делённых условиях легко предал его идеалы. Сыграли роль и его личная преданность в те годы М. Горбачёву, вера в его талант руководителя, способного разрешить проблемы страны. И лишь когда он увидел, что коммунистическая партия и его идеалы гибнут, он попытался что-то предпринять, но было уже слишком поздно. Да и в этой обстановке его голос не звучал "набатом".
Второй человек в близком окружении М. Горбачёва в 1985–1987 годах, Н. И. Рыжков, по идее, заложенной ещё Ю. В. Андроповым, должен был помочь изменить сложившуюся с экономикой страны ситуацию — Ю. В. Андропов привлёк его в руководство партией с целью разработки предложений по её реформированию. Экономика во многом определяет Политику. Если бы магазины в стране были полны товаров, если бы не было проблем с продовольствием и многочисленных очередей, вряд ли демократы даже на время привлекли бы на свою сторону симпатии народа и разрушили коммунистическую партию.
С Николаем Ивановичем меня связывают и совместная работа в правительстве, и, к сожалению, его болезнь. Может быть, в своих оценках я буду не совсем объективен, поскольку испытываю к нему большое уважение и добрые чувства, благодарен ему за поддержку здравоохранения в сложный период 1987–1990 годов. В моей памяти живут как бы два Н. И. Рыжкова. Первый — интеллигентный, добрый, отзывчивый, честный, но легко внушаемый человек, второй — добросовестный руководитель экономикой и народным хозяйством сверхдержавы, мечущийся между различными группами и предложениями, часто идущий на компромиссы, легко сдающий свои позиции под напором авторитета Горбачёва или общественного мнения, нередко искусственно создаваемого средствами массовой Информации.
Жизнь научила меня не доверять первому впечатлению о человеке, хотя бывает, что оно оказывается наиболее правильным. Именно это моё первое впечатление о Н. Рыжкове не изменилось и впоследствии. Встречи в Госплане, где он был заместителем председателя, когда решалась судьба строительства Кардиологического центра, первые деловые контакты в правительстве вызвали у меня симпатию к нему. По-настоящему человек раскрывается в экстремальных условиях, и где бы я ни был с Н. И. Рыжковым — на Чернобыльской АЭС в первые дни после аварии, в Армении в период ликвидации последствий землетрясения, в Башкирии после взрыва газопровода, я видел, как эмоционально, всем своим существом он воспринимает чужую беду.
Мы, врачи, особенно хорошо познаём суть человека в тяжёлой для него ситуации, когда он становится нашим пациентом. В последних числах декабря 1990 года по предложению врачей, которые хотели обследовать состояние моего здоровья через год после перенесённой тяжёлой травмы, я поехал в санаторий "Барвиха". Не успел расположиться, как ко мне прибежала секретарь директора и попросила срочно связаться "по вертушке" с Д. Д. Щербаткиным, заместившим меня на посту руководителя 4-го управления. Это предложение меня по крайней мере удивило. После того как я покинул пост министра здравоохранения, чувствовалось демонстративное отчуждение руководства созданной мной же Системы охраны здоровья руководителей страны. Возможно, кого-то не устраивало моё знакомство с новыми тайнами "кремлёвского двора", но негласное распоряжение выполнялось чётко.
Я понимал, что случилось что-то экстраординарное, если всё-таки обратились ко мне. Так и оказалось. Доведённый до крайности постоянными нападками депутатов, "демократов", "радикалов", прессы, выполнявшей чей-то заказ, предательством М. Горбачёва, ухудшающейся ситуацией в финансах и народном хозяйстве, Н. И. Рыжков не выдержал напряжения и попал в Кунцевскую больницу с тяжёлым инфарктом.
Все разыгралось ночью. Приехавшие врачи и консультанты то ли недооценили тяжесть состояния, то ли побоялись использовать новые методы лечения, но состояние Рыжкова к утру настолько ухудшилось, что, испугавшись возможного трагического исхода, руководство Управления всё-таки решилось пригласить меня и тех, с кем обычно мы работали в подобных случаях, — моего заместителя по редколлегии журнала "Терапевтический архив" профессора А. В. Сумарокова и моего ученика и соратника профессора М. Я. Руду. Мы оказались у постели Рыжкова часов через двенадцать после начала болезни. Положение было угрожающим не только в связи с обширностью инфаркта, но и в связи со сложными нарушениями ритма сердца. Не скрою, в этой тяжёлой ситуации поражал сам Н. Рыжков. Меня всегда возмущал приклеенный ему ярлык "плачущего большевика". Да, его переполняли эмоции, но ведь это то, что отличает человека от робота, то, что определяет человеческую сущность. Я видел тысячи больных с инфарктом миокарда, но немногие в подобной ситуации держались так стойко, выдержанно и спокойно, как Н. И. Рыжков.
Даже в этот тяжёлый период он сохранял присущие ему мягкость и интеллигентность. Нам удалось справиться с болезнью, и в хорошем состоянии он выписался из больницы.
До чего же гадки наша современная жизнь и отношения между людьми — История с Н. И. Рыжковым лучшее тому подтверждение. Человек, ещё вчера в буквальном смысле слова бывший вторым в иерархии руководства страной, вдруг оказывается никому не нужным и забытым. Н. И. Рыжков стойко перенёс и эту человеческую неблагодарность, в том числе и со стороны Горбачёва, который даже не поинтересовался у нас состоянием здоровья Николая Ивановича.
