, наверное, стоит посмотреться в зеркало? Господи, до чего ты похожа на Розмари».
И еще с этой минуты ее имя перестает быть ее именем, потому что Людвиг выговаривает Женя как Женья, и так остается навсегда, приклеивается.
Женья сначала и не спрашивает, кто такая Розмари, – в письмах он не упоминал о ней, и ее не должно быть в доме. Ей интересно только то, что в доме. Его жена. Его собака, ворчащая где-то во дворе, – наверное, ее заперли специально, чтобы не напугала; но Женья совсем не боится собак, как-то это прекратилось само собой, хотя раньше – о, раньше очень, раньше сердце замирало и словно бы не билось больше.
И в его глазах была Розмари, и в его руках.
Ему восемьдесят два, Женье восемнадцать. Она только приехала. И она похожа на Розмари. В машине, в которой они везут девочку из Магдебурга, очень жарко, и его жена дает салфетку, пропитанную кельнской водой, – она старается читать, старается понимать, воспринимать ее жесты, ее движения. «Оботри виски и шею, – говорит она, – станет полегче». И Женя разворачивает салфетку, и пахнет в машине нежно, а потом приторно.