Однако вопрос о досрочном проведении съезда начал обсуждаться в окружении Черненко слишком поздно, чтобы успеть подготовиться к такому масштабному политическому мероприятию к концу 1984 года. Трудно сказать, что удерживало от этого неразумного шага — мнение ли Черненко, понимавшего, что он не готов выступать на съезде с новыми идеями, начавшееся ли развитие его болезни, активное противостояние новой прогрессивной группы в руководстве страны. Но факт остаётся фактом — съезд в 1984 году не состоялся, а те, кто хотел его организовать, вынуждены были уйти с политической арены после смерти Черненко.
Встав во главе партии и государства, Черненко честно пытался выполнять роль лидера страны. Но это ему было не дано — и в силу отсутствия соответствующего таланта, широты знаний и взглядов, и в силу его характера. Но самое главное — это был тяжелобольной человек. С каждым днём его заболевание прогрессировало — нарастали склеротические изменения в лёгких, нарушалась нормальная проходимость бронхов за счёт появления в них бронхоэктазов, нарастала эмфизема. Все это в конечном итоге приводило к перенапряжению сердца и сердечной слабости. Черненко с трудом ходил, одышка стала появляться у него даже в покое, нарастала общая слабость. Для того чтобы как-то поддерживать его состояние, мы были вынуждены и на даче, и в кабинете установить специальные кислородные аппараты.
Мне было жалко Черненко. Добрый и мягкий человек, он попал в мясорубку политической борьбы и политических страстей, которые с каждым днём "добивали" его. Мы видели, с каким трудом, превозмогая себя, он нередко ездил на работу. Он все чаще и чаще оставался дома и, так как и здесь его одолевали телефонными звонками, просил говорить, что он занят — с врачами, процедурами и т. д.
Сложным и своеобразным было отношение больного Черненко к Горбачёву. Он не мог забыть, что Андропов, пытаясь удалить его с политической арены, противопоставлял ему в качестве альтернативы именно Горбачёва. Не мог он не знать, что Андропов своим преемником видел Горбачёва. Надо сказать, что и большинство старейших членов Политбюро, может быть, за исключением Устинова, понимая, что время Черненко коротко, хотели освободиться от такой фигуры в Политбюро, как молодой, завоёвывавший авторитет Горбачёв — наиболее реальный претендент на пост Генерального секретаря. Они понимали, что в случае прихода его к власти дни их в руководстве партии и страны будут сочтены. Так оно, впрочем, и оказалось. Особенно активен был Тихонов. Я был невольным свидетелем разговора Черненко с Тихоновым, когда тот категорически возражал против того, чтобы в отсутствие Черненко по болезни Политбюро вёл, как бывало раньше, второй секретарь ЦК Горбачёв. Давление на Черненко было настолько сильным, что при его прохладном отношении к Горбачёву где-то в апреле 1984 года положение последнего было настолько шатким, что, казалось, "старики" добьются своего.
Кто или что спасло Горбачёва, мне трудно сегодня сказать. Из высказываний Черненко я понимал двойственность его отношения к Горбачёву. С одной стороны, он боялся его как политического оппонента и завидовал его молодости, образованности и широте знаний, а с другой — прекрасно понимал, что именно такой человек ему нужен в ЦК, который мог бы тянуть тяжёлый воз всей политической и организационной работы. Сам он это делать не мог.
В этой связи почему-то на память приходит один эпизод из общения с Черненко, характеризующий эти возможности. Однажды он вернулся на дачу, где мы его ожидали, в приподнятом настроении и радостно нам пожаловался на свой аппарат: "Вы знаете, сегодня я по телефону разговаривал с Ярузельским. Был подготовлен текст моего разговора, но помощники забыли мне его представить, и вообразите — пришлось говорить не по тексту. И знаете — получилось неплохо". А я подумал — бедная моя великая страна, если её лидер разговаривает по телефону с руководителем другой страны по заранее подготовленному помощниками тексту.
Моё положение было сложным. Я понимал, что болезнь прогрессирует, никакой надежды даже на её стабилизацию нет. Прогноз плохой. Речь может идти об одном-полутора годах жизни. Но кому об этом сказать? Тихонову или Громыко, которые все знают, понимают, но делают вид, что ничего не происходит, или Гришину, который пытается организовать "показ" Черненко народу, чтобы вселить веру в крепость руководства? Кроме всего, я уже научен горьким опытом моих откровений с Устиновым и Чебриковым в период болезни Андропова. После них один предлагает на пост Генерального секретаря больного Черненко, а второй, чтобы подчеркнуть преемственность, приводит его к умирающему Андропову. Мне трудно забыть эту сцену. Чебриков, видимо, для того чтобы подчеркнуть свою лояльность, позвонил Черненко и то ли рекомендовал, то ли попросил навестить Андропова. Страшно было смотреть на бледного, с тяжёлой одышкой Черненко, стоявшего у изголовья большой специальной (с подогревом) кровати, на которой лежал без сознания страшно изменившийся за время болезни его политический противник. Зачем нужен был этот жест? Чтобы на следующий день на секретариате ЦК Черненко мог сказать, что он навестил умирающего Андропова. Вообще, после того как ушёл из КГБ Андропов, все новые руководители этой организации были, как говорят на Руси, на голову ниже своего предшественника по таланту, образованности, политической силе и организационным способностям. Они исповедовали только собственные интересы и приспосабливались к складывающейся обстановке.
