Но он так устал после долгого рабочего дня и пришел домой, а тут мы, пьяные, с визгами носимся по дому, мотая своими косичками и хвостиками. А его жена разговаривает с ним точно так же, как говорит с другими учителями в школе, когда они сидят в учительской, сжимая в ладонях темные от налета чашки с кофе, обмениваясь самыми дежурными фразами.
Он устало сутулится, я вижу, как его передергивает, когда он поворачивает голову в сторону кухни, где сидит наша крикливая девчачья стайка.
«Колетт, – наверное, говорит он. – Я весь день звонил. Весь день».
Не уверена, но, кажется, слышу, как он произносит имя Кейтлин; кажется, ему звонили из детского сада и спрашивали, где она.
Тренер прикрывает рот рукой и, потупившись, смотрит вниз. И я узнаю себя, когда, возвращаясь среди ночи, заставала отца, который не спал, дожидаясь меня, и требовал признаться, где я пропадала.
С террасы доносится громкий звон, несколько бокалов падают на пол.
– Тренер! – кричит кто-то с улицы. – Извините! Простите, пожалуйста.
Глава 13
– Поприветствуем новенькую, – объявляет тренерша, легонько подталкивая вперед наше прибавление – чирлидершу из юношеской команды, которая еще ни разу не выступала на матчах. Тело ее натянуто как струна, а вид совершенно тупой. Такой не страшно брякнуться головой об пол. Ничего страшного не случится, она просто дзинькнет и все.
– Ее на меня поставят, – пророчит Минди, разминая шею. – Ну, ничего, я с ней разберусь.
Минди-то знает, что сможет подбросить новенькую хоть под потолок – в той не больше сорока пяти кило, да и то, если намочить. Она и так уже мокрая: вся в испарине от нервов.
– Но сначала пусть заплатит дань, – Рири складывает руки на груди. – Мы ей дадим полетать.
Поначалу новеньких не щадят. Это своего рода инициация. Мы любим их пошвырять.
– Испытание матами, – бормочет Тейси, ни с того ни с сего ставшая крутой, решившая, что может говорить за всю команду.
Никто не интересуется, где Бет. Последние три дня ее даже в школе не видно, а тренерша, кажется, уверена, что победила и чувствует себя спокойно.
Телефон зажужжал после полуночи, да так, что прикроватный столик задребезжал.
«Можешь за мной заехать? Я на углу Хатч и 15-й».
Бет. Первое сообщение за пять дней. Такого долгого перерыва в общении у нас не было с тех пор, как после седьмого класса она уехала в конноспортивный лагерь в горах и вернулась с ожерельем из засосов от своего инструктора и свежими познаниями о природе мира.
Крадусь по дому, снимаю ключи от машины с крючка на кухонной двери. Все равно услышат, как я завожу машину, но если и так, им наплевать. Отцу уютнее рядом с мачехой, а та в отключке. Напилась снотворного.
Бет стоит на углу, и когда свет фар падает ей на лицо, я безмерно удивляюсь. Передо мной Бет, как она есть. И, если честно, эта Бет пугает меня куда больше, чем та, что прячет взгляд за стеклами темных очков и вечно огрызается.
Ее лицо открыто и беззащитно, на ней нет маски, что уже большая редкость, она беспрестанно хлопает ресницами, под глазами черные потеки туши. Ее взгляд проникает мне в самую душу.
Я знаю, что она не может видеть меня в свете фар, но мне все равно кажется, что видит. Знает, что я здесь.
До жути странно видеть ее настоящее лицо. Я едва удерживаюсь от того, чтобы не повернуть назад. Я не хочу чувствовать то, что чувствует она.
В машине она снова закрывается, отгораживается от меня. Она ничего не объясняет, даже не здоровается, и тут же начинает писать сообщения.
– Ты где была? – спрашиваю я.
– С Нацгвардией, – бормочет она. Пальцы стучат по крошечным клавишам.
– Что?
Клик-клик-клик – выстукивают ее пальцы.
– Что? – переспрашиваю я. – Что ты сказала?
– Красавчик-сержант… – произносит она, и у меня перехватывает дыхание, – … не единственный военный в городе.
Она откладывает телефон, смотрит на меня и хитро улыбается.
– Который из них? – спрашиваю я и вспоминаю всех тех поджарых солдат, что стояли за столом рядом с Уиллом – юнцов с воспаленными от ежедневного бритья щеками, будто их терли проволочной мочалкой.
– А тот, с квадратной головой, – отвечает она. – Прайн. Капрал Грегори Прайн. Я зову его Грегориусом. Ну, ты знаешь, о ком я.
Да, знаю, и вспоминаю, как он похотливо водит языком между пальцев, его прыщавый лоб, исходящее от него ощущение угрозы.
– Ого, – меня начинает подташнивать, – в плохие девочки записалась?
– Ага, – хрипло смеется она.
Но я смотрю на ее руки, и вижу, что они дрожат. Она вцепилась в телефон, пытаясь унять дрожь. Я вижу это, и что-то во мне переворачивается.
– Бет, – я ощущаю, как в моем лице не остается ни кровинки. Меня настигает какое-то странное чувство – будто я потеряла что-то важное. – Зачем?
– А почему нет? – отвечает она с хрипотцой, волосы занавешивают лицо. – Почему нет, Эдди? Почему?
Мне кажется, она сейчас заплачет. В каком-то смысле она уже плачет.
