– Не надо, что вы… Я сама… – запротестовала она, чувствуя, как дрожит голос.
Но он все-таки сел на корточки. С трудом. Одна коленка внизу, другая торчит вверх и в сторону, и видно, как ему неудобно находиться в этой позе.
Молча собрали в руки осколки, потом неожиданно встретились глазами… И так и застыли, и кажется, дышать оба перестали. Наконец он произнес тихо и улыбнулся очень осторожно:
– Вот ты какая… Дочка моя… Зоя…
– Какая? – улыбнулась она ему в ответ и тут же обругала себя – не могла ничего лучшего придумать! Повторила за ним, как попугай! И поправилась быстро: – А вы какой меня себе представляли? Беленькой и пушистой, с розовым бантом в белокурых волосах?
– Да я как-то и не успел даже представить… Ходил три дня, как в бреду. Не каждый ведь день узнаешь, что у тебя дочь есть… Скажи, куда это выбросить, а то я палец сильно поранил…
На линолеуме и впрямь расплывалось несколько кровавых капель, падающих с его руки, держащей осколки. Она вскочила на ноги, произнесла растерянно:
– Сейчас, сейчас… Где-то йод в аптечке был и пластырь… А осколки в ведро выбросьте скорее, чего вы их в руках держите!
Он встал с трудом, выбросил осколки, оглядел ранку, произнес так, будто пытался извиниться за доставленные неудобства:
– Да не надо ничего, само пройдет… Подумаешь, порезался…
Но она настояла-таки на своем, обработала ранку йодом, заклеила пластырем. Пока хлопотала, даже успокоилась как-то, спросила более уверенно:
– Вам чаю покрепче? Или как?
– Можно покрепче, да. Если уж кофе нельзя, то пусть хоть чай будет крепким.
– А вот еще печенье у меня есть… И конфеты… А может, вы есть хотите? Могу жаркое разогреть…
– Нет. Я ничего не хочу. Да ты садись, пожалуйста, не хлопочи так… Садись, я еще на тебя посмотрю…
Она села напротив, глянула ему в лицо. Оно показалось ей вдруг таким… Таким виноватым и потрясенным, что ворохнулось непонятно в груди, прошло искрой от солнечного сплетения к горлу… И в этот же момент окончательно поверила, что перед ней сидит отец. И даже лицо его показалось родным. Может, потому и подумалось вначале, что она его где-то видела? Потому что оно все-таки родное? А что, есть ведь, наверное, у каждого человека какая-то своя внутренняя родовая память… И лица запоминаются те, которые судьбой предназначены – волей-неволей… И почему вдруг это лицо показалось ей поначалу несимпатичным? Лицо как лицо… И необязательно к нему добавлять эту обидную погонялку – кукушачье яйцо…
– Так вот ты какая… – снова повторил он, жадно ее разглядывая. – Моя дочь, стало быть… Никак привыкнуть к этому знанию не могу, все кажется, что это я сплю и скоро проснусь… Надо же, как обухом по голове…
– Значит, вы и впрямь обо мне ничего не знали, да?
– Не знал! Клянусь! Сашка мне позвонил, сказал… Я не поверил… Знал и молчал столько лет… Зачем?.. Не понимаю… Хотя мы с ним с тех пор и не общались… С тех пор как… Наверное, мне все по порядку следует тебе рассказать, да?
– Да. Хотелось бы, конечно. Вы ведь никуда не торопитесь?
– Нет, что ты… Какое там… Некуда мне торопиться, Зоенька. Никто меня нигде не ждет. Разве что мама…
– Как-то вы это слишком грустно сказали – никто нигде не ждет…
– А так и есть. У меня никого нет, кроме мамы. С женой я давно развелся, а детей у меня нет… То есть других, кроме тебя… Ты для меня – как настоящее чудо, Зоенька. Как подарок судьбы… Теперь я знаю, зачем мне жить, для чего работать… Я ведь очень много работаю, знаешь ли. У меня фирма, довольно успешная. А еще три розничных магазина… Но это все не важно, да. Главное, теперь ты у меня есть… Я все, все тебе отдам, Зоенька, я отработаю, отслужу… Все, что не додал с детства… Я ж не знал…
Глаза его вдруг начали заполняться слезами, и она отвернулась испуганно, не зная, как на эти слезы реагировать. Вскочила, засуетилась по кухне, снова включила чайник, зачем-то открыла холодильник и начала пристально вглядываться в его содержимое…
Видимо, ему тоже неловко стало за свои слезы, хотя они так и не пролились, застыли в глазах желтым стеклом. И потому произнес ровным и почти веселым голосом:
– Да ты сядь, Зоенька, сядь, не суетись… Ты только представь, как бабушка твоя обрадуется, а? Правда, я пока ей не сказал… Надо ж ее подготовить как-то… Я и сам чуть с ума не сошел от такой новости… А она так мечтала о внуках, так мечтала! А тут на тебе, как по заказу! Внученька родная!
– Ага… Практически ниоткуда возникла, как Снегурочка…
– Да нет, ты на Снегурочку не похожа! Ты не такая, что ты… Ты ж огонь, ты солнце… Ты такая красавица, глаз не оторвешь! И эти рыжие вихры, и глаза… Такая яркая индивидуальность…
– Ну уж, нашли красавицу… – довольно рассмеялась Зоя. – Не смущайте меня…
– А почему ты на «вы» ко мне обращаешься? Я ж отец… Или тебе трудно пока… Понимаю…
– Да, мне трудно. Привыкнуть надо.
– Ничего, привыкнешь!
