– Да, – отвечает она. – Я его нашла.
– А записка или еще что-нибудь?
– Нет.
– Ты не звонила в 911, – то ли вопрос, то ли утверждение.
– Нет, – отвечает она, и не успеваю я спросить, почему, добавляет: – Наверное, никто ничего не слышал. У него пока нет соседей.
Мы смотрим на стены слева и справа. Комната кажется невероятно тесной.
– Не знаю, когда это произошло, – продолжает она. – Я вообще ничего не знаю.
В голову лезут всякие мысли: про Уилла и бардак в его голове.
Вдруг меня накрывает чувством утраты.
Оно быстро отступает, и я даже не успеваю понять, почему вдруг это почувствовала, но вдруг мне становится жаль себя и стыдно от этого.
И в этот момент она словно пробуждается ото сна.
– Эдди, – спрашивает она и начинает говорить быстрее, – где твоя машина?
– Не знаю, – отвечаю я. Я чувствую ее нервозность; она пятится к двери. У нее такой вид, словно она только что продемонстрировала мне тройной той-тач, три быстрых прыжка с «ножницами», приземлилась и вскочила, чтобы напоследок сделать сальто назад. И все это время ее руки ни разу не коснулись земли. Ни разу.
Но я чувствую: что-то не так. Что-то не сходится.
– Погоди, Колетт, – говорю я, – где твоя машина?
– В мастерской. Забыла? – резко отвечает она, словно разговаривая со своей самой тупой ученицей.
– Как же ты сюда попала? – спрашиваю я и подхожу к ней ближе.
– Взяла такси, – отвечает она. – Тихонько вышла из дома, Мэтт уже спал. Он принял две таблетки. Мне нужно было увидеться с Уиллом. И я вызвала такси, – она делает длинные паузы между предложениями, словно читает текст на телесуфлере. – Но обратно я уже не могла его вызвать, понимаешь?
– Нет, Колетт, – отвечаю я, – не могла.
– И не могу же я теперь заявиться домой на такси, – она снова начинает тараторить.
Бззз!
Опять телефон.
Бзззз!
Только теперь она стоит совсем рядом и, кажется, пришла в себя. Она поднимает руку и хватает меня за пальцы, потянувшиеся было к карману.
– Что это? Кто звонит?
– Да никто, – отвечаю я. Она вцепилась в меня горячими пальцами, как во время прыжка, когда страхует меня и безо всяких усилий держит мой вес – мой и еще пяти девчонок.
И мне вдруг начинает казаться, что я вовсе не в квартире Уилла, а на тренировке, и я влипла.
– Эсэмэска, – отвечаю я. – Они все время приходят.
– Даже ночью? – она выдергивает мою руку из кармана, и телефон с треском падает на пол.
К счастью, из него вылетает аккумулятор.
– Подними, – велит она. – Черт, Эдди.
Я наклоняюсь.
– Только ничего не трогай, – шипит она, и я замечаю, что еще чуть-чуть и опустила бы руку на край блестящего лакированного столика.
Я поднимаюсь, смотрю вниз и вижу свое лицо, отражающееся в столешнице невнятным пятном, вижу пустые черные глаза.
В них ничего нет.
– Эдди, нам надо уходить, – твердит тренер, и ее голос ввинчивается мне в голову. – Увези меня отсюда.
Через несколько минут мы уже бежим по парковке. Моя сапфировая «акура» манит, как маяк.
Мы едем по улицам в беззвучной и беззвездной ночи. Весь мир тихо спит, трещит огонь в каминах, ставни закрыты наглухо и люди безопасно укрыты в своих домах. Их согревает мысль о том, что завтра наступит, и их снова закружит водоворот привычных дел.
Неужели где-то в этом мире есть счастье? Если не здесь, то где-нибудь еще?
Она сидит рядом в машине, пропитанной парами хлорки, и держит на коленях свои мокрые туфли. Теребит пальцами кончик их язычка; задумчивый, почти мечтательный взгляд направлен на дорогу.
Даже не представляю, о чем она сейчас думает.
Наконец мы поворачиваем на ее улицу, и она просит остановиться за два дома до своего.
– Подними окна, – велит она. Я поднимаю.
– Эдди, все будет в порядке. Просто забудь обо всем.
Я киваю. Подбородок дрожит от холода, от жуткого одиночества, охватившего меня в те пятнадцать или двадцать минут, что занял путь до ее дома. За все это время она не произнесла ни слова и так и сидела, погрузившись в мрачные раздумья.
– Поезжай домой и сделай вид, что ничего не было, – говорит она. – Ладно?
А потом выходит из машины, запах хлорки ударяет в нос.
Я сижу и сижу, не в силах даже повернуть ключ в замке зажигания.
Если бы я хоть что-нибудь соображала, если бы в тот момент хоть что-то в этом мире имело смысл, я бы поехала в полицейский участок или набрала 911. Если бы я была другим человеком.
Но я лишь смотрю на экран своего сотового. Мне нужно ответить Бет.
«Я спала, между прочим, – пишу я. – Иногда люди спят».
Сижу и жду, что она ответит через минуту. Но телефон молчит.
Бет не отвечает.
И вроде бы мне должно стать лучше – наконец-то она провалилась в тяжелый мучительный сон и перестала меня терроризировать. Но лучше не становится.
Вместо этого меня охватывает тошнотворное чувство, которое, я знаю, останется до утра и сольется с другим, еще более сильным предчувствием надвигающегося кошмара и угрозы, от которых мне, наверное, никогда не суждено избавиться.
