И было в беседе сказано, что все это должно произойти в течение недели и что час «ИКС» назовет Семерка.
Вот такой документ я прочитал в июле. К слову: августовские события произошли после поездки Горбачева на совещание семи ведущих капиталистических стран.
Иные считают, что «кукловодом» был сам Михаил Сергеевич. Не думаю. Горбачев был вписан, вмонтирован в эту систему точно так же, как и Ельцин. Причем, если и говорили им об их роли, то не всю правду. Горбачев потерпел поражение, потому что Запад перестал делать на него ставку. Ставка была сделана на Ельцина как на человека, который сможет продолжить разрушение Союза.
Все решали крупные международные финансовые корпорации, в чьих интересах все это происходило. Они являлись кукловодами своих правительств. Те, в свою очередь, вели наших. Все это связано с мировой экономикой.
Возвращаясь к ГКЧП, я считаю, что самым позорным был последний день его существования, когда Язов единолично принял решение вывести войска. Он собрал ночью коллегию Министерства обороны и все решил.
Трое парней попали под колеса машины, когда выводили войска, а не вводили. Если бы не этот случай, то был бы другой, третий. Обязательно.
Двадцать первого августа произошли эти трагические события. Потом, позже, когда меня допрашивали, в соседней комнате допрашивали водителей БМП. Все было сведено к дорожно-транспортному происшествию.
Как мне рассказывали, на смотровой люк БМП кто-то накинул брезент, лишив водителя обзора, тот подал назад, где стоял троллейбус, и раздавил стоящего там парня. Другого, по их рассказам, застрелили: «Стрелял какой-то майор не из нашей части. Стрелял, когда парень бросал бутылки с зажигательной смесью в машину». Там же сгорел водитель машины, но об этом никто не говорит.
Итак, Язов выводил войска. На заседание ГКЧП приехать отказался. Тогда все члены ГКЧП сами поехали к нему. Я находился в машине вместе с Крючковым и слышал, как он переговаривался с Лукьяновым: надо лететь в Форос к Горбачеву и просить, чтобы тот вернулся в Москву и взял власть в свои руки. Лукьянов, как я понял, соглашался.
Анатолий Иванович Лукьянов пришел только на последнее совещание в штаб ГКЧП, да и то скоропалительно. До этого, примерно числа 20 августа, у меня был с ним разговор по телефону. Он спросил: «Ты понимаешь, что происходит?» Я ответил: «Нет, не понимаю. Вижу только, что полное бездействие приведет к краху и разгрому».
Когда пришел Лукьянов, его спросили, что надо делать. Анатолий Иванович ответил: надо лететь к Горбачеву, другого выхода он не видит для того, чтобы потушить возникшее народное волнение.
Все, подумал я, с меня довольно, хватит. И заявил, что теперь четко понял: это политическая провокация, которая поставила под удар и страну, и партию, и другого выхода, кроме как застрелиться, никому из членов ГКЧП в этой ситуации не остается. И добавил, что больше не собираюсь участвовать в этом маскараде и ухожу. И сейчас же собираю секретарей райкомов партии, бюро горкома, и мы выступим с заявлением по этому поводу, объявим, что все последние события воспринимаем как политическую провокацию.
Следом за мной поднялся Шенин и сказал, что поддерживает Прокофьева. Мы спустились вместе. Поехали на моей машине. Он вошел в ЦК, я отправился в свой кабинет.
Люди уже по моему звонку были собраны. Я рассказал о ситуации, о том, что происходит, что может произойти. Было принято заявление секретарей райкомов партии и Бюро ГК партии по поводу ГКЧП. Отмечалось, что считаем его действия политической провокацией, которая ведет к негативным последствиям. Решили передать заявление через ТАСС. Но, когда туда позвонили, нам ответили, что им запретили принимать какие-либо заявления и обращения. Кто запретил — не сказали.
Текст этого заявления не сохранился. Все документы, что были в моем кабинете в горкоме партии, я оставил там. Сокращенный текст можно найти в архивах «Московской правды», так как она все же свой маленький выпуск осуществила. Понимая, что закрытие всех изданий, кроме партийных, было неправомерно, «Московская правда» из солидарности в эти дни не выходила. А тут вышла небольшой листовкой с этим обращением. Вечером по ТВ прошла передача, где совещание было показано, и я частично прокомментировал наше заявление.
Очень тяжелое впечатление осталось у меня от этих дней, от участников. Если бы это были, скажем, не обижая, Стародубцев, Тизяков, Иванов-Петров-Сидоров, то этим людям можно было бы простить их беспомощность. Но это были Председатель КГБ, министр обороны страны, министр внутренних дел, премьер-министр страны (он, правда, самоустранился и вместо себя присылал своего зама Догужиева), член Политбюро Шенин — все руководители высшего уровня, и их поведение не поддается пониманию. Было оно если не преступное, то преступно-халатное.