Учитывая сложившиеся традиции, да и просто в силу формальных правил, я информировал о состоянии здоровья Черненко Горбачёва как второго секретаря ЦК КПСС. Он был в курсе складывающейся ситуации. А она с каждым днём становилась все тяжелее. Сам Черненко больше интересовался своим ухудшающимся состоянием, чем проблемами, которые стояли перед страной. В отличие от 1983-го 1984 год поистине был "годом застоя".
Осенью состояние Черненко стало настолько тяжёлым, что он мог выезжать на несколько дней на работу только после внутривенных введений комплекса лекарств. Для меня, как и год назад, Кунцевская больница стала основным местом пребывания, тем более что в ней в это время находился в тяжёлом состоянии Устинов. Все мы, профессора и врачи, понимая бесперспективность наших обращений, перестали убеждать Черненко в прописной истине, что такая даже в определённой степени ограниченная нагрузка, которая выпадает на долю Генерального секретаря ЦК КПСС, ему не по плечу. Понимая справедливость наших обращений и в то же время все ещё надеясь на благоприятный исход болезни, он пытался искать помощь на стороне.
Как-то раздался звонок телефона прямой связи с Генеральным секретарём ЦК, которая была установлена у меня в кабинете, и я услышал смущённый голос Черненко: "Ко мне с предложением обратился Хаммер. Я его давно знаю, помогал ему в общении с Брежневым. У него приблизительно такая же болезнь, как и у меня. Он приехал со своим врачом, известным в США пульмонологом. Может быть, ты встретишься с ним, поговоришь. А вдруг они могут чем-то помочь мне". Я ответил согласием, и вскоре в кабинете появился мой старый знакомый А. Хаммер и пожилой доктор, заведующий пульмонологическим отделением одного из крупных госпиталей в Калифорнии. Не могу вспомнить сейчас его фамилии, кажется, Петерсон или что-то близкое к этому. Мы были в дружеских отношениях с Хаммером, я бывал у него в доме в Лос-Анджелесе, и поэтому разговор был без дипломатического вступления и носил откровенный характер.
Хаммер, с которым я встречался неоднократно и после этого разговора, в том числе и будучи министром здравоохранения СССР, был своеобразной личностью. Он мог выделить большие деньги для решения проблем, возникших во время землетрясения в Армении, и практически отказать в установлении специальной премии мира имени Хаммера, послав чек на 2 500 долларов Международному движению врачей, выступающих за предотвращение ядерной войны. Как известно, Хаммер по профессии был врачом. Но это был типичный бизнесмен, из всего извлекавший свою выгоду, в том числе и из связей с советским руководством.
Как я понял из разговора, кто-то из общавшихся с ним советских представителей, я уверен — по просьбе самого Черненко, попросил о консультации Черненко американскими специалистами. Хаммер в ответ на эту просьбу привёз наблюдавшего его американского врача. Узнав о характере болезни и объективных показателях, очень милый и, видимо, знающий американский врач постарался быстро ретироваться, отделавшись общими рассуждениями и предложениями оставить нам некоторые применяемые им лекарственные средства. Профессор А. Г. Чучалин, наш известный пульмонолог, участвовавший в лечении Черненко, сообщил, что в данном случае они уже не помогут (кстати, они оказались с просроченным сроком действия). Наш американский коллега довольно быстро согласился с нами. Расставаясь, мы подарили А. Хаммеру, по его просьбе, специальный аппарат, который мы использовали при лечении Черненко и который очень заинтересовал нашего американского знакомого. Я не знаю, что сказал Хаммер Черненко при встрече, но больше попыток привлечения к лечению иностранных специалистов не предпринималось.
В декабре скончался Устинов. Это был настоящий "русский самородок" в советском военно-промышленном комплексе. С июня 1941 года он непрерывно, какие бы политические ветры ни проносились над страной, был одним из руководителей, обеспечивающих обороноспособность страны. В 33 года Сталин назначил его наркомом вооружений. Д. Устинов любил рассказывать, как драматически складывалось начало наркомовской карьеры. Молодой нарком любил езду на мотоцикле, да ещё с приличной скоростью. Но однажды попал в аварию, сломал ногу и вынужден был проводить заседания коллегии в своей палате в больнице на улице Грановского Шла война, и "оригинальность" поведения наркома могла быть расценена как безответственность или мальчишество, не достойное руководителя такого ранга. Поправившись, Устинов готовился к самому худшему. На первом же заседании Сталин, как бы между прочим, заметил: "Идёт тяжелейшая война, каждый человек на счету, а некоторые наркомы по собственной глупости ломают ноги. Товарищ Устинов, что, разве вам не выделили машину? Я распоряжусь на этот счёт". Устинов понял, что гроза миновала.