Живот снова скручивает.
Вдруг рядом возникает Бет: возвышаясь надо мной, она протягивает мне длинную ленту бумажных полотенец. Лента тянется от автомата на стене – Бет отмотала полотенца, но не стала отрывать.
Сначала я решаю, что у меня галлюцинация.
– Всю жизнь ждешь, чтобы что-нибудь случилось, – произносит она, лицо ее под мутным светом ламп невинно, как у принцессы из сказки. – А потом вдруг все ужасы мира разом обрушиваются на твою голову. Ты так сейчас себя чувствуешь, Эдди?
Она подтягивает бумажную ленту ближе ко мне, наклоняется и щекочет краем полотенца мой испачканный рвотой рот.
– Мне просто плохо, – отвечаю я. – Ничего страшного.
Она улыбается и постукивает по газете, зажатой в моих черных от типографской краски пальцах.
– А я все жду, когда же они напишут про этот браслет, – замечает она. – Фотографию опубликуют, вдруг кто-нибудь его узнает?
– Они не пишут о нем, потому что это неважно, – отвечаю я. – Браслет могли забыть в квартире в любое время.
– Могли. Но забыли именно в ту ночь, – говорит она.
– Откуда ты знаешь? – очередная волна страха накатывает на меня.
– Оттуда, что знаю, где его нашли, – отвечает она. – Разве наша бесстрашная предводительница тебе не сказала?
– И где его нашли? – мой голос звучит почти как стон.
– Под телом сержанта, – говорит Бет. – Это мне рядовой Тиббс сказал. Вот задачка, да?
Под его телом, значит.
– И все равно это неважно, – отвечаю я и торопливо мотаю головой, слова выскакивают все быстрее и быстрее. – Может, он уже лежал там, на полу, откатился туда.
– Хэнлон, – она наклоняется, и я чувствую аромат ее парфюма – кокос и сладкая ваниль, самый нежный и девичий. Она пользуется им лишь в дни, на которые у нее запланированы особые бесчинства и мерзости. – Тебе надо быть осторожнее. Пусть ты его и подарила, но это твой браслет.
– Все знают, что я его ей подарила, – выпаливаю я. И это правда. Но я понимаю, что дала Бет новый козырь. Показала трещину в своей броне.
Мне стыдно за саму себя.
Бет улыбается мне сверху вниз и протягивает руку, но я не принимаю ее.
– Я знаю, как много это для тебя значит, Эдди, – говорит она, опуская ладонь. – Но сейчас все очень серьезно, так что ты лучше поосторожнее.
Я резко выпрямляюсь и ударяюсь затылком о кафельную стену.
– Это уже не игрушки, – продолжает она. – Это слишком серьезная битва, чтобы быть со мной по разные стороны баррикад. Так что возьми себя в руки.
И она рассказывает, что однажды видела по телевизору передачу про парня, у которого жена покончила с собой – или так казалось на первый взгляд. А потом выяснилось, что он ее убил.
– И знаешь, как они догадались? По зубам. Они были выбиты, как будто ей дуло в рот силой пихали.
В меня словно медленно входит острое лезвие ножа.
– Ты к чему это? – шепотом спрашиваю я.
– Рядовой Тиббс и его капитан были на опознании. И сказали, что у сержанта были выбиты верхние передние зубы. У него были коронки, кстати. Если тебе интересно.
Я ничего не отвечаю и вспоминаю Уилла на горе Лэнверс. Он рассказывал нам про свои зубы и улыбался во весь рот, показывая вставные – словно снял красивую маску, а под ней была еще одна, даже красивее.
– Значит, кто-то затолкал дуло пистолета ему в рот, – подытоживает она и постукивает по своим резцам – я не смотрю на нее, но слышу этот стук. – Выбил его белоснежные клычки и… пах!
Я сползаю по стене. Я слишком устала и не могу ее больше выносить.
– Ты неправа, Бет, – говорю я. – Он сам сунул пистолет себе в рот.
– А ты откуда знаешь? – она смеется с редкой для нее и пугающей беспечностью. – Ты там была, что ли?
В классе и на переменах пытаюсь стряхнуть с себя коварные домыслы Бет, то, как она затягивает меня в свою игру и заражает меня ею, как лихорадкой.
Да что она может знать? Она просто гадает. Накликивает.
Но браслет, браслет… Под его телом.
«Этому может быть тысяча причин», – убеждаю я себя. И тренер непременно объяснит мне. Она объяснит.
На этот раз все не так, как раньше, когда голос Бет громыхал в голове, заглушая все остальные голоса.
Когда-то было именно так: я делала все, что она велела. Даже прошлым летом в лагере, когда Бет рассказала мне про Кейси Джей, о том, что она распускает слухи за моей спиной… Тогда я в конце концов ей поверила. Смирилась с тем, что так и было.
Но только не сейчас. Я видела то, чего не видела она. Гора Лэнверс, мы втроем – Колетт, Уилл и я. Как уютно им было рядом со мной – они знали, что я буду их беречь. И запах горящей листвы… И то, как мы вместе вдыхали его и тосковали об ушедшем мире, полном красоты и открытий.
Мы трое и то, что нас объединило. Это мгновение было мимолетным, но обладало огромной силой. Оно принадлежало лишь мне, и я не позволю Бет отнять его у меня.
Даже ее голос, ревущий в моей голове, не заставит меня сдаться.
