Вторая часть ее вопроса как подарок. У нее дома. Если тренер им что и наплела, то наверняка сказала, что мы были у нее.
– Да, кажется, – отвечаю я. – Иногда я ей помогаю с дочкой.
– Работаешь няней? Сидишь с ребенком, когда миссис Френч уходит?
– Нет, нет, – как можно спокойнее отвечаю я. Какая я ей няня, она в своем уме? – Я не сижу с детьми.
– Значит, ты просто помогаешь время от времени?
Я смотрю на нее – на ее бледные губы и слишком тонко выщипанные брови.
– Я просто часто там бываю, – отвечаю я. – Тренер помогает мне разучивать станты. Мне нравится бывать у них дома.
– Значит, в понедельник вечером ты была с тренером и ее мужем у них дома?
И ее мужем.
– Да, – отвечаю я. Ведь наверняка тренер сказала им то же самое, и ради общего блага наши версии должны совпадать.
– А ты знакома с сержантом?
– Видела его в школе.
– Они с тренером Френч были друзьями?
– Не знаю, – отвечаю я. – Мне она ничего не рассказывала.
– И ты никогда их вдвоем не видела?
– Нет.
Понятия не имею, в какую лужу я вступила и вступила ли вообще.
– Значит, тебе нравится бывать у тренера дома? Просто проводить там время, – она пристально смотрит на меня, а я не могу оторвать взгляд от волоска, торчащего над ее правой бровью, с которой она явно перестаралась.
Как можно было его не заметить? Пропустить такую важную мелочь. Это же все равно что не увидеть, как во время выступления у кого-то в команде противника соскользнула нога.
Этот волосок придает мне сил.
Я же заместитель шерифа Хэнлон, невозмутимый лейтенант. А я и забыла, как приятно играть свою старую роль.
– Да, мэм. Я так вам и сказала.
Я откидываюсь на спинку кресла, вытягиваю ноги и поправляю хвостик.
– У них дома нормальная обстановка? Они с мужем ладили?
– Да, – отвечаю я.
– Как тебе показалось, они счастливы в браке?
Смотрю на нее, склонив голову, как собака. Как будто не понимаю, что это значит. Счастливы в браке? Да кто обращает внимание на такие вещи?
– Да, конечно, – отвечаю я, и мой голос переключается в другой режим. Так я разговариваю с людьми, которые вообще ничего не понимают, но думают почему-то, что я у них как на ладони, что им все на свете известно про таких девочек, как я.
– Нам всем нравится тренер, – говорю я. – Она очень приятная женщина.
И добавляю:
– Иногда она нам показывает асаны. Йога – это так прикольно! Вообще, она супер. У нас в понедельник финальный матч. Приходите, посмотрите.
И я наклоняюсь ближе, как будто собираюсь поведать ей тайну.
– Если мы круто выступим, то в следующем году поедем на региональный турнир.
– Возможно, у нас будут еще вопросы, – говорит детектив, провожая меня до двери.
– Хорошо, – отвечаю я, – нет проблем.
В действительности я никогда не говорю «нет проблем».
Проходя мимо полицейских, мимо детективов, я слегка задираю футболку – как будто хочу проветрить свой вспотевший живот.
Пусть все увидят мой пресс. Какой он плоский.
Я всем демонстрирую, что не боюсь, что я не какая-нибудь там глупенькая чирлидерша, не какая-нибудь тощая шестнадцатилетка, у которой ума меньше, чем у курицы.
Пусть видят, что я – не кто-нибудь там.
А главное, пусть не видят, кто я на самом деле.
Глава 27
Вернувшись домой, вытаскиваю телефон из-под матраса.
Семь голосовых сообщений и шестнадцать эсэмэс от тренерши. И все примерно об одном: «Сразу же позвони. Позвони НЕМЕДЛЕННО».
Конечно, я позвоню. Но только сначала растянусь немножко, как она нас учила.
Кошка-корова. Поза щенка. Поза треугольника.
Пусть подождет.
Включаю душ и долго стою под горячими струями.
Потом сушу волосы феном, не спеша вытягивая каждую прядку. Мой мозг между тем напряженно работает.
Откуда-то из глубин памяти всплывает старый чирлидерский девиз: «Приходит время, когда нужно прислушаться к себе».
Фразочка вполне в духе Рыбины, то есть старой тренерши Темплтон. Такие цитаты распечатывают из интернета или пишут курсивом внизу схемы с расстановкой фигур на поле.
Можно подумать, что прислушаться к себе – проще простого. Как будто там можно что-то услышать. Как будто внутри тебя сидит мудрец, рождающий одну умную мысль за другой.
Я провожу пальцами по экрану, по страничке нашей команды в «Фейсбуке» и альбому с фотографиями последних трех лет. Три года смертельных прыжков и цветных ленточек.
Мы звезды!!!
На одном снимке мы с Бет стоим на переднем плане: боевая раскраска из блесток, рты открыты, языки высунуты, пальцы показывают «козу».
Один наш вид внушает трепет.
Это прошлогодняя фотография. Сначала я не узнаю себя. На наших лицах столько краски, что мы неотличимы друг от друга. Не только Бет и я, но и все мы – вся команда.
Окна в доме тренера все еще покрыты инеем после ночных заморозков. Бумажные снежинки Кейтлин наклеены на стекло. В доме горит лампа.
