– Слушай, а я придумала. У меня ведь кое-что есть, чтобы ты посмотрел. Сейчас, сейчас.
Женя ту бусину, что подобрала тогда, не потеряла и не выбросила. Конечно, не могла бы выбросить. Положила в кошелек, а если сейчас показать деду – вдруг упокоится? И она ищет.
Вот. Вот.
Женя влетает в спальню, обрадованная. На ладони у нее – маленькая красная бусинка, похожее на пятнышко крови.
– Смотри, ну вот она, правда, маленькая, но совершенно точно такая же. Не ищи больше, пожалуйста.
Дед замирает, не ищет, протягивает руку – и Женя осторожно кладет бусинку на сухую темную ладонь, где она становится ягодкой, яблочком в ветвях папиллярных узоров, глубоких, словно бы проточенных водой или ветром.
– Ну вот, теперь все хорошо? Не хочу дальше рассказывать, – говорит она, – а пойдем лучше запеканку есть? Она у мамы вкусная получилась.
– Нет, а что потом? – допытывается, как ребенок, как будто книжку на интересной странице закрыли.
– Я не хочу… – начинает, но скоро понимает, что все уже рассказала.
– Потом куда ты пошла? – продолжает дедушка, больше не хочет ничего про запеканку слышать.
– Не все ли равно? Я даже не помню толком, как в больницу везли.
Она запоздало понимает, что он может разнервничаться, расстроиться – зачем это вообще нужно было делать?
Мама звонит, просит проконтролировать, чтобы дед таблетки выпил, она спрашивает: «Выпил ведь, все хорошо?» Он кивает. И вдруг она вспоминает кое-что важное:
– Слушай, а вчера, когда я заходила… Кто-то к тебе приходил? Ну, сосед, да? Ему какой-то инструмент нужен был?
Он качает головой. Какой сосед, какой инструмент? Все знают, что дед в таком состоянии, не ходит никто.
– Но подожди, я ведь видела? – продолжает допытываться она, но он упрямится, не разговаривает больше до конца дня, как будто снова разучился. Ладно, пусть.
Женя прибирается в спальне, чтобы пришедшая Алевтина в самом деле не испугалась бардака, хотя вряд ли эта женщина может испугаться таких простых вещей. Говорят, она к нему и раньше приходила с уборкой помогать. Но сейчас, когда молодые родственники все снова съехались, это вроде как и стыдно.
Это же ничего, что рассказала. Он же все равно не понял ничего, может быть, и не испугался так сильно, не принял близко к сердцу. Она моет контейнер из-под запеканки в раковине, думает, что и не хочется даже к маме возвращаться, а лучше бы остаться здесь, с больным старым человеком. Может быть, потому что он не спросит, а где твой отец, почему он не приехал?
Может быть, после утреннего разговора с мамой он не приедет никогда, она бы на ее месте точно так сделала. От злости.
«Ты не любишь папу?» – можно было бы спросить, но совершенно не в этом дело.
Дед не плачет, хотя ему и плохо. И на рассказе не заплакал. Значит, и не почувствовал ничего.
А когда Женя уходит из квартиры, вспоминает, что так и оставила ему бусинку. И ладно, пусть, может быть, она его обрадует как-то, будет памятью о том, другом ожерелье. А кота нет нигде, она снова его не видела. Может быть, он спал где-нибудь на стуле, а она и не заметила. Наверняка так и есть.
11. Меня зовут
Меня зовут…
Я отлично помню, как меня зовут. Красная бусинка светится на ладони, мне она что-то напоминает, что-то из-за нее болит. Что? Так трудно. Так трудно вспоминать, будто сквозь воду смотришь, а она холодная и грязная, густая, не река – болото. Страшная сцена из далекого фильма – светловолосая девочка тонет в болоте, оно сходится над ней и замирает. Не помню названия фильма. Может, и не было его, а это кто-то на самом деле. Когда наши части отступали, в каком это было городе?
В моем городе.
Город называется.
Меня зовут.
Выходя из дома, имейте при себе удостоверение личности, ваш адрес и контакты доверенных лиц для экстренной связи
Это такую книжку дали, такую памятку. Мол, смотри на нее, если что-нибудь забудешь. А если я забуду посмотреть на нее?
Мою дочку зовут Ирина.
Мою дочку зовут…
Моего зятя зовут…
Мою жену зовут…
Мою жену звали…
Да, кажется, так, ее звали.
Мою внучку зовут Женя, это я точно помню. Мы с ней играли в шахматы, она хорошо запоминала. Сейчас моя внучка выросла, а мы перестали играть в шахматы.
Черные или белые, выбирай. Считалось, что лучше черными.
Когда я стал забывать, какой цвет ходит первым, задумался. Не по-настоящему задумался, а так, краем. Когда это началось, давно? И когда понял, что больше не могу вспомнить цвет, стал выбрасывать таблетки в мусорное ведро. Через два дня уже легче с постели стал вставать, через неделю в голове снова стало легко, хотя и суетно. Мысли-рыбки проплывают, их тяжело ловить. Вот про нее, например. Про внучку. Хоть бы она в мусорное ведро не заглядывала подольше, потому что там эти, как их, блистеры, что-то обязательно скажет, расстроится.
