Ее глаза закрыты, но я чувствую, что она знает, что я рядом. Мне как будто удалось проникнуть в ее сновидения, и во сне она мне отвечает.
– Я заставила его заставить, – бормочет она. – И он это сделал. Можешь поверить?
Заставила его заставить. Ох, Бет, что это вообще значит? Представляю, как она его околдовывала. Провоцировала.
– Заставила его заставить тебя сделать что?
– Да какая разница, – отвечает она. – Оно того стоило.
– Бет, – говорю я, – стоило чего?
– Она должна понять, что она с нами делает, – отвечает Бет. – Я заставлю ее понять.
Так умеет говорить только Бет. Это ее серьезный тон, тон, каким она рассказывает страшилки у костра, металлический капитанский тон. Так она говорит, когда хочет вытрясти из меня всю душу, и ей это удается.
– Она даже не знала, что мы были на той вечеринке, – возражаю я.
– Она считает, что может вести себя, как шлюха, и делать, что ей вздумается. А мы всего лишь девчонки и просто оказались там, где с нами могло случиться все, что угодно.
– Но мы сами захотели пойти, – в моем голосе тоже появляются металлические нотки, – и пошли.
– Из-за нее, – отвечает она, поднимая руку и сжимая свое горло. Рука дрожит. – Мы пошли из-за нее.
– Я – нет, – рявкаю я на нее. – Я пошла не поэтому. Причем тут она?
Бет смотрит на меня сквозь полуопущенные веки; глаза блестят из-под ресниц. Как всегда, она видит меня насквозь. «Притом, – как будто говорит она, – это все из-за нее. И ты это знаешь».
– Эти парни из Нацгвардии – они знают, что им все сойдет с рук, – шепчет Бет. – Они же понимают, что им все можно, все разрешено.
И я вспоминаю то, о чем думала всего несколько часов назад, когда мы с Рири крутили попами на продавленном матрасе: «Все в порядке… это же парни Уилла, и поэтому ничего плохого случиться не может».
– Бет, – говорю я, пытаясь вернуться к основной теме разговора, – он… он тебя… – и не могу выговорить это слово.
– А какая разница, – отвечает она.
Я делаю глубокий вдох. Такой глубокий, что легкие вот-вот взорвутся.
– Он все равно что сделал это, Эдди, – отвечает она, открывает глаза и моргает. Она такая пьяная, такая потерянная, что мне хочется плакать. – Вот что важно.
Пару раз за ночь я ощущаю в доме какие-то движения. Вокруг пляшут тени. Я лежу в пьяном забытьи, свернувшись калачиком на диване, и мне кажется, будто я в комнате Кейтлин и розовый ночник отбрасывает на стены силуэты балерин.
Ближе к рассвету тень появляется снова, и я слышу легкий скрип блестящих кленовых половиц.
Поднявшись, я крадусь в коридор; в животе буча, с похмелья каждое движение причиняет боль.
Тренер в подвале. Стоит, перегнувшись через спинку дивана и что-то шепчет на ухо Бет.
Ее лицо как камень.
Пальцы вцепились в мягкую обивку.
Кажется, я слышу, что она говорит. Точнее, я это знаю.
«Ты лжешь. Ты лгунья. Ты только и можешь, что лгать».
А потом Бет отвечает, но я не слышу ни слова; точнее, мне кажется, что слышу, но не уверена. В моем воспаленном мозгу она произносит:
«Он держал меня за волосы, он раздвинул мне ноги, он сделал это со мной, Колетт. С кем поведешься – от того и наберешься. Мы все за вами повторяем. А ведь я прыгала выше всех, летала выше всех, тренер Френч. Разве нет?»
Глава 16
Все воскресенье я мучаюсь с похмелья. Мое тело выжато как лимон. Бет не отвечает на сообщения. Я сижу в своей комнате, как первобытный человек в пещере, и мне остается лишь гадать, рассказала ли она родителям или, не дай бог, полиции, ту или иную версию этой грязной истории.
Я то проваливаюсь в похмельный сон, то вздрагиваю, просыпаясь. Меня терзают кошмары: квадратная голова Прайна между безвольно обмякших ног Бет. Он рвет ее зубами, как дикий зверь. Как живодер.
Я думаю о том, как Бет дразнила и провоцировала его, извивалась в задравшейся юбке, говорила бог весть что, будила в нем зверя – зверя, который ее в итоге и пометил. Как далеко он зашел? Как далеко она была готова дать ему зайти? И зачем она сделала это с собой, со всеми нами?
Тренерша должна понять, что она с нами делает. Что это значит, Бет?
Я не понимаю.
Вечером звонит Колетт.
– Я не знаю, что там произошло, – говорю я. – Из нее ни слова не вытянешь.
– Неважно, – отвечает та бесцветным, почти механическим голосом. – Главное, что она скажет. И кому.
Меня пробирает до мурашек. Что значит «неважно»? Но в глубине души я понимаю, что она имеет в виду. Нас окутал туман, и не видно ни зги.
– Они уже час там сидят, – сообщает Эмили, покачиваясь на костылях. Она хоть и освобождена от тренировок, все равно не пропускает ни одной. – Так орали поначалу, жуть.
Мы стоим у тренерского кабинета. Они с Бет закрылись там, опустили жалюзи, и я боюсь, что они нас услышат.
