Оставляет меня одного
Умирать.
Нет, ты не Иуда, детка.
Просто все оказалось сложней.
Чем мы мечтали когда-то.
Победа не для урода. И даже любовь не может
Стереть твой шрам на запястье
Или на шее той жертвы.
Что я принес к алтарю.
Конечно, я помню те ночи:
Мне было тепло с тобою,
И я не хотел прощаться,
Когда уходил по утрам.
Но сейчас я прошу об одном:
Господь, прими мою душу!
Судьба всех цветов на земле —
Вянуть с течением дней.
Никто не двигался. Семь минут и двадцать две секунды все сердца были обнажены и раскрыты для Пола.
Он поднялся, и зал поднялся вместе с ним, бешено аплодируя. Даже Дуг встал и хлопал, подняв руки над головой.
А я уже бежала по проходу, надеясь найти Пола, пока он не скроется в одной из гримерок. У входа за кулисы меня остановил охранник, и я потеряла минуту, роясь в сумке в поисках пропуска. Когда я наконец нашла его, охранник заставил меня прикрепить его на грудь и только после этого разрешил войти.
Я бежала по коридору, читая бумажки с именами, прикрепленные к дверям, но остановилась, почувствовав чью-то руку на своем локте.
– Нам надо поговорить, – сказал Лоринг.
– Через пять минут.
– Сейчас. – Он затащил меня в пустую туалетную комнату и захлопнул дверь. – Ты меня даже не видела, так?
Я оглянулась на дверь, и мне показалось, что она закрыта намертво. Навсегда. Побег невозможен.
– Я стоял слева, у самой сцены, в сорока футах от тебя. В какой-то момент ты смотрела прямо на меня, но не видела.
Я вспомнила Филиппа Оксфорда. Как он держался за ручку аварийного выхода, чтобы выскочить из горящего самолета, как только тот остановится. Я осторожно просунула руку за спину и попыталась нащупать ручку. Она была слишком далеко.
– Я больше не могу, – сказал Лоринг. – Я не могу больше притворяться, что когда-нибудь ты посмотришь на меня так же, как смотришь на него.
Я закрыла лицо руками и потрясла головой. Я ненавидела себя. Даже когда я пыталась перерезать вены, я ненавидела себя не так сильно. Для ненависти было три причины: первая – это то, что я сделала с Полом, вторая – то, что я делаю с Лорингом, и третья – то, что я так невозможно ошиблась во всем.
Все неправильные решения, принятые мной, как сирены визжали у меня в мозгу.
– Элиза, скажи что-нибудь.
Я знала, что он хочет услышать, но я тоже не могла больше притворяться.
– __Я говорила тебе, что ничего не получится. Я говорила, что не смогу дать тебе то, что тебе надо.
Лоринг яростно ударил кулаком по двери одной из кабинок, и она еще целых десять секунд крутилась на петлях.
Я смотрела на его ноги и пыталась вспомнить, на какой из них родинка.
– Я сдаюсь. Я не могу больше, – сказал он.
Я оглянулась вокруг, воспринимая все окружающее с необычной четкостью: запах мочи, яркий свет флуоресцентных ламп, придающий мертвенную бледность сияющей коже Лоринга, оглушительный грохот капель, падающих из крана в белую раковину.
Вот что значит быть в середине любви, подумала я. Быть в середине любви – это то же самое, что быть в середине войны.
Я стояла и прикидывала, когда мне можно будет убежать, разыскать Пола и рассказать ему всю правду.
Еще двадцать секунд, решила я и начала считать. Девятнадцать Миссисипи, восемнадцать Миссисипи, семнадцать…
Дверь за моей спиной распахнулась.
– Какая встреча, – сказал Лоринг.
Я видела не Пола, а его отражение в зеркале. Он все еще не снял дурацкую оранжевую шляпу, а через плечо у него висел рюкзак.
– А черт! – сказал Пол так, будто попал в специально расставленную нами ловушку.
Лоринг, не отрываясь, смотрел, как он подходит к раковине.
– Послушай, приятель, что ты так уставился на меня? Ты ее хотел – ты ее получил. Теперь разбирайся с ней сам. А я просто пришел помыть руки.
Пол открыл кран, и грохот капель прервался. Лоринг выругался, глядя ему в спину, и вышел.
– Похоже, он чем-то расстроен, – сказал Пол. – Он что, застал тебя с Эдди Веддером или еще с кем?
Я пыталась заглянуть ему в глаза, но он отказался играть в эту игру. Казалось, он решил всеми силами избегать моего взгляда. Я молча наблюдала, как вода бежит по его пальцам, как он намыливает руки розовой жидкостью и как смывает пену с ладоней. Потом он закрыл кран так плотно, что в комнате стало тихо, как в гробу.
– Подожди, – сказала я, когда он пошел к двери. Он раздумывал секунду, потом повернулся лицом ко мне.
– Мне надо идти, – сказал он, поправляя падающий с плеча рюкзак.
– Может, попробуем найти какое-нибудь место и поговорим сначала? – спросила я почти шепотом.
– Поговорим? Хочешь поговорить?
– Я сейчас иду к Майклу. Я буду жить у них два дня и следить за собакой. Может, зайдешь, если у тебя будет время?
– У меня не будет времени.
– Я должна рассказать тебе что-то.
– Расскажи сейчас. Расскажи прямо здесь.
Я смотрела на его пальцы, сжимающие ручку двери так, что побелели косточки. Как Филипп Оксфорд, готовящийся дернуть дверь на себя и выпрыгнуть.
