Пол выглядел как-то странно. И я не сразу поняла почему: он был с ног до головы одет из «Гэп».
– Знаю-знаю, – сказал он. – Сейчас переоденусь и пойдем.
Он опять появился через несколько минут, сияя, как солнце, в брюках от своего зеленого костюма и в желтой майке с надписью «Мой лимузин работает на джазе».
– Мы сегодня в одном цвете. – Он указал на свою футболку, а потом на мою грудь.
– Не поняла.
– Лифчик, – пояснил он. – Просвечивает. Желтый.
Я назвала его уродом, и он довольно засмеялся, как будто этого и добивался.
– Ты любишь азартные игры? – спросил он, открывая и закрывая все кухонные шкафчики и ящики.
– А что?
– Ничего. Можешь просто ответить?
– Я вообще-то никогда…
– Есть! – Он торжествующе помахал в воздухе пятидолларовой бумажкой, найденной под кучей старых ручек, резинок и пластмассовых приборов.
Он начал торопить меня, как только мы вышли на улицу.
– Давай не тормози и двигай ногами. Мы пропустим первую игру.
– Может, поедем на метро?
– Метро? – Это прозвучало, как будто я пригласила его прогуляться по аду. – Я не поеду ни на чем, что движется под землей. Я проведу там вполне достаточно времени, когда помру.
Обнаружив его слабость, хотя и высказанную с некоторой надменностью, я почему-то опять захотела дотронуться до его груди. До этого у меня никогда и ни с кем не возникало подобного желания, но в Поле было столько энергии и жизни, что мне казалось, его сердце должно стучать как большой барабан. Я хотела почувствовать этот ритм, слиться с ним. Быть им.
– Ну, ты точно педик.
Он засмеялся.
– Предупреждаю: если ты еще раз подвергнешь сомнению мою гетеросексуальность, мне придется привести неопровержимые доказательства прямо посреди улицы.
Я прикусила язык, потому что мне немедленно захотелось проверить, как это будет.
Шесть месяцев – это большой срок.
На улице было очень жарко.
– Ага, – сказал Пол. – Теперь я знаю, как можно тебя заткнуть.
В молчании мы прошли почти полгорода и наконец остановились у невыразительного здания с зеленой вывеской «Центр для престарелых имени Святого Патрика».
– Ты же сказал, что мы идем играть.
– Так и есть.
– Но это богадельня.
– А что, престарелые не могут играть?
– Надеюсь, у них есть кондиционер.
Пол за локоть провел меня через дверь, потом по длинному холлу в большой унылый зал с низким потолком, коричневым тусклым линолеумом на полу и – слава богу! – кондиционером. Здесь пахло мочой и пюре из картофельного порошка.
Мясистая немолодая женщина по имени Мэри-Лу приветствовала Пола, назвав его при этом Вилли. Она сказала, чтобы он садился за пятый стол.
– Патти про тебя уже спрашивала. Она говорит, что никогда не выигрывает, если тебя нет. Патти у нас самая азартная, – пояснила она уже для меня. – И она влюблена в Вилли.
Это, похоже, какая-то эпидемия, думала я, подходя вслед за Полом к другому столу, за которым сидела еще одна толстушка с коробкой табличек «Привет, меня зовут…».
Пол взял черный фломастер, большими жирными буквами написал на табличке «ВИЛЛИ» и приколол ее себе на грудь.
– Что это с твоим именем?
– Моя кличка, – ответил он шепотом. – Не выдавай меня. Мне надо заботиться о своей репутации. Они считают меня воспитателем детского сада.
Я засмеялась.
– Понятно. Ты как раз очень похож.
Он заполнил еще одну табличку и прикрепил ее прямо над моим сердцем, с демонстративной осторожностью стараясь избегать физического контакта. Он проделывал это, глядя мне прямо в глаза, и я почувствовала горячий прилив крови в низу живота.
– Что? – ухмыльнулся он.
– Ничего.
В комнате было несколько столов и по десятку игроков за каждым. Мы уселись за пятый стол. Нашей соседкой была хрупкая женщина с белыми волосами и вампирской улыбкой. Морщины на ее лице напоминали схему автобусных маршрутов Манхэттена.
– Роджер, подвинься. Вилли любит сидеть рядом со мной, – сказала она.
Беззубый Роджер, который казался древнее динозавров, безропотно уступил свой стул.
– Вот моя любимая девочка. – Пол потрепал Патти по щеке.
Я огляделась и обнаружила, что в комнате находились и люди не старше тридцати лет. Вероятно, это были родственники стариков и добровольные помощники.
– Ты сюда часто приходишь? – спросила я у Пола.
– Раз в месяц примерно. Начал, когда только переехал в город, потому что мне сказали, что здесь бесплатно кормят.
Патти заполняла сразу четыре карточки и не пропускала ни одного номера. В первой игре ей не хватило до «Бинго» только одного номера, и она громко выругалась, когда ее опередила афроамериканка с восьмого стола.
– У Бетти болезнь Альцгеймера, и она жульничает, – сообщила она нам. – Вилли, проверь-ка ее карточку.
Во время третей игры Патти потянула Пола за руку и прошипела:
– Скажи Луке, чтобы была повнимательней.
Пол откашлялся и показал пальцем на табличку с моим именем.
