В этом, собственно, и заключена главная проблема режима. На нравственном уровне он отторгается большинством тех, кто за него привычно политически «топит». Момент восстановления справедливости можно оттягивать, но его нельзя избежать. Рано или поздно этот тайный рычаг политики сработает и перевернет очередную страницу истории.
Казалось бы, нет ничего проще, чем вернуть в политику мораль: надо просто восстановить справедливость. Но при ближайшем рассмотрении со справедливостью все оказывается не так просто, как кажется.
Во-первых, справедливость у каждого своя, и очень трудно найти общий знаменатель «одной на всех справедливости». А во-вторых, что еще важнее, цена восстановления баланса справедливости зачастую оказывается непомерной. Нельзя забывать, что большевистская революция произошла именно на гребне волны поисков русским народом справедливости и декларировала как цель именно строительство самого справедливого в мире общества. Однако обернулось все это еще большей несправедливостью, растянувшейся на долгие десятилетия.
Выходит, что поиски справедливости сами должны быть чем-то сбалансированы. Нужен баланс для баланса, чтобы не превращать историю в песочные часы, время от времени переворачиваемые революцией вверх дном. Каждый раз, вознамерившись «весь мир насилья разрушить до основанья, а затем построить наш, новый мир», мы, как в упомянутом анекдоте, собираем «автомат Калашникова», из которого вновь и вновь уничтожаем и российское гражданское общество, и ростки правового государства.
Чтобы это не повторялось, стихийные поиски справедливости надо вводить в рамки. Эту рамку, на мой взгляд, можно создать только одним способом — положившись на еще более глубокий и более универсальный нравственный принцип, чем справедливость.
Для меня таким принципом является милосердие.
Милосердие — это способность сопереживать и прощать, это справедливость второго порядка. Если справедливостью мы меряем политику и право, то милосердием мы меряем саму справедливость — не даем ей обернутся своей противоположностью.
Ирония истории состоит в том, что все обещания построить более справедливый мир обычно заканчиваются строительством справедливого концлагеря. Справедливость для одних очень быстро диалектически перерождается в жестокую несправедливость для других. Восстановление справедливости оказывается каждый раз дорогостоящим проектом, за который расплачиваются и ее искатели, и следующие поколения.
Если мы не хотим повторить ту же историю, то надо признать, что голая справедливость и голая правда выглядят не так очаровательно, как наши на них надежды. Только опираясь на милосердие, мы имеем шанс превратить наши умные решения в мудрые. Это не просто слова, как может показаться, а попытка предложить другую точку отсчета для осмысления и решения важнейших практических вопросов нашего политического бытия.
Какие прямые и непосредственные последствия может иметь для дискуссии о будущем России то, что во главу угла мы поставим справедливость, проверенную милосердием? Их достаточно много.
Во-первых, исчезнет четкая граница между «мы» и «они». Мы — святые, они — исчадие ада. Поняв не только себя, но и других, провести такую границу невозможно.
Мы все, пусть и в разной степени, несем ответственность за то, что случилось «с Родиной и с нами». Одни — из-за соучастия, другие — из-за неучастия. Нет абсолютно во всем правых и абсолютно во всем виноватых. В вопросе ответственности между бенефициарами режима и жертвами режима нет «китайской стены».
С точки зрения революционной справедливости есть два лагеря — страдали мы, теперь страдайте вы. С точки зрения милосердия есть одно общество, одна нация, один народ. Да, он болен, он страдает от падения морали и культурной деградации. Но в той или иной степени это касается всех. Мало кто может сегодня предложить себя в качестве безгрешного метателя камней.
Во-вторых, и это следует из первого, прежде чем требовать изменений от других, надо быть готовыми меняться самим. В каждом из нас есть частичка яда, который надо из себя выдавливать.
Если энергия общества будет сосредоточена исключительно на поиске и наказании «виновных», но при этом все мы останемся прежними, то ничего хорошего из такой борьбы за справедливость не выйдет. Только если мы сами будем меняться в сторону большей честности по отношению к самим себе и большей терпимости по отношению к непохожим на нас, то у нас есть шанс не впасть в какую-нибудь очередную социальную крайность и не заменить одних сатрапов и хапуг на других.
В-третьих, развивая мысль в том же направлении, исторический опыт подсказывает, что простить, оказывается, иногда дешевле, чем покарать. Естественное и справедливое желание мести, если дать ему полную волю, превращается во всепожирающий огонь, уничтожающий не только того, кому мстят, но и того, кто мстит. Месть, в том числе социальная и политическая, не может и не должна становиться доминирующей общественной идеей, всепоглощающей общественной страстью, иначе не избежать беды. Обличая и бичуя режим (а это необходимое условие очищения), мы все-таки должны помнить, что прощение важнее наказания и что каждый имеет право на покаяние. Через озлобление и месть нового общества не построишь.