Я считаю, это произошло не из-за низкой квалификации, неумения. У меня дома остался листочек радиоперехвата — беседа французских журналистов с нашими товарищами по партии. Там 20 августа точно определено как конец ГКЧП. И говорилось, что если Горбачев вернется президентом, то станет карманным президентом у Ельцина. А КПСС будет разгромлена, и ее придется воссоздавать.
Французские друзья все спрогнозировали. Они проанализировали информацию не только нашу, но и западную.
Не случайно Лобов уехал на запасной пункт управления страной под Свердловском.
Не случайно в Белом доме были запасы оружия, питания, не случайно американцы наладили информацию Ельцина о передвижении войск в Москве через систему спутниковой связи.
Не случайно Лужков разговаривал со мной как человек, который знал о подлинной сути событий.
Не случайно самые близкие Горбачеву люди из Секретариата отсутствовали: Ивашко лежал в больнице, Дзасохов был в командировке, Семенова — в отпуске. Думаю, это тоже не случайно. Они только потом собрались, когда все произошло.
…Когда я вернулся к себе, еще до совещания, позвонил Крючков, потом Бакланов, еще кто-то. Все они просили не делать никакого заявления. Я отказался.
Последним позвонил генерал Варенников, герой войны, очень заслуженный человек, и сказал: «Юрий Анатольевич, пожалуй, ты прав. И давай будем держаться вместе, приближаются трудные времена».
Постскриптум
Первое, что сделали после прилета Горбачева из Фороса, это закрыли даже не ЦК, а Московский горком партии. Охрана была снята, меня как секретаря ГК партии об этом никто не предупредил. Просто позвонил дежурный секретарь, а я в это время был у Купцова, и сказал: «Юрий Анатольевич, вы знаете, что вся охрана снимается?»
Тогда я попросил закрыть дверь, что выходила на Старую площадь, и всех сотрудников аппарата горкома вывели через двор ЦК на улицу Разина (Варварку), чтобы люди могли спокойно уйти. Сам я выходил позже из здания ЦК вместе с секретарем ЦК КПСС Валентином Михайловичем Фалиным, секретарем ЦК КП РСФСР В.И. Кашиным и другими сотрудниками аппарата ЦК.
Нас встретила толпа — пьяные агрессивные люди. Было много журналистов, кино— и фоторепортеров: кто-то их предупредил, что мы будем выходить из здания. Меня спросили: «Как вы относитесь к происходящему?» Ответил: «Разве не видите? Это фашисты».
Сначала я уехал к родственникам, потом домой. Встретила перепуганная жена: ей позвонил какой-то человек и сказал: «Все кончено. Сейчас могут начаться погромы. Уезжайте». Я предложил им покинуть Москву.
Мой сын сел за руль, я усадил в машину жену, невестку, внука, и он увез их во Владимирскую область, в деревню, в недостроенный дом своего товарища.
А я отправился к одному работнику горкома. Пару дней жил у него, и вдруг в воскресенье слышу по радио: сбежал Прокофьев, его ищут правоохранительные органы.
На следующий день я поехал в прокуратуру России. Там сказали: «Мы вас не ищем, поезжайте в городскую прокуратуру». Оказалось, не им поручено мною заниматься, а Московской прокуратуре.
В течение нескольких дней у меня были обыски. Искали документы, оружие. Не знаю почему, но искали у всех подследственных. Было неверное представление, что руководящие партийные работники имеют оружие. У меня оружия никогда не было, и вопрос об этом я не ставил.
Шли допросы. Но домой отпускали, даже не взяв подписку о невыезде. Все было проведено очень лояльно и тактично. Видимо, потому, что каких-либо документов у меня не нашли, членом ГКЧП я не был, заявлений в поддержку ГКЧП горком партии не принимал, каких-то действий тоже не осуществлял. Прицепиться вроде бы было не к чему.
Задача, как я понял, стояла другая: изолировать меня и не дать мне в этот момент заниматься политической деятельностью. Поэтому допросы длились по 12 часов, практически все дневное время, захватывая вечер.
Потом Московская прокуратура приняла решение о моей невиновности: уголовное дело против меня не возбудили, свидетельские показания приняли к сведению…
Через некоторое время нам, членам МГК, удалось отстоять и занять несколько комнат бывшей парткомиссии. Мы начали приводить в порядок свои дела. Нас проверяла несколько раз комиссия по финансам, потому что искали «деньги партии», но убедились, что даже карандаша без согласия ЦК мы купить не могли. Все деньги были четко учтены: что приходило из организаций, что давал ЦК, что и как расходовалось. Месяц шла финансовая проверка. Ничего криминального не обнаружили.
В это же время сдавали документы в архив и занимались поисками работы для работников аппарата. Надо было устроить около 180 человек. Технические службы оставались на местах. Работу почти всем нашли очень быстро — ведь люди в горком партии приходили не с улицы, а с предприятий, заводов, министерств. Правда, с министерствами было сложнее. Тогда договаривались с заводами, особых проблем не было. Некоторые сами находили работу, возвращались на старые места, другим мы помогали. К ноябрю уже не было ни одного безработного сотрудника горкома партии.