Дом выглядит, как избушка из сказки, как рождественская хижина с открыток в супермаркете.
Кейтлин стоит на пороге и сосет пальчики. Обычно она такая ухоженная, но сегодня волосы у нее спутаны, как у забытой куклы. На щеке хлебные крошки.
Она ничего не произносит, но в этом нет ничего странного – при мне она еще ни разу не заговорила. Огибая девочку, я прохожу в дом, едва задевая ногой колкий ворс ее джемпера с рюшами, который больше подходит для июля.
«Она любит наряжаться», – все время повторяет тренер, как будто больше ничего не знает о своей дочери.
– Не думала, что они так быстро до тебя доберутся, – говорит тренерша. Она моет окна в подвале, протирая их сначала специальным скребком на длинной палке, а следом – мягкой тряпкой. – Я тебе обзвонилась, между прочим. Думала, смогу предупредить раньше, чем они тебя найдут.
Ее лицо в бисеринках пота.
Я ничего не отвечаю. Пусть попотеет хотя бы чуть-чуть. Меня-то она заставила попотеть.
– Мне показалось, что это проще всего – сказать, что в тот вечер ты была здесь, – продолжает она. – Если ты была у нас, значит, я никак не могла поехать к Уиллу.
Она смотрит на меня из-под вытянутой руки с изящными выпуклыми мышцами.
– И ты тоже, – добавляет она. – Значит, у нас обеих алиби.
– А Мэтт? – спрашиваю я, понизив голос.
– А, он вернулся, – она показывает в окно на улицу. – Он во дворе.
Мэтт сидит на кирпичной оградке голой клумбы в дальнем углу лужайки.
Не могу даже представить, чем он там занимается, но сидит он совершенно неподвижно.
Никогда не видела его таким. Интересно, спокойно ли сейчас у него на душе?
– Нет, я не об этом, – говорю я, снова возвращаясь к нашему разговору. – Он сказал полиции, что ты была дома и спала, да? Ведь он сам считает, что так и было?
«Зачем тебе нужна я, – вертится у меня на языке, – если Мэтт подтвердил твое алиби?»
– Лучше, если вас будет двое, Эдди, – торопливо произносит она. – Мужу никогда не верят. К тому же, он спал, а это не очень-то подтверждает мои слова…
Она замирает на секунду, словно увидев на стекле незаметное мне пятнышко.
– Раньше я газетами окна протирала, – вдруг говорит она. – А потом Мэтт купил мне эту штуку, – она дотрагивается до скребка, крепящегося к концу длинной палки. – Это овечья шерсть.
Я все жду, когда же она извинится, скажет: «Прости, что не предупредила тебя, прости, что не подготовила, не защитила от всего этого». Но она не из тех, кто испытывает угрызения совести.
– Колетт, – говорю я, – а что же ты не спрашиваешь, что я рассказала в полиции?
Она смотрит на меня.
– А я знаю, что ты рассказала, – отвечает она.
– Откуда? – я встаю на колени на диван, по которому она ходит босиком. – Может, я все испортила и не догадываюсь об этом?
– Нет, потому что ты умная. Потому что я верю тебе, – она поднимает скребок и раздвигает ручку, делая ее длиннее. – Иначе я не стала бы тебя во все это вмешивать.
– Во что? – мой голос царапает горло. – Во что ты меня вмешала, Колетт?
Она не смотрит на меня. Она смотрит в окно.
– В свои неприятности, – дрогнувшим голосом отвечает она. – Думаешь, я не понимаю?
Я слежу за ее взглядом.
Там, на лужайке, Мэтт Френч повернулся и, кажется, смотрит в нашу сторону. Прямо на меня.
Я не вижу выражения его лица, но догадываюсь, каким оно может быть.
– Колетт, – говорю я, – почему у тебя были мокрые волосы?
– Что? – она водит скребком по стеклу вверх-вниз.
– Тогда, ночью, когда я приехала к Уиллу, – мой взгляд все еще прикован к Мэтту – он сидит во дворе, ссутулив плечи, – почему у тебя были мокрые волосы?
– Волосы? А зачем… они не были мокрые.
– Нет, были, – отвечаю я. – Были.
Она опускает скребок.
– Хм, – говорит она и наконец удосуживается взглянуть на меня. – А ты, значит, мне не доверяешь.
– Нет, я…
– Полицейские… это они тебя надоумили?
– Нет, – отвечаю я, – я просто вспомнила. Сначала забыла, а теперь вспомнила. Я просто пытаюсь… Колетт, Уилл был в одном полотенце, а твои волосы…
Что-то происходит. С ее лица улетучивается заученное бесстрастное выражение, и на нем проступает сильнейшая обида, шок. Как будто я сказала какие-то очень жестокие слова.
– Перед выходом я приняла ванну, – отвечает она. – Я всегда так делаю.
– Но тренер…
– Эдди, – чеканит она и смотрит на меня сверху вниз, воткнув свою палку в диванную подушку, как посох или меч, – тебе нельзя общаться с Бет.
У меня внутри все закипает.
– Потому что ей нужно только одно – вернуть свою любимую игрушку, – тихо произносит она, снова поднимает палку и со скрипом проводит по стеклу.
У меня в груди что-то сжимается, и я вдруг чувствую пальцы Бет на своем запястье.
А потом наконец говорю:
– Ты так и не рассказала мне про браслет.