Посоветуйтесь со знакомыми вам людьми о том, чем они могут вам помочь.
Моя внучка приехала из Германии, как мне поехать в Германию и найти там одного человека? Двух людей. Я не знаю, у кого спросить. У кого спрашивать.
У него нет записанных контактов в телефоне, только номера. Он учил номера родных, сейчас забыл, конечно. Но есть выписанные на листочке – это еще жена выписывала, так и желтеет листочек возле домашнего телефона после ее смерти. Он не решился снять, вначале – не решился, а потом как-то забылось, привыкли глаза. И вот теперь он отдирает этот листочек, рассматривает, читает номера и имена, вспоминая, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь.
Александра
Алевтина / почему-то надписано сверху, над Александрой, его неровным и крупным почерком
Кто такая Александра?
Кто такая Алевтина?
Надя поликлиника
Миша работа
И дальше, и другие имена.
Алевтина.
Он не помнит, кто такая Алевтина, но решает позвонить ей. Он не хочет звонить Александре, что-то видит в этом неправильное – или складываются осколки памяти так, что Алевтина поможет лучше.
– Здравствуй, Алевтина? – Он не дожидается ответа.
– Да, да, – она говорит, – кто это?
– Это… – он сообщает, он сомневается.
– Кто?..
Он даже не знает, знакомы ли они. Но только ведь на этой бумажке не может появиться незнакомец, незнакомка, он знал ее.
– О, простите! – вдруг частит женщина, у нее неестественные интонации. – Я и не узнала сразу, у вас какой-то голос… не простыли, ничего?
– Нет, я… я здоров.
– И хорошо, что здоровы, а то сейчас, знаете, и летом все простужаются, вот у Евы и в мае половина класса в соплях ходила. Как же хорошо, что вы позвонили. Долго же вас не было.
И молчит, не знает, что дальше.
– Я вот что хотел спросить… – он начинает. – Что, если мне нужно в Германию?
– В Германию?
Да, да. Ну что же ты переспрашиваешь.
– Ты что, едешь в Германию?
Она почему-то резко переходит на ты, он не понимает, решает не обращать внимания.
– Я ведь о чем спрашиваю – я пока не еду, нет… Как попасть?
Алевтина молчит, теряется.
– Не знаю, я… я ж никогда не была за границей, но вот в классе у Евы некоторые ездят, пусть и не в Германию… Так у них у всех загранпаспорта. У тебя есть такой? Нет? Нет у тебя никакого загранпаспорта. Надо же, собрался ехать. Ничего себе. И говорит вот так, сообщает.
– А кто такая Ева?
Единственное, что интересует.
– Ева? Ага, опять делаешь вид, что не помнишь… Ева – это моя внучка, я тебе сто раз говорила, а все не хочешь запомнить. Слушай, приходи в себя уже? Хватит кривляться-то, надоело. Уж до такой-то степени ты не мог заболеть. И так быстро.
– Что – быстро?
– Ополоумел быстро, вот что. Притворяешься, чтобы я не приезжала больше, да? Родственники разного против меня наговорили? Ну ничего, я понимаю. Пусть будет так. В конце концов, кто я тебе? Чужая, старая женщина. Зачем звонить и сообщать что-то о себе? Ведь тебе до меня нет никакого дела.
И такое раздражение в ее голосе звучит, будто она ему жена. Но она не жена совершенно точно, у него была другая жена. Он даже помнит запах – почему-то неприятный, будто все приятные запахи за последний год стерлись из памяти.
Загранпаспорт. Надо его сделать. Надо его придумать.
И он вешает трубку, от неожиданности больше. Получается, что он, сам того не зная, кому-то родному позвонил, кому-то близкому, которому нужно было позвонить раньше? Но ее голос ни с чем не связан, это просто чужой женский голос, даже и не совсем старушечий.
Почему здесь написан ее телефон? Почему его почерком? Может быть, они родственники, да, точно, родственники, иначе бы она не разговаривала таким тоном. Она его сестра. Он мог бы даже сказать ей, да, вот что он мог бы сказать ей в свое оправдание: «Сестренка, у тебя-то с памятью не лучше, я помню, что ты везде теряешь очки, ищешь по всей квартире».
Он берет свой российский паспорт и синей шариковой ручкой пишет на обложке:
Или как нужно было написать – заграничный паспорт?
Пишется долго, трудно, тяжело.
И что-то не так в этой надписи, он перечитывает медленно.
загаранпаспорт
Он напрягается, думает – и зачеркивает эту лишнюю а.
Получается некрасиво, страшно некрасиво, но правильно. Может быть, нужно написать что-то еще? И вдруг он понимает, что если это заграничный паспорт, то и буквы заодно должны быть иностранные, английские – вот теперь важно вспомнить, теперь важно как-то вспомнить правильно.
ZAGRANI – а дальше не получается, дальше у него не выходит отчего-то никаких букв, как вообще можно написать по-иностранному такое длинное русское слово?
Звонит телефон, он вначале даже внимания не обращает – там же только номер высвечивается. Может быть, Алевтина передумала? Может быть, она сейчас расскажет, как изготовить этот заграничный паспорт. И он берет трубку, а там встревоженный голос.