– Может быть… Но пока не получается, извините. А кстати, как вас зовут? Я ведь даже не знаю…
– Петр Аркадьевич Куприянов, очень приятно. И как же странно представляться собственной дочери… Да, очень странно… А у тебя какая фамилия? Мамина?
– Да. Я Леонидова.
– Ну, понятно… А по отчеству как записана?
– Алексеевна. Так моего дедушку звали…
– Что ж, понятно. Значит, Таня все концы обрубила… Даже отчества моего не дала…
– Но ее можно понять, правда?
– Конечно. Я же не спорю. Да, все правильно, так и должно быть… Более того – я боюсь, что ты со мной больше общаться не захочешь, когда я тебе все до конца расскажу… Как все на самом деле было…
– Рассказывайте, не бойтесь. По-моему, вам это даже больше необходимо, чем мне.
– Да, ты права… Какая ты умная девочка, надо же. Хотя в кого тебе другой быть… Мама ведь очень умная у тебя была. И я всегда жалел, что… Что так с ней поступил… Да, сейчас я тебе все, все расскажу…
– Рассказывайте, Петр Аркадьевич. Я слушаю.
– Ну что ж… На самом деле это очень грустная история, Зоя. История, выросшая из подлости и предательства. Да, это я подлец и предатель… Я тогда очень жестоко с мамой поступил… И я знаю, что нет мне прощения. Вот как-то так… Можешь меня теперь судить, имеешь право…
Он развел руки в стороны, и во взгляде его появилась такая отчаянная беспомощность, что стало его ужасно жалко. И Зоя произнесла торопливо:
– Да не собираюсь я вас судить, что вы… Я просто знать хочу, как все было… Но если не хотите рассказывать, то…
– Нет, отчего же? Я расскажу… Я все расскажу! Сейчас, только с духом соберусь…
Помолчав немного, он вздохнул и заговорил тихо, глядя куда-то поверх ее головы:
– Знаешь, мы ведь с Сашкой друзьями когда-то были, вместе в политехническом учились, вместе в один год окончили… И вместе устроились на работу в НИИ, и даже в одну проектную группу… А через пять лет к нам по распределению из того же политехнического пришла твоя мама. Она была такая красивая, сразу волну мужского интереса к себе вызвала… И Сашка в нее сразу влюбился, да. Они даже встречаться начали… Ну, и я с ними везде ходил на правах дружбы… И вот однажды мне показалось, что… Что Таня ко мне больше расположена, чем к Сашке. В общем, классический такой треугольник образовался, из которого должен был один из нас уйти. И Таня тогда выбрала меня… Сама поговорила с Сашкой, извинилась. Для него это был удар, конечно. Даже из НИИ уволился, другую работу нашел. А он ведь был на хорошем счету, его хотели руководителем проекта назначить! Таня мне тогда предложила – давай лучше мы с тобой уйдем. Зачем он будет карьеру себе ломать. А я не согласился… И знаешь почему? Потому что я Сашке завидовал… Потому что он умнее меня был. Может, я и маму твою у него отбил, потому что подсознательно больно хотел сделать… Да, теперь уж можно это признать. Столько времени прошло. Теперь все видится так, как оно и было на самом деле… Презираешь меня, да, Зоенька?
– Не знаю. Я просто слушаю вас, и все… А что дальше было?
– Ну, что было, что было… Сашка ушел, с тех пор мы с ним не общались. А на меня вдруг девчонка одна обратила внимание… И не просто девчонка, а дочка генерального директора. Мариной ее звали. Ну, у меня голова и закружилась… И не просто закружилась, а лихорадочно соображать начала, трепыхаться от потенциальных жизненных перспектив. Тут надо еще добавить, что с перспективами в принципе было плохо, потому что везде пошел этот всеобщий раздрай… НИИ стали закрываться один за другим, всех на улицу выкидывали без выходного пособия – живи, как хочешь. А Маринкин отец быстро наизнанку вывернулся и на базе разваливающегося НИИ коммерческую фирму организовал. И мне там тоже местечко светило – не самое последнее… То есть Маринка мне на это обстоятельство намекнула и обещала с отцом сама поговорить. А если, мол, у нас с ней и в дальнейшем все срастется, то любящий папа и гораздо большие перспективы для зятя откроет… А кому ж тогда перспектив не хотелось? Всем хотелось… На фоне всеобщего-то депрессняка? Тут, знаешь, или пан, или пропал… Своя рубашка к телу ближе… То есть я тогда так подумал, что она ближе…
– Значит, вы эту Марину все-таки выбрали, да? А маму…
– А с мамой мне надо было поговорить, да… Хотел как-то по-доброму разойтись, чтобы без обид… Но не успел я с ней поговорить. То есть не получилось по-доброму… Она меня опередила, понимаешь? То есть обрадовать хотела…
– Она вам сказала, что беременна?
– Да, сказала. А я испугался ужасно. Повел себя, как сволочь последняя. Даже накричал на нее… И ведь не признался в том, что у меня с Маринкой отношения завязались, а по-своему всю ситуацию перевернул… Мол, рано нам сейчас ребенка заводить, и все такое… Что НИИ разваливается, что скоро без работы останемся, что кругом бардак и беспредел творится… И визжал, как испуганный поросенок: какой ребенок, ты что, с ума сошла? Чем мы его кормить будем? Как растить? И в конце концов потребовал, чтобы она сделала аборт… Помню, она так отчаянно плакала, просила меня… Говорила, что очень любит, что вместе мы справимся… А я был холоден и жесток. И даже ультиматум поставил – или я, или ребенок. И она согласилась на аборт, сломал я ее тогда… Вернее, думал, что сломал. И даже сам в больницу с вечера отвез… И видел, как она из больничного окна мне рукой помахала… И ушел. Утром ей аборт должны были сделать…