На них оглядываются.
Если плач – не жалели соли мы,
Если пир – сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв…
Играет и громче всех поет незнакомая девушка – кажется, со второго курса. Ее тоже зовут Женя, но она мягче, красивее. Невысокого роста, чуть полноватая, домашняя такая. Никакого протеста в ее словах, просто песня. Такая красивая песня.
– Откуда вы знаете такую песню? Ну… она странная такая. У нас такое никто не слышал в школе, а если бы кто включил – только смеялись бы.
– Почему?
– Ну… – Женя прячет глаза, не зная, как выкрутиться. – Ну она такая… как будто это поэзия, стихи всякие, которые на литературе учить заставляли, понимаешь?
– Нас никто не заставлял, – объясняет одна из девочек, кто пел, – многие даже на русскую филологию собирались поступать, но как-то передумали, здесь веселее.
И удивительно, что многие вокруг знают, – их голоса обнимают, поддерживают ее голос, он летит вверх, отражается от белых и зеркальных поверхностей, возвращается обратно.
Но с каждым днем…
– Соблюдайте тишину, – говорит человек из службы безопасности, – соблюдайте порядок. Здесь нельзя петь.
– Это же не библиотека, – дерзко говорит Женя, другая Женя, – здесь и так громко, почему мы должны молчать?
– Потому что вы поете и мешаете другим пассажирам.
– Вы что, хотите запретить нам петь?
Ведь герр Раймер просил. Он просил быть тихими, скромными. Что теперь будет?
Подходит еще один человек.
– Девушка, пройдите с нами.
– Зачем это?
Они берут ее за плечи. Женя не знает, законно ли это. Артем отворачивается. Для него эта девочка точно сама виновата.
Другая Женя берет гитару, отряхивается и идет за людьми в форме. Ничего страшного не происходит. Но только нужно уехать, она уже верит Артему, что нужно уехать как можно скорее.
«Я люблю тебя, Людвиг, – думает она, – я это не сказала, но я люблю тебя. Я тебя не так люблю, как ты эту Розмари, понятно. Но просто так жалко стало, когда ты сказал, что ничего не чувствуешь. А потом – что приедешь в Новгород, потому что зачем тебе эта подруга нужна, она же старая, а ты не любишь старость, ты брата молодым запомнил, девушку эту. Может быть, я тебе ничего не рассказывала про призрак его только потому, что он пришел молодым, молодым снова, молодым и убитым. А ты старый, ты не чувствуешь, тебе больно это».
Это больше такая любовь-жалость, как у князя Мышкина к Настасье Филипповне. В школе они не проходили, но Женя тем летом сама прочитала – не понравилось, но запомнила некоторые имена.
Другая Женя возвращается, тихо убирает гитару. И сидит тихо почти до самого самолета.
– Ну их, – отвечает на вопрошающие взгляды, – им тут тоже страшно. Хотят, чтобы была тишина.
Герр Раймер приходит, приносит воду. И действительно, дает деньги тем, у кого закончились. Век проходит, бесконечные восемь часов проходят, она покупает еще одну пиццу. А потом объявляют посадку.
Они прилетают в Москву в четыре утра.
– Двести евро, – говорит таксист лениво.
Мама пугается, смотрит. Они уже обнялись, но Жене снова хочется ее обнять.
– Какие двести евро, вы чего? И почему – евро?
– Не хотите – оставайтесь здесь. – Он выплевывает зубочистку. – Никто дешевле не повезет.
– Мам. – Женя тянет ее за рукав. – Не слушай его. Поищем другое.
– Ага, найдете, конечно же, – издевательским тоном, чтобы точно услышали, чтобы неприятно стало.
– Мы подождем.
– Ага, много вас, таких желающих подождать.
– Правда?
– А вы проверьте, проверьте. Зачем мне врать, если вы сами можете сходить и проверить?
Мама поправляет юбку – зачем-то она даже в аэропорт приехала в бежевой узкой юбке. Она похудела сильно, теперь платья и юбки стали лучше сидеть, красиво подчеркивать линии. Кажется, на нее мужчины смотрят чаще, чем на Женю. И пускай.
– Мам, ну он же просто так говорит, чтобы мы только с ним поехали.
– У нас нет таких денег. Извините. – Мама смущается, она все равно не решается сказать, что он вконец оборзел. И с чего – скорые?.. Ведь ничего такого не произошло, надо же было такое придумать.
Женя спрашивает потом тихо: «А почему не приехал папа, ты же говорила, что вместе встретите?..»
Но мама отворачивается, не хочет об этом.
8. Возвращение
– Может быть, ты попробуешь вызвать такси с телефона? Наверное, так дешевле выйдет?
Мама теперь маленькая, теперь нужно решать за нее.
– Сейчас. Он у меня сел, поставлю здесь где-нибудь на зарядку и позвоню.
Ее «Нокиа» в самом деле села в самолете, хотя и была выключена. Она ищет в рюкзаке зарядку, но там что-то не так, из рюкзака пахнет шоколадом и сливками. Сухой капучино, пачку которого Сабина дала с собой, лопнул от какого-то неосторожного движения, и теперь все в коричневой пыли.
– Господи, это что еще? – Мама через плечо заглядывает.