Я опускаю все окна и делаю глубокий вдох.
Потом завожу машину и медленно проезжаю мимо дома Френчей – посмотреть, горит ли в окнах свет.
И тут вижу, как что-то быстро, как стрела, движется по дорожке прямо к моей машине.
Не успеваю я опомниться, как ладони Колетт ударяются о ветровое стекло, мое сердце подскакивает и начинает жутко колотиться.
– Я уже уезжала, – почти кричу я, глуша двигатель. Она заглядывает в окно с пассажирской стороны. – Никто не видел…
– Ты мой друг, – выпаливает она, и в ее голосе я слышу боль. – Единственный друг, который у меня был.
И не успеваю я отреагировать, как она бросается к дому и беззвучно исчезает за дверью.
Я долго сижу, опустив руки на колени. Лицо горит.
Не хочется ни заводить машину, ни шевелиться – ничего.
Никогда в жизни я ничего ни для кого не делала. Настолько важного – никогда.
И никогда не была ни для кого ни кем.
Настолько важным – никогда.
Можно сказать, я раньше вообще не была.
А теперь я есть.
Наконец, лежа в своей постели на скомканных простынях, просматриваю все сообщения от Бет.
2.03, 2.07 и 2.10.
«Тренерша в «Стэтлерс», хлещет виски с элем и уже час говорит по телефону. Зачем ты так со мной поступаешь, зачем – вот что говорит».
«Бармен рассказал, что она в молодости туда часто приходила и бухала с какими-то упырями на мотоциклах. А однажды сломала обе кисти – упала на парковке».
«Шлюха дешевая. Ей бы радоваться, что Мэтт до нее снизошел и вытащил ее из этого дерьма, потому что…»
И, наконец, в 2.18:
«Ты где, черт возьми? Ответь или я приеду. Ты же знаешь, что приеду. Хватит со мной играть…»
И дальше в том же духе до 2.27, когда она прислала последнее сообщение:
«Я на Пайнтоп-Стрит, стою напротив твоего гаража, дверь открыта, но где твоя машина? Хм-м-м…»
Наверняка она лжет – убеждаю я себя. Но в то же время понимаю, что не лжет. Я точно знаю, что она стояла перед моим домом в 2.27, склонившись к рулю материнской «Миаты». Знаю же.
Интересно, сколько она прождала и что подумала?
И как мне перед ней объясниться, а главное, поверит ли она?
Страх сжимает меня в тиски, и я забываю обо всем, кроме ее прищуренных глаз, которые видят меня насквозь.
Они и сейчас смотрят на меня.
Той ночью, когда сон, наконец, одолевает, и я проваливаюсь в чернильную тьму, мне снится Бет. Будто нам обеим лет по семь, и она раскручивает за прутья старую карусель, которая раньше стояла в Букингем-Парке. Мы кружимся быстрее и быстрее, лежа на шероховатых скамейках и соприкасаясь макушками.
– Ты сама так хотела, – говорит она, еле дыша. – Сама просила быстрей.
Глава 20
Еще рано, до начала уроков час, но я давно уже на ногах. Лучше совсем не спать, чем ворочаться в кошмарах, где я стою по щиколотку в крови на промокшем насквозь ковре или смотрю на аквариум с пузырящейся красно-фиолетовой жижей.
«Вчера ты видела труп, – вот какие слова крутятся у меня в голове. – Своими глазами видела самоубийцу».
«Ты видела Уилла, и он был мертв».
Сижу на корточках у шкафчика, склонившись над учебником истории, переворачивая страницы и сжимая в зубах толстый зеленый маркер.
В стеклянных дверях возникает Бет.
Я жду немедленной атаки, готовлюсь увидеть оскал на ее загорелом лице, услышать «где ты была и почему не отвечала».
Но вместо этого она протягивает руку и помогает мне встать. Она взбудоражена и как будто знает какой-то секрет. Мы под руку идем в столовую.
Берем маффин с шоколадной крошкой и кладем его во вращающийся тостер. Стоя рядом и чувствуя жар, исходящий от решетки, я представляю, что горю в аду за прегрешения, суть которых пока не ясна.
Но потом маффин выскакивает мне прямо в руки, и мы вместе принимаемся за него – откусываем большие липкие куски, но не глотаем. Рядом никого нет, никто нам не мешает. Бет приносит два больших стакана с теплой водой, и мы выплевываем разжеванный маффин в салфетки.
После этого я чувствую себя намного лучше.
Но ровно до тех пор, пока Бет не рассказывает, что ей приснилось.
– Это был не просто сон, – произносит она, облизывая пальцы с блестящими ноготками цвета фуксии. – А как раньше. Как тот сон про Сэнди.
Сколько ее помню, Бет всегда снились сны со зловещими предзнаменованиями. Например, накануне смерти ее тетки Лу. Та упала с лестничной площадки в собственном доме и сломала шею. Перед этим Бет снилось, что тетка спустилась к завтраку и заявила, что научилась делать новый фокус. Затем взялась рукой за подбородок и повернула голову на 360 градусов.
А однажды, когда нам было по десять, Бет пришла в школу и сказала, что ей приснилась Сэнди Хейлз из футбольного лагеря. Что она нашла ее за подсобкой: та лежала на земле, а ее лицо закрывала простыня. На той же неделе в субботу тренер по футболу сообщил, что у Сэнди заболевание крови и она уже не вернется в лагерь. Никогда.