И кто я такая, чтобы не дать себя обнять твердой мускулистой руке? Мы с этими парнями – как Колетт и Уилл. Как будто она – это я.
Уже поздно, а Бет нигде не видать.
Я уверена, что она с Прайном, но рядовой Тиббс – милый, веснушчатый парень, – отводит меня в смежную комнату, где Прайн, вырубившись, лежит на кровати. Бет рядом нет.
Джинсы Прайна спущены до щиколоток, трусы наполовину сползли – все хозяйство наружу. Даже сейчас, когда он один в комнате и спит, он выглядит устрашающе. Возможно, дело в запахе – густом и неприятном.
Мы с рядовым обходим все коридоры и лестничные площадки. Он рассказывает о сестре, которая учится в колледже штата; о том, как переживает за нее, когда слышит рассказы о пьяных танцах в мужских общежитиях и девчонках, возвращающихся домой под утро.
Мы разыскиваем Бет не меньше часа, а может, больше, и мне удается сохранять спокойствие лишь потому, что, блуждая под длинными гудящими флуоресцентными лампами, я усиленно концентрируюсь на том, чтобы не пропустить ни одного обработанного освежителем закоулка.
Но все ярко освещенные коридоры похожи друг на друга; все они залиты желтым светом и пусты.
Когда мы наконец находим ее спящей в моей машине, я уже почти трезва от свежего ночного воздуха. Лицо Бет расслаблено и напоминает личико спящего ребенка, но туфель на ней нет, юбка задрана, и, насколько я могу судить, отсутствует нижнее белье.
Она вздрагивает, просыпается и начинает рассказывать ужасные вещи.
О том, как Прайн завел ее в смежную комнату, сорвал с нее трусы и спустил свои джинсы. Она все еще пьяна, и с ее губ срываются страшные подробности.
Он засовывал туда руки … схватил меня за плечи и толкнул вниз… моя челюсть… было больно…
Таким рассказам всегда нужно верить. Нам это постоянно твердили на занятиях по охране здоровья: женщина из Центра планирования семьи, студентка с сережкой в носу из фонда «Girls Inc.[33]» – все они говорили одно и то же. Женщины никогда не лгут, когда речь заходит о таких серьезных вещах. В их словах нельзя сомневаться. Никогда. Им всегда нужно верить.
Но Бет не такая, как те девчонки, которых они имели в виду. У Бет и этих других девчонок вообще нет ничего общего. Бет – стихийное бедствие; разгадать ее невозможно.
Как можно разгадать человека, который знает о тебе больше, чем ты сам? А в этом Бет любому даст сто очков вперед.
– Надо кому-нибудь сообщить, – говорит рядовой. Он не вмешивается в мои попытки оказать помощь, держится подальше от Бет, распластавшейся на сиденье, от ее голой лодыжки, запутавшейся в ремне безопасности, от ее босых ног с прилипшими к подошвам мелкими камушками.
Я пытаюсь освободить ее, но тут ее левая нога заваливается в сторону, и мы оба видим на внутренней стороне бедра воспаленную багровую отметину – отпечаток большого пальца. И точно такой же на другой ноге.
– Позвоню-ка я сержанту, – сдавленно произносит Тиббс.
Внезапно Бет вздрагивает, случайно бьет меня локтем, ее пылающий взгляд, ясный и сфокусированный, вонзается в беднягу рядового.
– Да, звони, – выплевывает она. – Валяй! Это на его совести. Я ему уже пять раз звонила. Несколько часов пыталась дозвониться! Это на его совести.
Но зачем Бет звонила Уиллу?
Я оглядываюсь на Тиббса и качаю головой. Пытаюсь взглядом передать ему, что она пьяна и не соображает, что несет.
Бет – патологическая лгунья. И сейчас тоже лжет. Единственное, что связывает ее с Уиллом – провальная попытка его соблазнить. Сейчас она просто пошла в разнос и пытается всех за собой утащить.
– Все нормально, – говорю я. – Я с ней побуду. Можешь идти.
Рядовой Тиббс отступает назад и поднимает руки.
На его лице несказанное облегчение.
– Нельзя ее привозить сюда, Эдди, – говорит тренерша. Я слушаю, зажав телефон у плеча. – Отвези ее домой. К себе домой.
Бет сжалась на переднем сиденье моей машины, подтянув колени к груди; глаза почти закрыты, но я замечаю, как они поблескивают из-под полуприкрытых век, и это меня настораживает.
– Не могу, – шепчу я. Рукав куртки цепляется за руль; протрезвей же, протрезвей! – Она несет всякое. Об этом парне, Прайне.
Взгляд падает на сумку Бет. Та валяется на полу, молния расстегнута наполовину.
Тут-то я и замечаю ее неоново-лимонные трусики.
Они у нее в сумке, аккуратно сложенные, как носовой платочек.
«После нападения женщины часто ведут себя неадекватно», – говорится в информационных брошюрах. Да, но…
– Прайне? – в голосе тренерши вдруг слышится злоба. – О капрале Прайне? Что ты имеешь в виду?
Сбивчиво, путаясь в словах, рассказываю о вечеринке; в голове вата, я плохо соображаю. Можно мы просто приедем, пожалуйста, можно?
Я не говорю ей о том, что мы уже едем в сторону Фэйхерста, к ее дому.
– Тренер, она собиралась звонить сержанту, – выпаливаю я. – Говорит, что звонила ему несколько раз.