– Я очень ошиблась, Пол.
– Господи, ты просто не имеешь права опять втягивать меня во всю эту ложь.
– Я не хотела разбить тебе сердце. Поверь мне. Я только хотела…
– Замолчи! – Он выпустил ручку и выбросил вперед раскрытую ладонь, словно защищаясь и нападая одновременно. – Разбила мне сердце? Так ты сказала? Могу тебя обрадовать: ты не разбила мне сердце. Мое сердце в порядке. Никогда в жизни не было в таком порядке. Знаешь, что ты сделала? Ты взяла «АК-47» и разворотила из него всю мою душу. Поэтому мне глубоко плевать на все, что ты можешь рассказать! Поэтому только чудо заставит меня забыть об этих девяти месяцах, которые я прожил в аду!
– Я знаю, что не могу заставить тебя забыть. И жалею о том, что сделала. Я могу только рассказать тебе правду и надеяться, что…
– Заткнись! Ты понятия не имеешь, что такое, черт подери, правда. – Он отступил от меня на шаг. – А знаешь, о чем я жалею? О том, что встретил тебя когда-то. Даже больше – о том, что ты не истекла кровью двенадцать лет назад в своей ванной, а дожила до двадцати шести лет, приехала в Нью-Йорк и убила мою душу. Об этом я жалею.
Я даже не пыталась сдерживать слезы, но чтобы сохранить остатки достоинства, выпрямилась и высоко подняла голову.
– Никто никогда не говорил мне таких ужасных вещей. Никогда.
Но что-то в его глазах заставило мня замолчать. Что-то, что противоречило ненависти, звучащей в голосе. Там было сожаление. И крик о помощи. И я сделала последнюю попытку.
– Нам надо поговорить. Сегодня ночью, завтра, через два месяца, когда ты захочешь. Хорошо? Я буду ждать.
Он начал отступать назад, как будто против воли, словно кто-то тянул его за рукав.
– Не особенно на это рассчитывай. – Он уже стоял в холле.
Дверь захлопнулась, и я его больше не видела.
Пластмассовая косточка, желтый утенок, красный огнетушитель, мохнатый ежик. Игрушки Фендера были разбросаны по всему полу, как пищащие противопехотные мины, и я наступала на все по очереди не потому, что хотела играть с ним, а потому, что тишина была невыносимой; в темноте дом был похож на морг.
Я была одна, и никто не мешал мне снова и снова вспоминать жестокие слова Пола и выражение его лица, так явно противоречащее им. «Жаль, что ты не умерла», или «Спаси меня»?
Я уговаривала себя, что мне станет легче, когда наступит день. А в понедельник вернутся Майкл и Вера. Когда они вернутся, я сразу пойду на Людлоу-стрит, поднимусь на четвертый этаж, открою окровавленную дверь ключом, который все еще висит у меня на цепочке, зайду в квартиру и заставлю Пола выслушать меня. И потом, если он все-таки не захочет меня, ладно, я смогу это принять. Но только после того, как он все узнает.
Вера постелила мне на диване, использовав вместо одеяла один из ковриков тетушки Карен. Запах сводил меня с ума. Я свернула коврик, засунула его в кладовку и надела свитер Майкла, чтобы не замерзнуть.
Ночью Фендер подошел ко мне и потрогал мою ногу лапой, похожей на мохнатый прутик. Я решила, что ему надо пописать, и встала, чтобы выпустить его.
С самого начала октября было холодно, и непрерывно шли дожди, и когда я открыла дверь, то увидела мелкую морось, выхваченную из тьмы светом уличного фонаря. Потом я опустила глаза.
На ступеньках сидел Пол, упершись каблуками в землю, постукивая друг по другу носками ботинок, обняв руками колени и опустив голову, с которой так и не снял дурацкую оранжевую шляпу.
Я прошептала его имя, и он, вздрогнув, вскочил на ноги, будто я испугала его еще больше чем он меня. Он был похож на лунатика, не понимающего, где он и как он тут оказался.
У меня из-под ноги вылетел Фендер, прыгнул на Пола, потом метнулся по дорожке и поднял лапу на угол соседского мусорного бака. Майкл просил меня обязательно вытирать ему лапы перед тем, как пускать в дом, но на этот раз я решила забыть об этом.
Пол заглянул в дверь за моей спиной.
– Ты одна?
Я кивнула.
– Ты давно сидишь здесь?
– Да, – ответил он, теребя застежку куртки, – пытаюсь решить, стоит ли постучать.
Я открыла дверь шире, как бы приглашая его войти, но он продолжал стоять на пороге, потирая ладони, будто пытался добыть огонь.
– Элиза, то, что я сказал в театре…
– Забудь. – Я резко махнула рукой. – Я заслужила это.
– Я просто не хочу, чтобы когда-нибудь ты вспоминала о нас и считала, что я правда так думал. Я специально пришел, чтобы сказать тебе это. Хорошо?
Мне не понравилось, как он сказал о нас. Как будто о чем-то, потерянном навсегда.
– Хороню? – повторил он с отчаянием.
Во рту было сухо. Я подождала, пока на языке скопилась слюна, и кивнула, одновременно сглотнув ее.
Оставив дверь открытой настежь, я вошла в дом, повернулась и тщательно просчитанным движением опустила подбородок, расширила глаза и смотрела на него до тех пор, пока не увидела признаков скорой капитуляции.