Он потрясенно смотрит на меня.
– Но вернемся к делу, – продолжаю я. – Значит, ты собираешься все рассказать следователю. Расскажешь о том, как вы напоили всех нас до беспамятства, даже четырнадцатилетних девочек? Ты, конечно, знал, что младшей в нашей команде только четырнадцать? А о Прайне тоже расскажешь?
Лицо рядового становится краснее полицейской мигалки.
Бет фыркает – раздраженно, но в то же время с уважением. «Моя школа», – небось думает она.
– Подруга оберегает свою тренершу, как сучка щенка, – Бет пожимает плечами. – Суть в том, солдатик, что мы все хотим защитить наших старших.
Джимми снова чешет шею, пока та не багровеет, потом кивает, сжимая побелевшие губы. Как будто он нас боится.
Убийство. Это слово ввинчивается мне в мозг и застревает там как заноза.
Мы идем к машине, и Бет накручивает на палец мою косичку.
– Грязную игру ты затеяла, – говорю, закатывая глаза.
– Он тебе не восьмиклассница, Хэнлон, – отвечает она. – С этого улья больше меда накачаешь, если в ушко нежно пожужжишь. А ты на него с бензопилой. Еще и «Комфорт Инн» припомнила.
– Училась у лучших дровосеков, – говорю я, поражаясь, насколько мой ответ звучит в духе Бет.
– Но наша цель не запугать его и заставить молчать, – напоминает она. – Мы же хотим выяснить, что случилось, – она смотрит на меня. – Так?
Разумеется, мы обе хотим совсем не этого.
– Наверняка тренерша и сама больше всего желает знать, что случилось с ее парнем, – Бет наклоняется ближе; как же ей все это нравится. – Уверена, она нам еще спасибо скажет. Меня удивляет, что ты не рвешься ей помочь.
– Не хочу, чтобы у кого-то из нас были неприятности, – отвечаю я. – Я забочусь о команде.
– Слова прирожденного капитана, – с улыбкой произносит Бет. – Всегда знала, что ты метишь на мое место.
– Ничего подобного, – я отворачиваюсь и продолжаю спускаться вниз. Уже совсем темно, я слышу позади ее шаги.
– Да знаю я, – говорит она, и я чувствую, что она улыбается.
Она неправа. Я никогда не хотела быть капитаном. Мне и в голову такое не приходило. Лейтенантом быть и то нелегко.
– Кроме того, – замечает она, поравнявшись со мной, – если задуматься, все это действительно странно. Мужчина в самом расцвете сил и вдруг – бам! – стреляет себе в висок?
– В рот, – поправляю я.
И холодею.
– В рот? – молниеносно реагирует Бет.
– Так в газете было написано, – запинаясь, говорю я, – он сунул дуло в рот и выстрелил, разве нет?
С ней или без нее, нужно быть начеку. Подыгрывать. Как на матче, когда трибуны ревут, а кроссовки скрипят на полированном полу и нужно улыбаться фальшивой улыбкой, пока не заболит лицо. Пока не захочется умереть.
Спину выпрямить, грудь вперед, будь готова всегда. Ведь Бет всегда готова.
– Не знаю, Эдди, – она не сводит с меня глаз. – В рот, ты уверена?
– Или нет, – отвечаю я. – Наверное, перепутала. У меня крыша едет от нехватки сахара в крови, – я расплетаю косу, невидимки летят во все стороны и рассыпаются по земле.
Я почти чувствую ее разочарование: плохо я разыграла партию, не в пример ей.
Еще несколько часов я проклинаю себя за то, что вообще попыталась противостоять Бет, что решила, будто смогу с ней тягаться.
Если бы ты его видела, то поняла бы, что это самоубийство – вот что мне хочется ей сказать. Ты бы поняла. Увидев темное месиво вместо его лица… ты поняла бы его отчаяние, его нежелание жить.
Поняла бы, Бет?
Это ли я почувствовала?
Не знаю.
Нехотя, на долю секунды позволяю себе мысленно вернуться в квартиру, воспоминание о которой теперь похоронено в глубинах моей памяти. В темную заболоченную пещеру в центре Земли.
Для меня она такой и остается – болотом, в которое я шагнула и увидела человека под водой, тонущего человека.
Ведь было так?
Это было ужасно. Я точно знаю. Эта квартира показалась мне худшим местом в мире – и теперь это место находится внутри меня.
Вечером, наконец, звонит тренер.
– Эдди, ты не хочешь приехать? – я слышу тепло в ее голосе… и отчаяние. – Останешься сегодня у меня. Мэтт в командировке, помнишь? Мне так одиноко.
Учитывая то, что творится со мной, представляю, как терзается Колетт. И я рада, что она тоже что-то чувствует, ведь глядя на нее, понять это невозможно.
– Сделаю нам коктейли с авокадо, споем Кейтлин колыбельную, сядем на террасе, завернемся в пледы и будем смотреть на звезды. Ну или придумаем что-нибудь еще, – она всеми силами пытается меня заманить.
Еще месяц назад я мечтала об этом, и даже теперь, посреди всего, что сейчас творится – пожалуй, сейчас даже особенно – мне приятно ее внимание. Да, нас сплотило небывалое, страшное происшествие, но сплотило навсегда, правда же? И пусть наша общая тайна заставляет меня вздрагивать каждый час – она же меня и греет.
И я еду. Но Кейтлин уже спит, в холодильнике не оказывается авокадо, а на улице идет мелкий противный дождь.
