Очередная версия самодержавия кажется простейшим решением для очень многих, в том числе и противников путинского режима, но на самом деле она является очень ненадежным выбором. Статичная стабилизация режима с помощью жестко централизованной и ничем не ограниченной власти рано или поздно приведет к возникновению стихийных возмущений, гасить которые такая система может, только выбрасывая избыточную энергию во внешний мир. Да и без этого война сама по себе является системообразующим компонентом самодержавия, вокруг которого выстраивается все остальное. К тому же самодержавные режимы, включая большевистский, в долгосрочной перспективе нестабильны (то есть их стабильность относительна). Они построены на постоянном поиске внутриэлитного консенсуса через демократический централизм, который имеет существенную уязвимость — при арифметическом росте числа участников процесса число связей между ними увеличивается геометрически, и единая точка (голова), которая должна принимать окончательные решения, просто уже не способна осознать все эти взаимосвязи и учесть их. В качестве решения центр использует метод унификации (тоталитаризм), что перезапускает весь комплекс исторических проблем.
Русская самодержавная система в любой среднесрочной перспективе имеет ярко выраженный милитаристский профиль. Это практически не зависит от формата начальной идеологии и личности национального лидера. На этапе зрелости идеология преобразуется в радикально-националистическую, а лидер становится военным вождем. Делая выбор в пользу самодержавной (статичной) цивилизации, Запад делает выбор в пользу неотвратимого рецидива кризиса с последующей агрессией, направленной против самого Запада. При этом каждый следующий кризис будет масштабнее предыдущего, и его преодоление будет создавать угрозу неконтролируемого сползания в ядерный конфликт. Возникает феномен дурной исторической бесконечности (последовательности), где каждая следующая версия России оказывается хуже предыдущей.
Альтернативой самодержавной статичной цивилизации может быть федеративно-парламентская (динамичная) стабилизация. Смысл предлагаемого решения — в создании динамичного политического равновесия (баланса) между ограниченным числом (до двадцати) субъектов новой федерации, при которых центральная власть играет роль арбитра и дирижера. Разница между самодержавной и федеративной моделями стабилизации состоит в механизме разрешения конфликтов. В самодержавной модели все внутренние конфликты должны сдерживаться путем их подавления (замораживания) при помощи политического внеправового насилия, осуществляемого центральной властью, которая тем более эффективна, чем более она эмансипирована от общества. Напротив, в федеративной модели все внутренние конфликты управляемо разрешаются путем постоянного (динамичного) поиска бесчисленных временных компромиссов в рамках специально созданного для этого политико-правового поля. Центральная власть в этом случае может де-факто быть даже сильнее, чем самодержавная, но она реализует свою силу за счет контроля поля, а не путем контроля игроков в поле.
Недостаток федеративной модели — в ее сложности и подвижности. Это модель вечного конфликта, заложенного в основание политической системы как часть техзадания. Преимущество федеративной системы над самодержавной одно — в ней внутренние возмущения не накапливаются, а постоянно разрешаются как момент перманентной борьбы элит. Как следствие, исчезает потребность во внешней агрессии как единственно возможном способе долгосрочной стабилизации системы (выпуска пара). Однако для обеспечения бесперебойного разрешения непрерывно возникающих межэлитных противоречий (возмущений), не подавляемых страхом репрессий, механизм жесткой суперпрезидентской республики со смещением баланса властей в сторону неисполнительной центральной власти не подходит. При таком смещении постоянно будет возникать соблазн вернуться к замораживанию конфликтов «по понятиям» и стабилизации системы традиционным, привычным способом. При первом же сильном лидере система неизбежно вернется в привычную колею. На мой взгляд, федеративная система может эффективно работать исключительно в формате парламентской республики, то есть как федеративно-парламентская республика. Парламентская форма правления наилучшим образом отвечает двум требованиям: позволяет быстро разрешать региональные межэлитные конфликты и не дает легко вернуться в привычную колею.
Глубина понимания проблем России Западом и позиция Запада будут играть огромную роль в успехе или неуспехе проекта новой России. Западу придется выбирать между инстинктивно-поверхностным и рационально-вдумчивым подходом. Инстинктивно Западу проще либо мечтать о распаде России (не задумываясь о дальнейших глобальных рисках), либо стремиться к восстановлению дружественного самодержавия (не принимая в расчет неизбежность превращения его в недружественное). Удобство инстинктивного подхода состоит в том, что его реализация не требует включенности Запада. Он дает России возможность и дальше вариться в собственном соку. Рациональный подход требует от Запада усилий, аналогичных тем, что предпринимали США после окончания Второй мировой войны для форматирования политических процессов в Европе. То есть потребуется включенность как политическая, так и идеологическая. В том числе Западу необходимо будет преодолеть соблазн на переходном этапе раздергивать Россию по частям, ослабляя усилия центральной власти по налаживанию политического арбитража. Превращение России в стабильную федерацию есть долгосрочная историческая задача, в первую очередь в интересах самого Запада. Это не одолжение России, а рациональное решение, позволяющее сделать мировой порядок более безопасным и предсказуемым на значительный отрезок исторического времени.