Глава 14
У малышки Кейтлин пухлое личико, губки-вишенки, покатый лоб с прилипшими к нему волосенками.
Я сижу на диване в доме тренерши и смотрю, как девочка топчется среди разбросанных по комнате игрушек. Розовый пластик и желтый плюш под слоем блесток – типичный девчачий набор. Она аккуратно переступает через пони с фиолетовыми гривами, балетные пачки из органзы, большеглазых кукол. Глаза у них почти такие же пустые, как у Кейтлин, которая и сама похожа на большую ходячую куклу с негнущимися руками и ногами. В моем детстве такие были только у девочек из богатых семей. Мы нарочно опрокидывали их, или заставляли шагать к краю бассейна, или к лестнице в подвал. Если бы знали – составили бы их в пирамиду, просто чтобы посмотреть, как они будут падать.
– Я знаю, знаю. Прошу, пожалуйста… послушай меня, милый. Послушай внимательно.
В темной столовой тренерша говорит по телефону; пальцы теребят подвеску низко висящей люстры, вращают ее, крутят, пока я не слышу неприятный хруст.
Вот уже несколько часов подряд она заламывает руки, сидит, вдавливая большой палец в центр ладони, чуть ли не скрежещет зубами. Глаза не отрываются от сотового. Ей постоянно чудится, что он вибрирует. Она хватает его, чуть ли не трясет; умоляет, чтобы он ожил. Мы не можем даже нормально закончить разговор. Мы собирались отработать прыжки с кувырками, но куда там. Все ее обещания насмарку.
Наконец, она сдается, выходит в другую комнату, и я слышу, как она поспешно высоким голосом говорит: Уилл? Уилл? Но ты… но, Уилл…
Кейтлин ставит свои пластилиновые ножки на мои ступни, кладет мне на колени резиновые ладошки и толкает. Мне хочется сбежать. Тут все такое липкое и унылое, что я физически ощущаю, как воздух застревает в горле. Впервые с тех пор, как тренер стала приглашать меня к себе, я жалею, что не пошла с Рири домой к ее новому парню. Сидела бы сейчас с ними на заднем дворе, пила бы виски с имбирным элем и бросала крокетные мячики по склону лужайки.
Внезапно тренер врывается в гостиную, в высоко поднятой руке она сжимает, как трофей, свой телефон. Я ощущаю нервозность, что так и хлещет из нее во все стороны.
Я ее не узнаю.
– Эдди, сделаешь кое-что для меня? – спрашивает она и теребит браслет на запястье. Зеркальный амулет слепит мне глаза. – Всего один раз?
Она опускается передо мной на колени, как будто хочет сделать мне предложение.
У нее такой кроткий и умоляющий вид, что я сразу понимаю, что она чувствует, и ее эмоции передаются мне.
– Да, – с улыбкой отвечаю я. – Да, конечно. Да, – сколько угодно.
– Это недолго, – говорит она. – Совсем чуть-чуть.
Уиллу сейчас тяжело, объясняет она. Сегодня третья годовщина смерти его жены.
Мои ноги дрожат, как тогда, на Лэнверс Пик. Меня переполняет ощущение причастности к чему-то важному. Прыгай, прыгай – как высоко, тренер? Только скажите, как высоко, и я прыгну.
Уилл приезжает сам не свой – помятый и как будто промокший до костей. От него разит пивом и потом. Под мышкой упаковка из шести пивных бутылок. Он на минутку зарывается лицом в волосы Колетт, а я делаю вид, что смотрю в окно.
Тренер выпроваживает Кейтлин на задний двор, а мы садимся на диван. Пивные бутылки холодят ноги.
Мы долго молчим. Я смотрю, как ходит под бледной кожей его кадык; это гипнотизирует меня, и я представляю, как тренер касалась его пальцами.
– Эдди, – наконец произносит он, и я рада, что хоть кто-то нарушил тишину. – Извини, что помешал вам. Вы тут, наверное, делом занимались. Прости.
– Да ничего, – отвечаю я.
Когда мне было семь, прямо на поле для гольфа от сердечного приступа умер папин лучший друг. Папа тогда надолго заперся в гараже, и мачеха не разрешала мне его беспокоить. Помню, что потом я залезла к папе на колени, и он разрешил мне сидеть с ним целый час. Даже ни разу не попросил подвинуться, чтобы он мог переключить канал.
Не думаю, что усесться на колени к Уиллу сейчас было бы хорошей идеей, но мне так хотелось сделать для него хоть что-то.
– Можно тебе кое-что рассказать, Эдди? – спрашивает он и смотрит не на меня, а на белую плюшевую овечку на кофейном столике. – Когда я ехал сюда, со мной случилось что-то ужасное.
– Что? – я приподнимаюсь на своем месте.
– Я выходил из пивного магазина на Ройстон-Роуд, а там рядом автобусная остановка. И вижу – из автобуса выходит старуха с пакетами в руках. На ней берет с красным маком, какие надевают в День Ветеранов. И вот она увидела меня и застыла на месте, прямо на нижней ступеньке. Остановилась, как вкопанная. Как будто узнала меня. И тут со мной произошло нечто странное. Я понял, что не могу пошевельнуться. Я просто стоял там с пивом в руках и смотрел ей в глаза. А потом что-то случилось.
Его взгляд становится стеклянным; он водит пальцем по горлышку пивной бутылки, зажатой между ног.
– Она тебя знала? – спрашиваю я, не до конца понимая, к чему он клонит.