– Ты, наверное, уже никаких правил не помнишь, – говорит папа, – я вот только помню, что кони…
– Да, конечно.
И она дальше смотрит. Может быть, можно что-то об этом почитать, как-то узнать? Может быть, дедушка ждет, что с ним о чем-то другом заговорят – не о супе, не о постели, а хотя бы о чем-то приятном в прошлом. Женя даже нарочно расспрашивает папу о дедушкиной профессии – как-то не задумывалась никогда, а он словно бы всегда был на пенсии. Помнит только, как работал в местном ЖЭКе, лампочки в подъездах менял и щитки ремонтировал, но она никогда не думала, что была у него и какая-то жизнь до, молодость, любовь, дом в другом месте, где-то на севере, а еще его собственная поездка в Германию, о которой не любил рассказывать. Впрочем, никто не говорил, что они съездили в Германию, а говорили – угнали, угнали на работу. Оказывается, дед работал на заводе электриком, так жизнь и прошла.
– Он счастлив был?
– Это сложно сказать, – говорит папа, – наверное, да, у него ведь была жизнь и семья. О чем я, семья и сейчас есть.
– А ты имеешь в виду только нас – или эту, Алевтину? – вдруг вмешивается мама, и так у нее это отчаянно звучит, что Жене хочется выйти из комнаты.
– Нет, ты что, я совершенно не имел ее в виду, даже не запомнил, как зовут, если честно… Он же когда ее с нами познакомил – через несколько месяцев после смерти твоей мамы, так же нехорошо? Как она бы могла так быстро стать частью его семьи? С другой стороны, она ему столько помогала потом, помнишь? К стоматологу водила, он же боялся…
«А почему нехорошо? – вдруг думает Женька, отворачиваясь к окну, чтобы никто не подумал, что она подслушивает, как-то влезает в их жизнь. – Бабушка ведь уже умерла, какая разница, сколько месяцев назад это произошло? Она исчезла из его жизни, он имел полное право привести в нее еще кого-нибудь. Ну правда. Ведь тогда у него никого не было». Она оканчивала одиннадцатый класс, вообще ни на что внимания не обращала. Родители были в самой болезненной стадии развода. Вот и появилась Алевтина, расселась на его кухне – хрупкая, юркая, маленькая, с рыжеватым каре. Все в спортивном ходила, точно бывшая учительница физкультуры, хотя Женя не знала толком, кем она работала раньше. Когда думаешь про стариков, все время приходится прилагать усилие, чтобы напомнить себе, что они раньше другими были. Кем она была раньше, кем работала? Женя старается вспомнить, как будто от этого важное зависит. Кажется, массажисткой или медсестрой. Что-то такое.
– Один вопрос только – вот где сейчас эта Алевтина? Разве она не должна быть с ним? И не к стоматологу, а вот сейчас? Разве не должен обязательно человек быть рядом, когда плохо? – И мама смотрит в папины глаза, а он свои отводит.
Дома она находит сборничек «Шахматы для начинающих», рассматривает черно-белые схемы и картинки.
– Мам, ну что, съезжу к нему?
Это на следующий день после той их, общей поездки. Мама сомневается.
– Ты сможешь его с ложки покормить, если надо будет? Пока-то он сам ест, но мало ли что. Хотя, наверное, если такое будет, мы с папой сами…
И она тоже вздрагивает снова от этого прозвучавшего мы. Они что, так и будут притворяться теперь? Ничего нет, ничего не связывает, только вот эти визиты в дом, пропахший лекарствами, неживым электричеством.
– Конечно, смогу, я же не совсем неумеха. Смогу.
Женя будет представлять своего ребенка, которого пока нет – и никто не знает, будет ли. Ей не хочется думать, что не будет. Женя приезжает со сборником, чтобы подглядывать, если что-то забудет. Дед лежит всё. Свет не пробивается в окна, всё серой пеленой заволокло, но это такое неяркое, привычное время, никогда солнца не бывает. Невдалеке шумит железная дорога – дед в самом Раменском живет, но тоже недалеко от платформы.
– Привет! Сегодня у нас молочная лапша. Ты любишь такую?
Она раздевается и вдруг обращает внимание, что в квартире как будто бы все лампочки горят – и в люстре в зале, и на кухне, и над плитой, и все-все лампы и торшеры будто бы разом загорелись. Кажется, что в прошлый раз в люстре не было как минимум нескольких лампочек – она запомнила, потому что попыталась включить, когда смеркаться стало, а зажглась только половина.
– А что это ты днем с огнем? – Она старается, чтобы это прозвучало жизнерадостно, пытается использовать словечки из лексикона взрослых.
«Днем с огнем» – так мама говорила, когда кто-нибудь в ванной свет забывал выключать, Женя еще удивлялась – это же свет, а не огонь, почему называется так? Но смирилась тогда, а сейчас вспомнила.
Он пожимает плечами.
– Так светлее? Но можно, я хотя бы что-нибудь выключу? А то глаза заболят.
Но когда она тянется к выключателю, он качает головой, встает даже, делает по направлению к ней несколько дрожащих шагов, ловит за руку.
– Нельзя? Ну хорошо, я не буду, пусть, все так оставлю, ты только не волнуйся. Будешь лапшу?
– А, ну пусть лапша, – с трудом выговаривает дед.
– Так любишь? А я не любила. Вообще никогда не понимала, зачем макароны делать с молоком.
