«Эдди, – сказала она, глядя на крепко завязанный защитный браслет на запястье, – у меня идея».
Вот как получилось, что поздним вечером я сижу в джипе сержанта Уилла. Машина такая огромная, что я чувствую себя в центре обитой бархатом шкатулки. Здесь все такое темное и мягкое, и возникает ощущение, что никто извне до тебя не доберется.
Смотрю на него и думаю, как же все это странно. Это сержант Уилл, но он не в форме, а в отглаженной рубашке; на подбородке щетина. Но главное – его взгляд: он больше не холодный, не сосредоточенный, как в школе, когда в потной толпе учеников он выискивает рекрутов, замечая все потерянные души, мелькающие в наших коридорах, даже тех, на кого я никогда не обращаю внимания: подростков из неблагополучных семей, кто живет у шоссе.
Нет, сейчас у него совсем другой взгляд. Он расслаблен и открыт, в нем сквозит еще что-то, чему я не могу подобрать название. Исчезла отстраненность, он стал просто человеком, от которого пахнет стиральным порошком и табаком; у него небольшой шрам на костяшке левой руки, и когда он крутит руль, я вижу у него под мышкой бледные разводы пота.
Между ног у него зажата бутылка с пивом, из которой он время от времени прихлебывает. Он протягивает ее мне, и я чувствую, какая она теплая.
«Поехали сегодня с нами», – предложила Колетт. – «Хочу, чтобы ты поняла, каково это».
И я понимаю.
Мы едем на гору Саттон-Ридж. Осенний воздух зябок; откуда-то доносится запах горящей листвы.
– А я думал, что теперь уже нигде не жгут листья, – замечает Уилл.
Здесь, у нас, жгут. По крайней мере, старики. И я вспоминаю, как мне это нравится; как мне всегда это нравилось. То, какими становятся вечера с наступлением осени: хруст сухих листьев под ногами, ты идешь по тротуару, распинывая мягкие кучи. Над соседскими дворами поднимается дым, и мистер Килстрэп стоит над дырявой металлической бочкой, а у его ног тлеют угольки.
Куда делся тот мир, в котором мы были детьми? Я уже не помню, когда обращала внимание на такие мелочи – запах осени, кленовый лист с заостренными кончиками под ногами. Не помню, когда ходила пешком. Теперь я живу в машинах и в своей комнате с наглухо закупоренными окнами, с прижатым к уху телефоном; рука на неоновом пластиковом корпусе, лицо закрыто миру, сердце закрыто для всех.
А Уилл, кажется, помнит тот старый мир, и это сближает нас, потому что, как и она, он растапливает что-то глубоко во мне – нечто, о существовании чего я даже не подозревала.
– Поехали на Лэнверс Пик, – говорит тренерша легким и высоким девчачьим голосом. Она оборачивается и смотрит на меня. Как прекрасны ее темно-красные губы! Я чувствую ее волнение, и Уилл так крепко сжимает ее колено, что я почти чувствую его руку на своем, чувствую, как что-то встряхивает меня и пробуждает к жизни.
На Лэнверс Пик не проехать на машине, но джип Уилла – другое дело, для него нет преград.
Мы поднимаемся в гору и Уилл рассказывает об ущельях, о том, как в течение двух тысяч лет их формировали ледники – несколько сотен тающих ледников, словно сам Господь Бог своей рукой прорезал темную земную твердь. Так говорил его дед.
Я никогда еще не забиралась так высоко в горы. Мы пьем бурбон – самый взрослый напиток, который я когда-либо пробовала – и я старательно притворяюсь, что мне нравится, пока сама не начинаю в это верить.
Здесь, наверху, где небо кажется фиолетовым на фоне вершины, мы с тренершей скидываем туфли, хотя очень холодно, и шуршим серебристой травой под ногами.
– Покажите, – смеясь, просит Уилл. – Покажите!
Он не верит, что мы можем сделать поддержку на плечах, да еще под мухой.
– Вы вот говорите, что чирлидинг – это очень рискованно, но это ничто по сравнению с американским футболом. Смотри, чего это мне стоило, – он приподнимает свою красивую верхнюю губу и демонстрирует белоснежные передние зубы. – Коронки, как у моей бабули. Вот что делает с людьми настоящий спорт.
Он нас подначивает. Мне хочется свернуться перед ним в самый невероятный крендель, показать, на что я способна, чтобы почувствовать себя безупречной и любимой.
И мы с тренершей показываем – без споттера, в двух шагах от края бездонного ущелья, прекрасного до слез.
У меня жужжит телефон, но я бросаю его на землю, даже не глядя на экран.
Мы с Колетт смеемся, ее волосы падают мне на лицо. Мы выбираем самый ровный участок на скользкой поверхности.
Она делает выпад и подзывает меня. Я ставлю босую ступню на ее согнутое бедро, приподнимаюсь и перекидываю ногу ей через плечо. Она выпрямляется. Я обхватываю бедрами ее шею и отвожу ступни ей за спину. Мы становимся единым целым.
Мы – единое целое.
Никогда еще не делала станты с тренершей.
Поначалу на нас жалко смотреть; мы спотыкаемся и хохочем. Но Уилл отдает команды, и вот нам удается сосредоточиться. Я крепко обхватываю ее ногами, а Колетт прочно стоит на заиндевелой траве.
