Как убивали Бандеру — страница 43 из 49

иллюстрацию к рапорту о проведенной вербовке.

«Вы могли бы делиться с нами политической информацией?» – «Ради бога! Я готов, я согласен помогать вам!» – «Но и мы будем снабжать вас информацией, это будет взаимно. А у вас, Батилл, есть связи в высших эшелонах власти?» – «Еще бы! Даже сам премьер-министр! Послушайте, ставлю на кон тысячу долларов, что вы из КГБ!» – «Да бросьте! Всюду вам мерещится проклятый КГБ! Будто у нас в стране и нет других организаций! Итак, мы договариваемся о политическом сотрудничестве!» Слово это было произнесено особенно четко, дабы оно твердо осело в стенограмме беседы и, главное, в мозгах начальства. «Конечно! Именно о политическом сотрудничестве! Впрочем, я уже много лет этим занимаюсь!» (Последнее покоробило, ибо не хотелось выглядеть поваром, который жарит бифштекс по второму разу.) «С этого момента мы начнем сотрудничать на новой основе, Батилл… Вы часто бываете в СССР, а на родине, естественно, хватает реакционеров, которые жаждут вас скомпрометировать…» – «О да!» Он гордился этим. «Поэтому никаких звонков в наше посольство и вообще держитесь от него подальше… мало ли что? Вдруг за вами следят?» – «Ну и пусть следят, идиоты, я им покажу!» – «Тем не менее в наших общих интересах не афишировать контакт, о каждой встрече будем договариваться заранее, а если вы не сможете прийти, пожалуйста, не звоните и не пишите, а приходите ровно через неделю, в то же время и на то же место!» – «Превосходно! Это очень удобно для меня!» (Ну просто создан быть агентом.) – «Еще один момент: в мире сейчас неспокойно, возможны кризисы, когда встречаться с вами, Батилл, будет опасно…»

Батилл выпучил глаза: «Что вы имеете в виду?!» – «Нечто вроде Карибского кризиса… или разрыва дипломатических отношений… или даже войны…» Стены и сам товарищ Майкл похолодели от ужаса.

«И что мы тогда будем делать?» – напрягся Батилл, такое ему в голову не приходило. «Вы не волнуйтесь… но на всякий случай мы должны иметь какое-то удобное место… где-нибудь в дупле (о, Дубровский и Маша!) или рядом со скамейкой. Туда мы могли бы положить тезисы без общения с вами…» – «Так это тайник!» – «Откуда вы знаете это слово?» – «Вы думаете, что я не смотрю шпионские фильмы? Так где это дупло?» – «Важно ваше принципиальное согласие, дупло мы подберем, вам о нем расскажут на родине!» – «Согласен. Это очень удобно! А могу я вместо себя направить туда жену?» – «Нет, нет! Жене, пожалуйста, пока ничего не говорите. Женщины порою слабы на язык…» – «Вы не знаете моей жены!» – «Итак, мы договариваемся о политическом сотрудничестве и конспиративной связи». (Подведение итогов.) – «Совершенно верно». – «А вот вам скромный (в КГБ все и вся скромные) сувенир от нас: часы». – «Спасибо, хотя такие мне уже подарили в Комитете ветеранов войны».

Операция прошла блестяще, через неделю, обработав все материалы подслушивания, товарищ Майкл составил победную реляцию наверх, получил все визы и торжественно внес Батилла в агентурную сеть – триумф!

Однако шеф был сух, будто и не произошло сдвига на английском направлении, будто не заслужил Майкл по меньшей мере благодарности в личное дело.

Прошло несколько месяцев, Батилл работал, как вол, по тезисам и без, резидентура освещала его деятельность, писала о нем отчеты, которые вешали на уши во все инстанции.

Однажды на проводах за кордон очередного бойца невидимого фронта Майкл позволил себе позондировать шефа.

– Видите, как хорошо пошли дела с Батиллом… неплохая отдача, правда?

Шеф хмуро опрокинул стопарь. Хороший он был мужик, орденоносец, прошел через сталинские и хрущевские чистки органов, работал в Англии с некоторыми агентами знаменитой «кембриджской пятерки», правда, по-английски говорил ужасно, но не боги же горшки обжигают? Шеф был зациклен на получении секретных документов, а посему нацеливался на работу исключительно с государственными служащими, секретоносителями.

– Я уж не стал тебя расстраивать, но твой Батилл числится и за венграми, и за поляками, и за чехами, даже на болгарских друзей ухитряется работать. На весь соцлагерь! На все разведки!

Лицо Майкла вытянулось, и в горле застрял кусочек холодца.

– Что же теперь делать? Списать его в архив?

– Зачем? – Шеф вяло отправил в рот кусок краковской колбасы, прожевал и вытер салфеткой рот. – Зачем в архив? Пусть работает. – Он зевнул и опрокинул еще стопарь. – Дерьмо все эти агенты влияния, в наше время таких трепачей вообще агентами не считали…

Спокойной ночи, господа, гасите свечи.

Агенты и соперники

Конечно, Майкл догадывался, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток, но никогда не предполагал, что до такой степени. Пижон, каких свет не видел (каждый день менял костюмы и несколько раз в день рубашки и жилеты), нахал потрясающий, богач, купец и любимец дипкорпуса Ашик-Кериб. Агента завербовали в Москве «на основе симпатий к Советскому Союзу, усиленных личными отношениями», он брал деньги, доставал документы и даже подкупил одну важную персону. Деталей вербовки Центр не раскрывал, да и интересует это лишь чрезмерно любопытных, важно, что завербовали и успешно работали. А чрезмерно любопытным обычно дают по шапке.