– Да вот, видишь, с собой дали, сказали – у нас нет…
– У нас есть, просто мы никогда не покупали, – говорит мама.
Им удается вызвать такси за две с половиной тысячи. «И что толку так говорить, зачем так говорить, – думает Женя, – может быть, у нас на самом деле не продается этот чертов капучино, в этом нет ничего страшного, его же на самом деле может не быть, но зачем говорить, что есть?» В молчании они доезжают до Фабричной, до улицы Воровского, на которой живут. На Женю смотрят незнакомые подростки возле дома.
– И я тебе хотела сказать… – начинает мама, но Женя уже и сама понимает.
В ванной нет папиной зубной щетки. Ее забытая, розовая, старая, есть, а папиной – нет.
– И хорошо. Он съехал теперь? И хорошо. Я тебе давно говорила, что пора с этим заканчивать.
– Да, но он… – мама отводит глаза, – иногда приходит, если честно, поэтому на полке есть новая зубная щетка, запечатанная. На случай, если он захочет прийти. Правда, он не так часто хочет.
– И зачем тебе это нужно?
– Когда-нибудь ты поймешь и не будешь меня винить.
Маме сорок пять, папе пятьдесят. Но все равно можно начать новую жизнь, какой смысл так цепляться за мужика? Даже и за папу. Вот чего Женя не понимала, никак не могла понять, хотя и жалко маму. Она такая беспомощная, такая красивая в аэропорту была.
Они с мамой садятся на кухне, кормят белых крыс, Машку и Мишку. Их Женя на папу оставляла, и ей даже со странной злой радостью представлялось, что вот она как возненавидит его, когда он не уследит за крысами. А он точно не уследил бы, Женя знала, что за время ее отсутствия они с матерью разъедутся окончательно. Но мама, очевидно, просто стала ухаживать за крысками сама.
– Мам, а где он теперь? Ну, папа? Куда он уехал?
– Он будет снимать… Давай не будем об этом.
– У него что, другая женщина?
Мама слегка улыбается.
– Не думаю. Нет. Просто, ну, понимаешь… Вот эта одна комната. Кошка. Крысы. Ты. То есть ты не думай, ты не виновата. Да и я не виновата, просто так…
– Погоди, – она перебивает, – я понимаю, что у вас за столько лет все испортилось, но правда, при чем здесь я?
Машка и Мишка грызут себе минеральный камень, не слушают, шебаршат в клетке. Все удивлялись, что Женя купила разнополых, – у них же появятся крысята, что тогда делать? Не каждый зоомагазин возьмет, разве что на корм, но на это мужество надо, чтобы отдать. Женя заранее знала, что не хватит. Но почему-то у Мишки с Машкой не было никаких крысят – не хотели они, что ли, заранее все так спланировали – или просто не нравились друг другу?
Женя знала, что у родителей должен был быть ребенок после нее – мама лежала в больнице, когда Жене было пять лет, но никто не рассказывал, что с мамой. И там лежали другие женщины, ходили тяжело и медленно после операций и диагностических выскабливаний. Женя однажды тоже лежала в гинекологии, но об этом всегда тсс.
– Ты можешь мне рассказать.
– Я не хочу говорить об этом.
– И о том, что было тринадцать лет назад?
Мама смотрит. Она теперь красит волосы в более светлый оттенок, светло-карамельно-бежевый, из-за чего выглядит моложе и беспечнее.
– Ну хорошо, у тебя должен был быть брат. Теперь легче? Теперь тебе восемнадцать, я могу все рассказывать.
– Почему ты не спрашиваешь, – перебивает Женя, – почему ты не спрашиваешь, как я съездила? Что за люди были мои гостевые родители? Ведь не всё же вокруг вашего развода вертится…
– Тихо. – Мама пугается, оглядывается.
«Что? Ну вот что?»
В наступившей тишине снова отчетливо слышно Машку и Мишку. Мишка пищит тихонько, Машка всегда молчит. У обоих красные глаза, но вот у Машки – Женя заметила – появился какой-то бугорок на шее. Когда она уезжала, его еще не было.
– Ну что? Что не так?
– Ты как будто странная стала… Как будто…
– Ну да, мне интересно поездку обсудить! Новых людей, с которыми познакомилась, которые разные интересные вещи рассказывали, мной интересовались, может быть, даже полюбили меня! Они мне о стольких вещах рассказали, о своем прошлом! Ты же теперь только в зеркала целыми днями смотришься, – взрывается она.
– Я волновалась… из-за теракта чуть с ума не сошла. Что же ты говоришь такое? А ты есть не хочешь?
Жене вдруг становится смешно.
– Нет, не хочу.
Я хочу поговорить, но она толком не знает о чем. И нужно ведь решить что-то с Машкой, нужно решить все важное, нужно отнести ее к ветеринару, но ведь есть же еще папа, который теперь живет неизвестно где, есть Людвиг, которому нужно написать и сказать, как она благодарна за все. Но так получилось, что посмотрела на шишечку и забыла. Такое и с людьми бывает, говорят.
– Давай лучше разберем вещи, я там кое-что привезла и тебе.
– Да, включу телевизор только… – Мама медлит.
«Да я не хочу ничего слушать», – хочет сказать Женя, но знает уже, что никто и не собирался слушать, – он будет работать, мигать, звенеть, сам с собой шушукаться.