Потому что тренер никогда не допустит, чтобы со мной случилось что-то плохое.
«Можно упасть с шестиметровой высоты и приземлиться на мат в целости и сохранности», – когда-то давно сказала она нам.
Но позже в тот же день, на уроке английского я получаю сообщение от Бет. Ссылка на вторую статью: «Поиски улик: что на самом деле случилось в «Башнях».
Теперь это не прекратится.
В статье говорится о том, что полицейские обходят соседей и опрашивают всех жителей здания.
О том, что криминалисты изучают все, что было найдено в квартире, в том числе на ковре.
Мои шлепанцы – оставили ли они следы на полу?
Но тут я вспоминаю, как тренер заставила меня разуться, да и сама была без туфель, проявив невиданное в такой ситуации благоразумие. Подозрительное благоразумие, если подумать.
И тут я вижу последнюю строчку, добавленную как бы походя:
«Детективы начнут просматривать записи камер видеонаблюдения из лобби».
Запись камер видеонаблюдения из лобби.
И перед глазами у меня встает картина: мы с Колетт выходим из здания на цыпочках в полтретьего ночи, она – с кроссовками в руке.
На меня словно обрушивается стена.
И тут приходит второе сообщение от Бет, на этот раз всего три слова:
«Правда выйдет наружу!»
Мы в кабинете тренера. Жалюзи опущены.
Она сидит за столом, а мой телефон лежит перед ней на школьном журнале.
Я никогда не плакала в ее кабинете и сейчас не собираюсь.
– Это Бет тебе прислала? – спрашивает она, кивая.
– Да, да! – я тычу пальцем в экран. – Там были камеры наблюдения, Колетт.
– И что? – отвечает она. – Если бы они увидели меня на записи, думаешь, не сказали бы об этом сразу?
«А как же я?» – хочется спросить мне, но я молчу.
– Тренер, – я пробую зайти с другой стороны. – Они думают, это убийство.
– Никакое это не убийство, – с абсолютной уверенностью произносит она и захлопывает крышку моего телефона – как муху прихлопнула. – Не позволяй себя запугивать, Эдди. Нацгвардия заботится о своей репутации. Для них это плохая реклама.
Я ничего не отвечаю.
– Эдди, – просит она, – взгляни на меня.
Я поднимаю глаза.
– Думаешь, мне хочется верить в то, что Уилл смог такое с собой сотворить? И со мной?
Я киваю.
Что-то в ней на миг приоткрывается – какая-то дверца, ведущая туда, куда ей не хочется заходить.
– Мы же его видели, Эдди, – говорит она, прижимая кончики пальцев к губам. Лицо белеет, как простыня. – Мы видели, что он сделал.
Мне хочется взять ее за руку и сказать что-нибудь ласковое.
– Эдди, – возбужденно произносит она и сжимает пальцы в кулак, – ты должна понять одну вещь. Люди всегда будут пытаться запугать тебя, чтобы заставить что-то сделать. Или не сделать. Или перестать желать того, чего тебе на самом деле хочется. Но этому страху нельзя поддаваться.
– Три дня осталось! – кричит Минди. – Говорят, скауты всегда садятся слева в верхнем ряду. Надо ориентироваться на это место.
Я выпрямляю спину. В странном мирке мы живем – одно слово горластой краснощекой Минди Кафлин, и мне снова не наплевать на финальный матч. На выступление, которое станет нашим пропуском на чемпионат.
Но тренера нигде не видно.
– Почему она все время куда-то исчезает? – вопрошает Тейси из-под бинтов. Она стоит рядом с Кори, а та нервно вращает запястьем, перетянутым эластичным бинтом в том месте, куда приземлилась дрогнувшая нога Тейси.
Эмили тоже здесь. Калека Эмили, что до сих пор расхаживает в своем ортопедическом сапоге – о ней уже почти забыли.
Сколько несчастий вокруг. Как мне до сих пор удалось остаться невредимой?
«А просто мы везучие сучки, – всегда говорила Бет. – Не забывай об этом».
И как только я о ней вспоминаю, она появляется в зале, дефилируя с видом повелительницы.
– Ну что, начнем, котики? – велит она. – А то «Кельты» вам, цыпляткам, вмиг шейки-то переломают.
«Так лучше для всех, – думаю я. – Давай же, Бет. Пользуйся этой властью, пусть она тебя питает. Насыться ею до поры до времени, прошу».
– Чтобы победить, надо блеснуть! – кричит она. Голос ее все громче; он гремит в наших ушах.
– Встряхнули головой! – велит она, и мы повинуемся.
– Хлопнули в ладоши, резче! – велит она, и мы повинуемся.
– Лица такие, будто вы хотите переспать со всем залом! – велит она, и мы сияем в экстазе.
– Улыбайтесь так, будто замуж за них готовы! – приказывает она. Будь у нее кнут, она бы сейчас хлестала им нас по ногам. – Жгите, жгите, жгите!
Мы не щадим себя и выкладываемся ради нее. Три дня до финального матча, а нам пришлось взять в команду еще одну курицу из юношеской лиги. Мы выкладываемся ради Бет, потому что в понедельник вечером хотим продемонстрировать ухмыляющимся «Кельтам» нашу крутость, нашу эпическую дерзость, наше дьявольское великолепие.
Но главным образом мы выкладываемся потому, что наш топот отдается в ушах звоном – неистовым высокочастотным звоном, почти заглуш