Колетт сидит на табурете за кухонным столом, небрежно свесив ноги, и пишет список покупок. Потом оплачивает счет за электричество. Выжимает кухонные полотенца и рассеянно смотрит в окно над раковиной.
Теперь, когда я уже приехала, кажется, что она не хочет, чтобы я была здесь.
Словно я напоминаю ей обо всем плохом.
Я иду в туалет, а когда возвращаюсь, вижу, что она стоит у стола и смотрит на мой телефон.
– Ты можешь его просто выключить? – просит она. – Ты же никому не сказала, что едешь ко мне?
Я говорю, что нет.
Она ждет, все еще касаясь экрана пальцами. Потом смотрит, как я давлю на кнопку, пока экран не гаснет.
– Ах, Эдди, – наконец говорит она. – Давай чем-нибудь займемся. Все равно чем.
Так мы оказываемся во дворе, хотя уже почти двенадцать, и делаем мостики под дождем. Растяжки. Планку на предплечьях.
Это успокаивает. Звон ветряных колокольчиков с террасы переносит нас в далекие предгорья Гималаев или куда-то еще, где мир прозрачен и тих.
Несмотря на холод, мы потеем, и в свете фар проезжающей мимо машины я вижу ее лицо – счастливое, не омраченное ничем.
Плакать она начинает потом, когда мы возвращаемся в дом. В коридоре она сгибается пополам и заходится в сильных, болезненных рыданиях. Я держу ее за плечи; ее крепкие мышцы дрожат под моими руками.
Она останавливается в середине коридора, я поддерживаю ее, а она рыдает.
В ту ночь я сплю рядом с ней, под ее огромным мягким одеялом.
Мы лежим, отвернувшись друг от друга, на противоположных концах кровати. Какая большая у них кровать, и как далеко от меня Колетт. Я даже не могу понять, плачет ли она до сих пор. Скомканное одеяло между нами напоминает сугроб. Я думаю: здесь спит Мэтт Френч. Как же им обоим одиноко.
Среди ночи я вдруг слышу ее голос – враждебный, напряженный.
– Как ты мог так поступить со мной? – злобно спрашивает она. – Как?
Смотрю на нее и мне кажется, что глаза ее открыты. Руки сжимают покрывало.
Не знаю, с кем она разговаривает.
Во сне люди всякое говорят.
– Я ничего не сделала, – шепчу я, будто она обращается ко мне.
Глава 22
В семь утра я включаю телефон и в «Фейсбуке» на страничке нашей команды вижу кучу новых постов от Бринни, Минди и Рири:
В понедельник финальный матч!
Вперед, «Орлы»!
Надери им задницы, Шлауссен! Ты – наш пропуск на турнир штата!
Жуть как хочется быть частью всего этого.
Колетт уже на кухне – печет вафли для Кейтлин. Та завороженно уставилась в раскаленную докрасна печь и жует кончик своего хвостика.
– Тебя телефон разбудил? – спрашивает она, разминая ложкой банан на жемчужно-сиреневой тарелочке Кейтлин.
Я вспоминаю, что действительно слышала звонок.
– Опять придется ехать в участок и говорить с ними, – сообщает она, и ее глаза темнеют. – Через полчаса.
– Они опрашивали солдат, – тихо отвечаю я, словно боюсь, что Кейтлин может понять, если услышит. – С рыжим уже говорили. С Тиббсом.
Тренерша роняет ложку, скользкую от банановой мякоти.
Замирает на секунду с вытянутой рукой.
Я тянусь, чтобы поднять ложку с пола, но она бросается мне наперерез и останавливает меня.
– Они должны были опросить его людей, – произносит она. – Я знала, что так будет.
– Но тренер, – я пытаюсь говорить уверенно, насколько это возможно, – никому не нужны неприятности. Никому.
Она вопросительно смотрит на меня, и я сама удивляюсь, зачем говорю загадками. Наверное, из-за Бет, из-за того, что мне кажется, будто у нее глаза на затылке, а еще потому, что Кейтлин смотрит на нас и моргает.
– Но ситуация чревата неприятностями, – говорит она, не отрывая от меня глаз.
– Это точно, – отвечаю я. – Уверена, все это понимают.
– И рядовой Тиббс тоже понимает?
– Кажется, да.
Однако она, должно быть, видит что-то во мне – страх, засевший глубоко внутри.
– А с чего рядовому Тиббсу делиться с тобой такими подробностями? – спрашивает она, все еще держа перед собой липкую руку и не двигаясь с места.
– Он с Бет поделился, – отвечаю я, замявшись на долю секунды. Рассказывать ей об этом неприятно, но еще неприятнее промолчать.
Она не сразу усваивает эту новость.
– Он Бет все рассказывает, – повторяю я.
– Поняла, – отвечает она и так и стоит с поднятыми руками, как врач перед операцией. Операцией на сердце.
Встречаю ее на второй перемене в коридоре первого этажа. Она уже вернулась из полицейского участка.
– Все в порядке, – говорит она, быстро проходя мимо. Французская коса заплетена очень туго, жилка на виске пульсирует. – Никаких проблем. Все хорошо.
После обеда Бет находит меня в школьной библиотеке. Я никогда там не бываю, поэтому никому бы не пришло в голову меня там искать. Но Бет пришло.
– В мое время в библиотеках были книги, – говорит она. Мы стоим у высоких терминалов и смотрим всякую ерунду в интернете. – А в школу приходилось ходить пешком, восемь километров по заснеженному полю.