Я расцепляю ступни и вытягиваю ноги вперед. Тренерша просовывает руки между моих бедер, берет меня за вспотевшие ладони. Наклоняясь вперед, она подсаживает меня и перебрасывает через голову; мои ноги взлетают в воздух, я соединяю их и уверенно приземляюсь на траву.
Лодыжку пронзает боль, но это ничего. Ничего.
Нас распирает от гордости, Уилл кричит, и его торжествующий крик рикошетит от стен ущелья, усиливая ощущение нереальности происходящего.
Сидеть там, наверху, у нее на плечах, крепко обхватив ее ногами – это нечто. Мои глаза опускаются к ледяному дну ущелья. Никогда не думала, что мы сможем забраться так высоко.
Уилл развозит нас по домам. Тренер выходит раньше, а я поверить не могу, что мы с ним останемся в машине одни.
Уилл останавливается за полквартала от ее дома. Я смотрю, как они целуются, как он раскрывает ее губы своими, и вижу, что она украдкой поглядывает на меня счастливыми глазами. Это такое чудо.
До моего дома пять минут пути, но эти пять минут тянутся бесконечно; туманная легкость, окутывавшая нас на горе, развеялась.
– Впервые вижу тебя одну сегодня, без другой девчонки, – замечает Уилл. – Той, с веснушками.
«С веснушками» – самый странный эпитет для того, чтобы описать Бет, но при упоминании о ней я сразу напрягаюсь и вспоминаю, как, спускаясь с горы, открыла телефон и увидела пропущенный звонок, пропущенный звонок, пропущенный звонок. И сообщение: «сними трубку, тебе же будет лучше».
Он смотрит на меня и улыбается.
А мне вдруг хочется крепко прижать этот вечер к груди. И я решаю никому не рассказывать о нем.
– Сегодня посмотрел на нее и понял, зачем ей это нужно, – говорит он.
Мне сначала кажется, что он говорит об их романе. Вспоминая, какой она была сегодня – беззаботной, отважившейся на дурацкие проделки – понимаю, что он, конечно, прав.
Но тут он показывает на мою спортивную сумку с эмблемой «Саттон-Гроув», и я понимаю, что он имел в виду другое: ее работу.
– Вы, девочки, ей нужны, – добавляет он.
Я киваю как можно серьезнее.
– Я-то знаю, каково это, – говорит он. – Когда кто-то вытаскивает тебя, спасает, а ты даже еще не понимаешь, что увяз.
Он говорит это, но его слова кажутся мне подслушанным чужим разговором, в котором я не принимаю участия.
– Странно, наверное, что мы вот так с тобой беседуем, – замечает он.
Ну да, наверное, странно. Порой мне кажется, что тренерша такая же девчонка, ненамного старше меня, но вот Уилл воспринимается совсем взрослым.
– Мы, конечно, с тобой совсем не знакомы, – продолжает он, – но у меня такое чувство, что мы давно друг друга знаем.
Я снова согласно киваю, хотя на самом деле, конечно же, мы друг друга совсем не знаем. Просто Уилл, наверное, один из тех, кто сразу открывает душу, а мне такие люди обычно не нравятся. Как те девчонки в летнем лагере, которые всем рассказывают, что режут себя или перецеловались со всеми парнями подряд. Но с Уиллом все по-другому. Может, потому, что он прав. У нас есть общий секрет. И я видела их вдвоем в учительской в тот день, то есть, по сути, видела все.
– Ей очень тяжело, – говорит он. – Ее муж совсем не такой, каким кажется на первый взгляд. Ей очень тяжело.
Может, дело в бурбоне или в том, что хмель уже начал выветриваться, но мне не нравится этот разговор.
– Он подарил ей дом, – замечаю я.
– Дом, в котором нет тепла, – говорит он и смотрит в окно. – Холодный дом – вот что он ей подарил.
– Но это ее дом, – возражаю я. – Пусть холодный, но ее.
Он не отвечает, и я чувствую, как между нами вырастает стена.
– И еще Кейтлин, – говорю я, но это звучит еще менее убедительно. – У нее есть Кейтлин.
– Точно, – отзывается он, качая головой. – Кейтлин.
Какое-то время мы сидим в тишине, и у меня вдруг возникает такое чувство, будто нам обоим известно что-то, только мы не можем точно сформулировать, что именно. Чувство, как будто Кейтлин, как и дом – не подарок, а то, что должно было быть подарком. Моя свадьба, мой дом, моя дочь. Мое холодное сердце.
Глава 12
– Ну ты, подруга, просто звезда, – восхищается Рири, страхуя меня.
Я делаю сальто назад – раз, два, три, без сучка, без задоринки.
Я вдруг понимаю, что родилась для того, чтобы делать эти сальто. Я как пропеллер.
– Вот для чего нужен хороший тренер, – улыбается Рири. – Бет никогда бы не позволила тебе достичь таких высот.
Сказав это, она сразу смеется, словно хочет взять свои слова обратно, словно пошутила. Может, так оно и есть.
– Колени к носу, Хэнлон, – рявкает тренерша, направляясь в свой кабинет, но по пути украдкой улыбается мне.
– Фу-ты, ну-ты, – вдруг фыркает Бет с трибун. – Смотри с шеей осторожно, Эдди-Фэдди, а то по тебе ортопедический воротник плачет.
– Завидует, – присвистывает Эмили. Но я-то знаю, что Бет завидует не моим сальто. Она и сама так умеет и легко меня сделает, с ее-то телом, легким, как лента в руках гимнастки.