Никто, кажется, не знает про Бет и Прайна. Слышали только, что Бет уходила с кем-то в комнату, а это для нее обычное дело.
– Думаешь, Бет хочет вернуться в команду? – шепчет Тейси, представляя, как слава ускользает от нее, просачивается между пальцев с ярко накрашенными ноготками. – И тренерша согласится взять ее обратно? А что если ее снова сделают капитаном?
Малышка Тейси закалена в боях – просчитывает на три хода вперед. А ведь было время, когда она была всего лишь шестеркой Бет. Теперь она шестерка тренера.
Если Бет снова будет капитаном, Тейси ничего не останется, как стоять за споттера, а то и хуже. Никаких больше кьюпи[35], ди-бердов[36] и баскет-тоссов.
Конец ее флаерской карьере.
– Тренер считает, что нам не нужен капитан, – напоминает Эмили. – Но даже если она передумает, с какой стати ей делать капитаном Бет? Та даже на тренировки больше не ходит.
Но они не знают того, что знаю я. У Бет новый козырь. Плата за молчание. Эту ли стратегию выберет тренер? Я бы поступила именно так.
Но это не в ее стиле. Тренер привыкла отвечать дерзостью на дерзость.
Через десять минут Бет и тренер выходят из кабинета. Странно видеть их шушукающимися; они смеются низко, зловеще. Мы с интересом наблюдаем за ними.
Но лишь я одна вижу их насквозь.
– Трусишка она, – говорит мне тренер чуть позже. – На словах храбрится, а так – еще цыпленочек.
Как же она ошибается.
– Вы ее считаете крепким орешком, – она покачивает головой, – а на деле она хрупкая, как стекло. Не круче новичков из младшей группы. Только голос погромче да попка посимпатичнее.
Ох уж эти двое. У меня такое чувство, будто я с ними играю в «верю – не верю». Но Бет всегда выигрывает: она сильна в математике и знает теорию вероятности, а еще, заглядывая под стаканчик, умеет незаметно повернуть игральную кость нужным ребром.
– Но Прайн… Вы сами сказали, что его зовут «живодером»…
Тренер поводит плечами.
– Бет сказала, что он ей ничего такого не сделал. Он вырубился. А она напилась в стельку и не соображала, что несет.
Я смотрю на нее и гадаю, кто же из них лжет. Может, обе?
– Значит, она не будет ничего предпринимать?
– А что тут можно предпринять? Я предложила свозить ее к своему гинекологу. Она категорически отказалась. Она лишь помнит, что Прайн только петушиться горазд, а когда до дела дошло, сдулся.
– Слушай, подруга, – спрашивает Бет чуть позже, пожевывая соломинку в кафе, – а ты мне телефон вернуть не хочешь?
Тут я вспоминаю, что тренерша спустила его в унитаз.
– Твой телефон?
– Ее высочество сказали, что ты забрала его в субботу. Наверное, чтобы я не звонила парням по пьяни, да? Какая ж ты зануда, Хэнлон. Тоже мне, помогла.
– У меня нет твоего телефона, Бет, – отвечаю я.
– Значит, она ошиблась, – у нее в уголке рта пенка от капучино. Она высовывает язык и слизывает ее. – Интересно, с чего она решила, что он у тебя?
– Бет, – говорю я, – ты сказала, что в тот вечер писала Уиллу. Звонила ему несколько раз и сообщения отправляла.
Она ничего не отвечает, но уголок ее рта слегка дергается. Потом она снова делает серьезное лицо, и я думаю, не показалось ли мне.
– Я так сказала? – переспрашивает она и пожимает загорелыми плечами. – Не помню.
Глава 17
На следующий день Бет возвращается в команду.
И не просто, а с почестями. Ее снова назначают капитаном.
В среду ее освобождают от химии ради индивидуального занятия с тренером и выдают учебный пропуск в коридоры. Это значит, что теперь она в любое время может заходить в кабинет тренерши и устраивать себе перекур. Я вижу ее, проходя мимо: она машет мне рукой, склонив голову набок. Сигаретный дым зловеще клубится вокруг лица.
«Спасибо, тренер, – думаю я. – Спасибо».
– Неужели ее правда сделали капитаном? – шепчет Тейси. Все теперь разговаривают шепотом, но Тейси так и трясется в своих ослепительно-белых тапочках флаера.
Похоже, правда.
Неужели я вижу удовлетворение на твоем загорелом лице, Бет?
«Черт, – думаю я и этими словами напоминаю себе Бет, – неужели это все, чего она добивалась?»
Как бы не так.
– Да все в порядке, – отмахивается тренер. – Мне некогда о ней думать. И тебе тоже, Эдди. Давай-ка, покажи мне фляк.
И я пытаюсь, но ноги не слушаются, и тело какое-то странное, словно окаменело.
– Толкайся! – рявкает она. На висках выступил пот, грязные волосы выбиваются из резинки.
– Соберись! – с каждым криком ее голос крепнет, а мое тело становится более твердым и упругим. – Напрягай мышцы, концентрируйся и – черт побери, Эдди – улыбайся. Улыбайся! Улыбайся.
Следующим утром я вижу Мэтта Френча – тот заезжает на стоянку на своей серой «тойоте». Тренер на пассажирском сиденье.
Она выходит из машины и даже не оглядывается. А он, кажется, говорит ей что-то… хотя, может быть, и нет.