На первую встречу Ашик-Кериб прибыл на белом «Мерседесе» (ну и агент, еще бы на вертолете приземлился!), в блестящем, как змеиная кожа, костюме, бежевых перчатках и лайковых, на высоком каблуке туфлях. Ростом маловат, чертами лица мелковат, к тому же зад свисал чуть не до пяток. Бойтесь низкорослых: они амбициозны и властолюбивы, изранены комплексами неполноценности и потому ненавидят всеми фибрами души высоких, длинноногих, со скульптурным торсом, таких как достопочтенный товарищ Майкл, впрочем, Ашик-Кериб никак не проявил своей злобности, наоборот, лучился в улыбках и со всем соглашался.

Первая беседа прошла в дискуссиях о Бисмарке, насморке и пряниках, Москва всплывала тут и там во вздохах и ахах: как славно было среди театральной богемы! Как прекрасны были заслуженная актриса X. и народный артист Н.! Какая публика собиралась в консерватории! А приемы во французском посольстве?

Майкл внимательно слушал и мотал на ус.

На чем же его взяли? Как завербовали? Ведь и не пахло любовью к пролетариату, да и богат, сволочь, знал толк в антиквариате и драгоценных камнях, всегда в бомонде и хай лайфе, среди режиссеров и художников, в охотничьих заповедниках, где сильные мира сего на пышных дачах; четверть часа рассказывал, как жарил шашлык из печенки, баранины, помидоров и лука, жарил прямо на решетке камина, скотина! Майклу такая долче вита в Москве и не снилась, после развода жил в однокомнатной квартирке в Чертанове, дачи не было, к иностранцам на приемы никто не приглашал и вообще контакт с иностранцами без санкции подобен гулянию по минному полю: попадешь в разработку своих же кагэбэшников из контрразведки, потом отдувайся.

Однажды в Москве Майкл случайно подсел в такси к каким-то черным, а они въехали во двор сомалийского посольства, милиционер – харя – попросил было документы, еле-еле унес ноги – доказывай потом, что не прибыл сюда на явку как ценный агент Сомали.

Вскоре от хрусталя и подмосковных дач перешли к прозе оперативной жизни – тут Ашик-Кериб забуксовал, разжечь его было нелегко, он со всем соглашался и уходил в кусты, стоило лишь комиссару Майклу затронуть боевые дела, как он начинал скрипеть стулом, крутить головой, рассматривая посетителей, ерзать и нервничать, пугая и Майкла, и больше всего самого себя.

Так и болтались в киселе – шаг вперед, два шага назад, и снова о жизни в городе, о камерных оркестрах и театральных новациях, которые были Майклу до фени, и, конечно же, о рынках, базарах, комиссионных, универмагах и универсамах. Ужасная встреча, никаких надежд, никаких перспектив, скользкий угорь, к тому же не пьет, мерзавец, прикрывается исламом, а одному хлебать виски и тошно, и некрасиво.

На следующей встрече («Мерседес» по совету Майкла был оставлен в миле от ресторана) снова кисель и снова бомонд, слезливые воспоминания. «Терпеть не могу Дома литераторов – там вечно подсаживались к столику пьянчуги-писатели, а я ведь не пью… Иногда из Дома моделей забегал в ЦДРИ, мои девочки… я знал их всех… бывал на всех демонстрациях, я восхищался и Миленой Романовской, и Региной Збарской, но больше всех мне нравилась Вера… Вера!»

Вера? Вера?!

Товарищ Майкл чуть не рухнул со стула. Неужели та самая Вера? Увы, ошибки быть не может.

О, ты прошла тогда, как ток,

Как будто камертон затинькал.

Оборотилась пестрым цирком,

Перепугавшись звонких нот.

Так писал влюбленный Майкл прекрасной Вере, с которой расстался давным-давно, той самой Вере… Черная, пахучая, как южная ночь, татарская кровь, диковатый взгляд, острый, словно хлеставший, не оторваться, умереть. Боже мой, неужели она…

Воспоминание отдалось в животе, занятом перевариванием улиток, залитыми пуи, но Майкл сохранил неподвижность щек и общую невозмутимость.

Домой вернулся, насквозь израненный воспоминаниями о Вере, Копенгаген томил, сердце рвалось в Москву, пусть несуразную, пусть с полупустыми витринами и без уютных кро, но… там друзья и подруги, там прошла жизнь, там надежды, а что здесь?

В воскресенье Майкл погрузил сына и жену в машину и, так и не выбравшись из транса, помчался на север. Море кокетливо подрагивало в штиле, пенилось и вяло било о камни, одинокие рыбаки, затерянные между глыб, замерли на берегу с удочками, слева расстилались шикарные виллы Клампенборга, но жить в них Майклу совсем не хотелось, ибо мысли, умные и сумбурные, постоянно возвращались к Вере. Он остановился у пустынного берега с обломками скал, выгрузил жену и сына, про себя отметив (со сдержанной любовью), что семейная жизнь ему порядком надоела, и двинулся вдоль берега, одинокий, гордый, в роскошных вельветовых штанах цвета еще не созревшего апельсина, шел по камушкам, иногда ударяя по приглянувшемуся носком замшевого ботинка (именно с замшей смотрелся вельвет!), и, наконец, сел на камень и так и застыл подобно знаменитому мыслителю Огюста Родена, вроде бы навечно.