В-четвертых, надо различать «первых учеников» и тех, кто «жил как все». Их вклад неодинаков, и судьба должна быть разной. За четверть века сложилась развращающая, аморальная матрица социального поведения, в которой добро и зло, черное и белое поменялись местами. Десятки миллионов людей втянулись в эту матрицу и жили по ее понятиям. Многие, кстати, не осознавая, что соучаствуют в преступлениях режима, а многие — вполне осознавая, но действуя неинициативно.
Но были и «первые ученики» — те, кто создавал и пестовал эту матрицу, развращая нацию и делая государство мафиозным. Они же стали и главными бенефициарами. К ним должен быть иной подход.
В-пятых, мы должны наконец понять: хотя переделать сложнее, чем расстрелять, задача состоит именно в том, чтобы переделать, убедить жить по-новому, играть по новым правилам.
Мы не можем завезти с Луны другой народ и заменить прежний «идеальными гражданами». Практически все наши чиновники коррумпированы, и не потому, что от рождения такие «уроды», а потому, что в сложившейся матрице иначе не получается: не будешь красть — не выживешь. Но мы не можем просто в один день уволить всех чиновников. Культурный и подготовленный слой очень узок и тонок: попробуй кто-нибудь пойти на такой эксперимент — и страна вмиг станет неуправляемой.
Кстати, это очень быстро понял Ленин, когда коммунистическая Россия за полтора года свалилась в разруху и голод. Даже если бы мы смогли уволить всех чиновников и набрать на их место новых и свежих людей из народа, то очень скоро обнаружили бы, что эти новые люди обирают народ похлеще прежних «хозяев жизни». И это в России видели не один раз. Задача не в том, чтобы убрать, отстранить, а в том, чтобы заставить работать по-новому, что гораздо сложнее.
Все это побуждает меня высказаться по двум важнейшим темам общественной дискуссии последних лет — о люстрации и о революции.
Люстрация. Есть мнение, отчасти оправданное, что компромиссность горбачевско-ельцинской революции, особенно в вопросах запрета деятельности компартии и люстрации сотрудников КГБ СССР, сыграла роковую роль в истории посткоммунистической России и привела нас туда, где мы сейчас находимся. Это кажется правдоподобным, учитывая ту роль, которую выходцы из КГБ СССР сыграли в начале XXI века в решительной реставрации советского режима, и ту оппортунистическую роль, которую играют сегодня самозваные наследники КПСС, скатившиеся на старости политических лет к «православному сталинизму» и «черносотенному популизму».
Нужно ли извлечь из этого урок на будущее и, когда режим рухнет (а он рано или поздно обязательно рухнет — это лишь вопрос времени), обрушить карающий меч на всех сотрудников силовых структур, судей, прокуроров и так далее? Нужно ли запретить наконец коммунистов, а заодно лишить права поступления на государственную службу членов «Единой» и «Справедливой России», адептов ЛДПР, активистов ОНФ?
Выглядит заманчиво. Настораживает, что в Украине и в Грузии, где нечто подобное воплотили в жизнь, это не особенно помогло.
Во-первых, по причинам, указанным выше («всех не перестреляешь»), работать некому будет.
Во-вторых, нет никаких гарантий, что те, кто придет на смену, будут намного лучше.
В-третьих, многие из тех, кто работает сегодня в тех же силовых структурах, честно исполняют свой долг и с риском для жизни действительно борются с терроризмом и криминалом.
Да, судьи у нас поголовно развращены и растлены беззаконием. Но, может быть, дело не только и не столько в судьях, сколько в растлителях? Если убрать кремлевскую банду, если провести серьезный разбор полетов, если дать людям, профессионалам возможность быть людьми и профессионалами… Нет, конечно, лучше начать с чистого листа, только вот где взять такой лист? Да и миллионы сограждан не пыль — смахнешь, и вот она, рябая сталинская рожа в зеркале…
Я против тотальной люстрации — мало где она была действительно эффективной. Более всех в этом вопросе продвинулись большевики: они фактически завершили люстрацию мясорубкой большого террора 1937 года, но поставленных целей все равно не достигли.
Вообще, подход ко всем с каким-то одним лекалом редко дает хороший результат. Безусловно, необходимо провести тщательное и масштабное расследование преступлений режима и выявить ключевых бенефициаров мафиозного государства, реальных виновников эскалации репрессий и произвола. Эти люди должны быть судимы и наказаны в рамках публичного и правового процесса (с соблюдением всех тех гарантий, которых сами они лишали других), даже если потом общество решит их амнистировать.
В отношении остальных, менее значимых персонажей достаточно ограничиться «условными мерами».
Другое дело — «институциональная люстрация», которая должна быть проведена самым строгим и последовательным образом. Суть не в том, что не были люстрированы офицеры КГБ СССР, а в том, что со временем этот самый КГБ был восстановлен как универсальная репрессивная институция, выполняющая роль второго (а иногда и первого) правительства. Такая люстрация не охота на ведьм, а безжалостное прореживание дремучего леса, превращающего людей в ведьм и леших.