– Очень смешно, – сказала я. Потом проверила свою карточку, вскочила и завопила «Бинго!», как будто только что выиграла миллионный джекпот в казино «Цезарь».
Сначала я обрадовалась неожиданной удаче, но когда попыталась получить выигрыш, Пол объяснил, что добровольным помощникам не разрешается зарабатывать деньги на игре. Мэри-Лу вручила мне брелок для ключей и календарь с фотографиями такс, одетых в дурацкие наряды.
Мы закончили играть, когда уже темнело. Пол заторопил меня обратно в Ист-Сайд, обещая показать самый потрясающий урбанистический закат с крыши складского здания, в котором помещалась репетиционная студия «Бананафиш».
Когда мы туда добрались, было почти темно, но ночь оказалась теплой и ясной, и можно было видеть Ист-Ривер и Бруклинский и Манхэттенский мосты. Пол проверял мое знание Нью-Йорка, и я набрала жалкое одно очко из трех: я узнала статую Свободы, но приняла Бруклин за Куинс и Статен-Айленд за Нью-Джерси.
– Я не очень хорошо ориентируюсь, – объяснила я.
– Не очень хорошо? – Пол расхохотался. – У тебя топографический кретинизм.
Я стояла у края крыши. Пол подошел ко мне. Он встал совсем близко, касаясь меня плечом, хотя слева от него было достаточно свободного места.
– Я хотела поблагодарить тебя, – сказала я, чувствуя, что дрожу, несмотря на теплый вечер.
– За что?
– За то, что ты отказался от контракта. За то, что не наплевал на Майкла.
Пол пожал плечами, но его лицо смягчилось, и я подумала, что мои слова что-то значат для него.
Мы помолчали, а потом он кивнул на мое запястье:
– Почему ты это сделала?
Эту тему я не любила обсуждать, и особенно с теми, кого едва знала. Но в его вопросе не было желания судить, и он смотрел на меня так внимательно, что мне захотелось ответить ему.
– У меня была депрессия. – Я пожала плечами. – Я была молодой и глупой. На самом деле я не хотела этого.
Пол смотрел на меня, как будто ждал продолжения.
– Я ничего не чувствовала, – сказала я наконец. – Я даже не чувствовала, где правда, а где ложь. Ты понимаешь? Ты знаешь, как можно чувствовать правду?
– Я знаю, как можно ее слышать.
Мы улыбнулись одновременно, и на мгновение между нами установилось полное понимание, а потом я отвернулась.
Глядя сверху на город, я чувствовала полную уверенность, что из всех мест на свете я сейчас хотела бы находиться именно здесь, смотреть на сине-черное небо надо мной, вдыхать смесь запахов Чайнатауна и «Маленькой Италии» и стоять рядом с мужчиной, который сейчас – на этой грязной крыше, при свете миллиона мерцающих внизу огоньков – был больше похож на брошенного ребенка, чем на самоуверенного нахала.
Я обернулась к центру города и попыталась найти Людлоу-стрит, но смогла увидеть только водяные резервуары на крышах. Я никогда раньше не замечала их – большие грубые произведения индустриального искусства, установленные почти на каждой крыше, будто фаллические приношения святому покровителю города.
– Ты думаешь, что это трусость? – спросила я.
Пол зажег сигарету и облокотился на перила крыши. Он смотрел на меня с каким-то особым блеском в глазах, ни разу не мигнув за целую минуту. Потом, зажав сигарету в зубах, он отодрал от ботинка кусок приставшей к нему смолы и только после этого, вынув изо рта сигарету, сказал:
– Почему ты спросила?
– Я же знаю, что ты знаешь, что я должна была прилететь сюда самолетом. Но в последний момент струсила. Теперь ты знаешь, что я хотела спрятаться еще от очень многого.
Пол выставил вперед палец, как будто целясь в меня.
– Во-первых, человек, у которого хватает духу разрезать ножом собственные вены, не может быть трусом. И потом, не так уж много благородства в храбрости. Могу с тобой на сколько хочешь поспорить, что самый последний воин в поле – самый большой дурак из всех.
Я принимала его слова как горячий чай. Сначала они обжигали все внутри, а после, остывая, успокаивали.
Мы помолчали немного, а затем Пол сказал:
– Однажды я сам почти сделал это.
– Сделал что?
– Убил себя.
Само это признание было шоком для меня. А еще больше испугала беспощадная страстность, звучавшая в его голосе.
– Почему?
– У меня была депрессия, – усмехнулся он.
– Ты правда хотел умереть?
– Никто не совершает самоубийство, потому что хочет умереть.
– Тогда почему же люди это делают?
– Потому что хотят положить конец боли.
Такая прямота пугала. Но что-то внутри меня согласно отзывалось на его слова.
Он еще раз затянулся сигаретой и, подняв лицо к небу, выдохнул в воздух три кольца дыма. Наблюдая, как они медленно растворяются, он спросил меня, счастлива ли я. И, не дав возможности ответить, сказал:
– Не говори ничего. Глупый вопрос. Я верю в сказку о счастье не больше, чем ты.
Но здесь он ошибался. Я верила в эту сказку. Я должна была в нее верить. Иначе я вряд ли бы стояла здесь. Конечно, оно всегда ускользает. Но я верю в него, как в любовь и в музыку, потому что чувствую его.