Пауза, а потом ее голос вонзается мне в ухо, как игла:
– Вези эту сучку сюда немедленно.
Машина летит над землей, свет фонарей сливается в сплошное световое пятно. В голове гремит голос Колетт: «Зачем ты туда пошла, Эдди? Что она сказала? Прайн ее обидел? Он не мальчик из школьной футбольной команды, о нет. Знаешь, какое у него прозвище? Живодер. Эдди, я думала, ты умнее».
Я взбираюсь на крыльцо, придерживая Бет, которая еле стоит на ногах; ее голые ступни царапает цемент.
Колетт просила не стучать, и я отправляю сообщение. Через пару секунд она появляется на пороге в огромной, не по размеру, футболке с надписью: «Аурит: финансовые услуги». Логотип финансовой компании похож на извилистую тропинку, ведущую в небо.
Она смотрит на Бет так холодно, что я моментально трезвею и выпрямляю спину. Мне даже хочется расчесаться.
– Господи, Хэнлон, – говорит она. Значит, теперь я снова Хэнлон. – От тебя я такого не ожидала.
Я даже не притворяюсь, что мне не обидно.
Переговариваясь громким шепотом и пихая друг друга локтями, мы перетаскиваем Бет в подвал.
Тренер накрывает ее плюшевым покрывалом, Бет лежит, прядь волос упала на лицо. И тут мы слышим, как по ступеням спускается Мэтт Френч.
Все очень, очень плохо.
У него усталый вид, он трет раскрасневшееся лицо, брови нахмурены.
– Колетт, – говорит он, окидывая взглядом представшую перед ним картину, – что происходит?
Та даже бровью не ведет.
– Теперь ты видишь, что мне приходится терпеть всю неделю, – отвечает она раздраженно, будто это он ей досаждает. Отличная уловка. – А теперь и в субботний вечер. Ох уж эти девчонки. На уме только вино из трехлитрового пакета, да пьянки-гулянки.
Они поворачиваются и смотрят на меня. Я не знаю, что и ответить. Я никогда не пила вино из пакета.
– Колетт, – говорит он, – поднимись на минутку. Нужно поговорить.
Они выходят в соседнюю комнату, и я слышу, что Мэтт повышает голос. Так, что мне удается различить несколько отдельных слов: «ответственность» и «что если…?», и «совсем еще девчонки».
– А мне-то что делать? Их родителям совершенно все равно, – отвечает она, и мне странно такое слышать.
Проходит несколько минут и они вместе спускаются вниз.
– Мэтт, иди спать, – говорит она, пытаясь изобразить печальную улыбку и похлопывая его по спине. – На тебе лица нет. Я обо всем позабочусь.
Мэтт Френч смотрит на Бет, лежащую на диване и укрытую пледом, и отводит глаза.
На какую-то секунду наши взгляды встречаются. Глаза Мэтта красны от усталости, лицо заспанное и встревоженное.
– Спокойной ночи, Эдди, – говорит он. Никогда бы не подумала, что он знает, как меня зовут.
Он пригибается, ныряет в низкий проем и поднимается по застланным ковролином ступеням.
Спокойной ночи, Мэтт Френч.
Тренерша тащит меня в ванную, усаживает на край и забрасывает вопросами. Свет розовых ламп слепит глаза.
– Не знаю, что случилось, – говорю я, но слова Бет так и крутятся в голове: «…схватил за волосы, потянул вниз и все повторял: «Ну давай же, чирлидерша. Постарайся».
Тренер просит меня повторить все это пять, а то и десять раз. По крайней мере, так мне кажется. Перед глазами кружится. Я пытаюсь опереться о душевую занавеску и начинаю сползать, но она рывком поднимает меня и заставляет выпить залпом четыре стакана воды.
– А как ты сама думаешь, что на самом деле случилось?
– Не знаю, – отвечаю я. – Ты видела ее ноги? Красные отметины?
Я опускаю ладонь на колено и тут же вспоминаю темно-фиолетовый синяк, который был у меня на том же самом месте, что и у Бет – от большого пальца Минди, впившегося в кожу, когда она поднимала меня в стойку на бедре[34].
И лимонные трусики, аккуратно сложенные в сумочке.
Но тренер не слушает. Она даже не смотрит на меня.
Она держит в руке телефон Бет. Ума не приложу, как он у нее оказался.
Она просматривает историю. Исходящие звонки и сообщения «Сержанту Уиллу» – шесть, семь, восемь подряд.
Внезапно ее лицо искажается.
«Приезжайте, сержант, мы заждались». И фотка, отправленная следом: черно-белый, как у Бет, лифчик под зебру, призывно выставленные буфера.
Колетт швыряет телефон в стену, тот отскакивает и шлепается прямо в унитаз.
Что тут такого? Это же ничего не значит.
Одному дьяволу известно, сколько цифровой порнухи хранится у Бет в телефоне; сколько электронной грязи скопилось в закоулках его памяти.
В голове пьяный туман, и я могу думать лишь об одном: «Колетт, ты у нее на прицеле. Справедливо это или нет, она держит тебя на мушке. Пожалуйста, начни уже соображать. Быстрее».
Позже я поднимаюсь с дивана в гостиной и крадусь в подвал. Бет лежит, зажав между колен сбившееся одеяло; свернувшись клубком, как змея.
– Бет, – шепотом спрашиваю я, поправляя одеяло. – Это правда? Прайн на тебя напал? Он заставил тебя?