Я встретился с ним через несколько лет, когда он решил баллотироваться в Государственную Думу. И понятно, что, прежде чем принять решение, он хотел выяснить состояние своего здоровья. Обладая большим опытом, я был удивлён тем, как смог Николай Иванович восстановить здоровье, и не возражал с медицинской точки зрения против его участия в избирательной кампании.
Не будучи экономистом или хозяйственником, я не могу выступать экспертом в выяснении причин неудач в руководстве экономикой страны в 1985–1990 годах. Но несомненно, что определённая вина лежит и на Н. И. Рыжкове как Председателе Совета Министров. У меня сложилось впечатление, что многие решения основывались на сиюминутных ситуациях, складывавшихся в народном хозяйстве и в обществе. Принимались под напором легко меняющегося общественного мнения, выступлений прессы, лоббирования узких интересов определённых групп. При этом, как и в Политике, не было анализа отдалённых результатов принимаемых решений. К примеру, два принципиальных решения, вокруг которых развернулась большая дискуссия на заседаниях Совета Министров, были, возможно, первыми звеньями в цепи разрушения народного хозяйства — Закон о государственном предприятии и решение о кооперативах, не подкреплённые чёткой ценовой и налоговой Политикой.
Нельзя сказать, что не принималось интересных, весьма прогрессивных решений в области экономики и народного хозяйства. В июне 1987 года состоялся пленум ЦК КПСС, на котором рассматривался вопрос "О задачах партии по коренной Перестройке управления экономикой". Были приняты важные решения, выполнение которых могло бы трансформировать народное хозяйство, значительно улучшить экономику страны. Госзаказ, аренда, хозрасчёт, оптовая торговля средствами производства вместо централизованного фондирования, изменение Системы планирования, финансирования — все эти мероприятия, казалось, изменят ситуацию в стране. Но, как часто бывало в тот период, большинство из предложенных мероприятий остались благими намерениями.
Не хочу быть голословным. В докладе на пленуме М. Горбачёв целый раздел посвятил проблеме ценообразования. В решении пленума было прямо указано: провести "взаимоувязанную Перестройку ценового механизма — оптовых, закупочных, розничных цен и тарифов". Через несколько месяцев в Мурманске М. Горбачёв возвращается к проблеме цен, убедительно, на примерах говорит о её значении: "Это важное звено нового хозяйственного механизма, и нельзя решить задачу перехода на новые методы хозяйствования без того, чтобы по-настоящему не разобраться с ценами". Но, как не раз было с М. Горбачёвым, он так и не решился внедрить эти предложения в жизнь.
Так что было бы нелепо все беды, свалившиеся на наш народ, связывать, как это сейчас делают некоторые, лишь с деятельностью Н. И. Рыжкова и его правительства. В развале экономики не менее виноваты М. Горбачёв, другие члены Политбюро, да и все мы — члены ЦК КПСС, депутаты, под постоянным прессом которых находился Рыжков. Виноваты так называемые демократы, в борьбе за власть разрушавшие десятилетиями сложившуюся Систему народного хозяйства, вместо того чтобы совместными усилиями постепенно трансформировать её. Можно было бы привести немало примеров, когда рациональные предложения Н. Рыжкова, позволявшие улучшить ситуацию, "гробились" на корню. В частности, тот же вопрос о ценообразовании. Популистские лозунги некоторых демократов с протестами против повышения цен настолько испугали Горбачёва, боявшегося потерять во мнении народа, что он не решился поддержать Рыжкова и в конце концов предал его.
Первое, что сделали в экономике те же демократы, придя к власти, — отпустили цены. Б. Н. Ельцин, убеждавший всех, что повышение цен — грабёж народа, и поклявшийся положить голову на рельсы, если он это сделает, придя к власти, стал после прошедшего повышения доказывать, что в этом единственное спасение России. Что, кроме улыбки, могли вызвать выступления ораторов и авторов некоторых газетных статей, которые начали восхвалять принцип "свободных цен". Хотя ещё год назад, при другой власти, говорили и писали прямо противоположное?!
Вина Н. И. Рыжкова как Председателя Совмина, а может, и беда его в том, что по своей природе и характеру он не был борцом. Как и М. Горбачёв, он легко шёл на компромиссы, легко сдавал свои позиции, приспосабливался к столь изменчивому общественному мнению. В этой связи я часто вспоминал A. Н. Косыгина, у которого были сложные взаимоотношения и с Хрущёвым, и с Брежневым, но он всегда до конца отстаивал свою точку зрения, не подыгрывал ни популистским лозунгам, ни мнению своих коллег по Политбюро.
Если Е. К. Лигачёв и Н. И. Рыжков были порядочными людьми и в определённой степени умелыми организаторами, то какие новые идеи и мысли мог предложить Горбачёву B. И. Болдин, "серый кардинал" в его окружении? И как бы ни открещивался от него Горбачёв после так называемого августовского путча, факт остаётся фактом: это был самый близкий и доверенный ему человек, Горбачёв пытался ввести его в состав Совета безопасности (хотя Верховный Совет дважды отклонял его представление), кроме того, он сделал его руководителем своего аппарата.