И дедушка сам ест молочную лапшу, только изредка роняет несколько капелек разбавленного горячего молока на стол – аккуратно получается, даже у здорового не всегда так выходит. Женя успевает обрадоваться – стало лучше, все не так безнадежно, как показалось вначале.
– Сейчас я помою посуду, и мы сыграем в шахматы, хорошо?
Но дедушка качает головой и ложится прямо на стол – опускает голову на сложенные руки.
– Все хорошо? Голова кружится?
Он слегка кивает, вздрагивая всем телом. Жене страшно. Непривычно долго, словно во сне, когда пальцы не слушаются и не вспоминаются цифры, ищет мамин номер телефона.
– Мам? Да, срочно! У дедушки кружится голова. Не может встать…
Тихо, как будто сквозь вату – журчание? – она что, посуду моет? – мамин голос:
– Ну Жень, ну ты чего… Ты ведь сама хотела побыть с ним. Чего ты сейчас от меня хочешь?
Мама странно холодно говорит, отстраненно, сразу же хочется выкрикнуть – ты что, там не одна? Но Женя запрещает себе.
– Не знаю, ничего… Мам, я не знаю, что делать. Вызвать скорую? Они приедут вообще?
– Вызывай. Жень, правда, я сама не знаю. Он часто жалуется на головокружение, но, может быть, сейчас…
И Женя звонит в скорую, описывает все, но когда называет возраст – мужчина, семьдесят пять лет, – диспетчер выдыхает, вбивает что-то в компьютер. Говорят, что к старикам едут медленнее.
– Дедушка, ты меня слышишь?
Он не отвечает, не шевелится. Хочется потрясти за плечо, расшевелить как-то – но что, если хуже станет, может быть, ему просто надо поспать? Женя думала, что старики спят мало, – вечно старушки по улицам ходят, могут в шесть утра уже на скамеечку выйти, да и в больницу они всегда рано утром приходят, занимают очереди, стоят у ворот.
Но дед отчего-то спит.
«ну что вызвала?»
Приходит сообщение от мамы.
Но скорая приезжает довольно быстро, минут через пятнадцать. Она, как может, объясняет все фельдшеру.
– Инфаркта, инсульта нет, – скоро они говорят, – просто угасает тихонечко, это нормально. А спит он от таблеток, вы видели, что ему прописали?
– Я думала, он не пьет эти таблетки.
– Что-то, видимо, пьет. Вон, смотрю, ему галоперидол выписывали. И еще много всего. Может, и от него.
– Вы его не заберете?
– А зачем забирать? – Фельдшер пожимает плечами. – В больнице ему лучше не станет. Острой психотической симптоматики я не вижу. Мышей не ловил? Тараканов? Нет, ну вот видите. Давно деменцию диагностировали?
– Да я, честно говоря, даже не знаю… родители не рассказывали, я не знала, что все так плохо.
– Да что плохого? Вон он у вас чистый, опрятный, в квартире не пахнет. Чего вам еще? Так и будет.
Женя понимает, почему не по себе, – он же с ней сейчас как со взрослой разговаривает, как будто это она за него отвечает теперь. Женя вспоминает, как дед ей первый «Марс» купил, – было невероятно вкусно, а потом вкусы всех этих батончиков разом испортились, как будто убрали секретный ингредиент, известный только тем, кто гуляет с внучками в рощах, качает их на скрипучих качелях, медленно идет по осенней тропинке, когда ты бежишь впереди.
– И что, совсем ничего нельзя сделать?
– Ну вам же наверняка в поликлинике сказали. Лечить. Любить. Как за младенцем ходить… Ну вы знаете.
Вдруг странно чувствует, что фельдшер предполагает, что она знает, как это – за младенцем ходить. Мне восемнадцать лет, она хочет сказать, я вообще первый раз пришла сюда.
– Пытаемся.
– Понятно. Ну терпения вам, что тут скажешь. И это… – Фельдшер вдруг щурится, замечает. – Что это у вас столько света тут? Давайте выключим, пусть отдыхает.
И фельдшер щелкает выключателем – и как будто так темно сразу же становится, так страшно и безлюдно. Они уедут, а ей оставаться, она же сама решила, что будет взрослой, что через все это пройдет. Они собираются, складывают тонометр, выходят. Дедушкин кот выходит из большой комнаты, трется о ноги. «О, ты. Еще и ты. Сейчас покормлю, хороший. Сейчас». Раньше этот белый кот злой был, никого не подпускал к себе. Впрочем, Женя замечает, что корм в миске кота есть, вода – тоже. «Кто же тебе налил, а? Неужели дедушка справился? Больше некому, а корм свежий совсем. Но только дед вряд ли про кота помнил, он на этих таблетках не очень-то и себя помнит».
И еще. Она заметила не сразу, но сейчас снова приоткрывает холодильник – там все аккуратно, а кефир, который обычно открытым оставался и закис, кто-то выбросил. Может быть, ему иногда на самом деле становится лучше. Может быть.
– Ну, чего ты? – она ласково говорит коту, этому доброму коту. – Не бойся, он сейчас проснется.
Но какая тут может быть уверенность – может, и не проснется, до ночи так просидит. Она решает выйти на балкон, подышать воздухом, успокоиться. Смешно это, но выйти не получается. И не потому, что не поворачивается ручка, это бы она точно смогла сделать. А просто такое чувство, что кто-то держит с той стороны, не дает открыть.