Глава 20. Правовой выбор:диктатура закона или правовое государство?
Если провести опрос на улице и поинтересоваться у прохожих, что они думают о правовом государстве, то подавляющее большинство ответит: это такое государство, где соблюдается закон. Это похоже на правду, но — неправда! Будь все так просто, самым правовым государством оказался бы «Третий рейх» — уж что-что, а законы там соблюдались, и пойманный на взятке начальник концлагеря легко мог стать его узником (хотя порой коррупционеров просто переводили в другие учреждения). Значит, дело все-таки не только и не столько в соблюдении законов, сколько в их природе.
Правовое государство — это государство, в котором соблюдаются законы, соответствующие определенным критериям. Что это за критерии и почему это так важно?
Испокон веков власть имущие облекали свою волю в форму закона и требовали от остальных подчинения этому закону, то есть своей собственной воле. Приблизительно такое архаичное понимание законности господствует до сих пор в России. Кстати, Ленин и большевики со своим классовым подходом к праву недалеко ушли от этой архаики. Диктатура закона, о которой так любят говорить в Кремле, — это диктатура ничем не обузданной дикой воли одного клана, узурпировавшего власть и бессменно удерживающего контроль над Кремлем уже более двух десятилетий.
Законы, диктатуру которых прославляет Кремль, существуют с одной-единственной целью — придать видимость легитимности голому произволу. Это законы политического насилия. Одно из неприятнейших следствий такого положения вещей — неспособность системы к любой конструктивной эволюции. Насилие порождает лишь еще большее насилие. И надеяться на то, что из неправовых законов с годами естественным путем вырастут законы правовые — утопия.
Собственно, одна из главных причин, по которой человечество искало пути избавления от неправовых законов, — желание избавиться от революции как от единственного способа добиться изменений в обществе.
Все, кто по-настоящему глубоко осмыслял революцию, понимали, что это очень тяжелый, но неизбежный налог, который общество платит истории за прогресс. Неизбежным налог стал именно потому, что действующие законы были выстроены таким образом, чтобы практически и теоретически исключить любые перемены.
Отсюда и отношение к революции как к необходимому злу. Любить и желать революцию — так же противоестественно, как и желать себе и окружающим больше боли (хотя, конечно, есть и те, кому это нравится и кто испытывает наслаждение, погружаясь в революционную стихию). Но в безысходной ситуации большинство общества склоняется на сторону революции как на сторону меньшего зла.
Если жизнь при старом режиме становится невыносимой, если все внутренние противоречия, свойственные этому режиму, соединяются в один нераспутываемый клубок, если все легальные сценарии поведения лишь способствуют продолжению произвола, то естественной становится мысль о том мече, который разрубит этот гордиев узел. Это настолько неизбежно, что нет смысла уделять этому много внимания.
Революция в России — это только вопрос места и времени. Чуть в меньшей степени — вопрос формы. А вот что действительно стоит обсуждать, так это принятие мер, которые помогли бы в дальнейшем вырвать Россию из порочного исторического круга, где вслед за каждым ухабом начинается революция. Единственный способ этого добиться — перейти от неправовых законов к правовым.
Казалось бы, есть простой ответ на все вопросы: надо сделать законы конституционными. Но это кажущаяся простота.
Во-первых, сугубо формально все действующие законы внешне выглядят как конституционные: ни в одной из преамбул ни одного, даже самого одиозного закона не написано, что он принят в противоречии с буквой и духом Конституции.
Во-вторых, что такое дух Конституции, в России каждый понимает по-своему, иногда весьма своеобразно.
И наконец, мнение о конституционности законов в России могут иметь только судьи, а судьи здесь известно кто. В подавляющем большинстве случаев неконституционность законов задрапирована правоприменительной практикой, но парадокс в том, что и сама практика давно стала частью законодательства. Это косвенно подтверждается решениями Конституционного суда, сплошь и рядом вынужденного высказываться о законах в том специфическом смысле, который им придается правоприменительной практикой. Поэтому поменять практику, не меняя законы, не получится.